Я решил идти в Герзель-аул не только не отступая, но прямо на неприятельскую позицию близ нашей дороги. У дер. Цонтери, 13-го числа, мы перешли через Аксай в виду Шамиля, сбили его с позиции и остановились на ночлег несколько верст далее; в тот день драка была не сильная. 14-го, увидя наше направление, неприятель взял все меры нам противиться. Число его увеличилось, а по бокам нашей дороги были сделаны засеки и завалы, которые необходимо было штурмовать и после каждого останавливаться, чтобы не слишком растянуться и не подвергнуть опасности наших раненых, которых я во всяком случае решился спасти, в чем Бог нам и помог. 15-го мы опять шли несколько верст без большого боя, но 16-го мы имели дело еще сильнее 14-го, штурмовали несколько позиций и оврагов и дошли до дер. Шухал-Берды в 8 верстах от Мискита. Здесь я решился дождаться известий от Фрейтага; ибо, при выходе из Дарго, мною было писано полк. Бельгарду из Андии отойти на Бурцукал и, взяв там эшелон, соединиться с отрядом Бебутова в Мичикале (что им превосходным образом исполнено), а Фрейтагу, чтобы он собрал сколько можно батальонов и пришел бы в Герзель-аул к нам навстречу. Он удивительно скоро собрал 7 батальонов и 17-го вечером пришел к ним в Герзель-аул, 18-го выступил к Мискиту, где к вечеру его заревая пушка отвечала на нашу; 19-го он подошел к нам, и мы к нему. Неприятель более обратился уже на наш арьергард, но без успеха, а 20-го числа мы пришли благополучно в Герзель-аул уже почти без выстрела.

8-ми дневный поход из Дарго до этого места с беспрестанными драками (ибо и в Шаухал-Берды на месте целый день перестреливались) было дело нелегкое. Почти всегда в лесу и охраняя, кроме вновь прибывающих, 700 раненых, приведенных к нам генер. Клюки, штурмуя беспрестанно позиции и овраги, мы не только не оставили ни одного раненого, но ни одного колеса, ни одной вещи. Ни одного ружья. Я во все время только боялся насчет раненых и насчет принца Гессенского, брата Цесаревны; но слава Богу, раненые все приведены и тотчас призрены и успокоены, а любезный принц наш остался цел и невредим. Войска дрались необычайно, и особливо могу сказать, что батальоны 5-го корпуса оказались тут похожи на старые Кавказские полки и при окончании похода были еще в лучшем духе и более имели к себе доверенности, нежели до начала оного. Ген. — майор Белявский достойно вел во все время авангард и с одним батальоном Литовского полка, с подкреплением одного Апшеронского и частию саперов штурмовал две или три позиции каждый день. Известный тебе ген. Лабинцев командовал всегда арьергардом, составленным более из Кабардинского полка, и его хладнокровию и твердости надобно приписать малый урон во все эти дни этой части нашего отряда. Шесть рот Куринского полка составили левую цепь под командованием полк. Миллера, а Навагинский полк был в правой цепи. Командир оного полк. Бибиков ранен 14-го числа, а 16-го опять двумя пулями в колонне, где его несли; от последних ран сей достойный штаб-офицер умер. Ранены еще полк. гр. Бенкендорф и Альбранд, а майор гр. Штейнбок опасно, и ему отрезали ногу, также ранены майоры Суворов и Риц; всего убито и ранено в эти восемь дней около 800. Мы бы не имели и половины этого урона, если бы раненые генерала Клюки с самого начала не затрудняли марш наш и не принудили отделить много людей из фронта для носки тех, которые не могли ехать верхом; но мы все решились скорее погибнуть, нежели покинуть хоть одного раненого, и Бог нам в этом помог; хотя в некоторых трудных местах смельчаки из неприятелей врывались в колонну в шашки, но всегда были отбиты штыками. Бенкендорф, раненый пулею14-го числа, получил две раны шашками, когда его несли; но, слава Богу, раны легкие, и я надеюсь, что он скоро будет здоров, лишь бы не заболел от жаров на плоскости. Из моего штаба убит, к большому моему сокрушению, адъютант мой Лонгинов, сын Николая Михайловича, и ранены, но все четверо легко, Глебов, князь Васильчиков, князь Дондуков-Корсаков и граф Гейден.

Из Герзель-аула я распустил отряд недели на две на отдых, сам же приехал сюда, чтобы таким же образом отдохнуть и отряду кн. Бебутова, который с 10-ю батальонами сегодня или завтра пустится из гор в Чиркей. После сего отдыха мы примемся за второй акт предположенных действий, т. е. устроим и укрепления передней Чеченской линии также и всех здешних наших постов, и мне хочется занять и укрепить Чир-Юрт, дабы лучше обеспечить плоскость от набегов и связать ближним сообщением Внезапную с Чирке — ем вместо теперешнего дальнего на Кази-Юрт. Я пробуду еще здесь несколько дней и потом поеду в Червленную или Грозную для свидания с Фрейтагом, потом поеду отдохнуть и покупаться дней шесть или семь в Кисловодске, а оттуда на Правый фланг, которого еще не видел.

Вот тебе самое верное и аккуратное описание всего, что у нас делалось в течение двух месяцев. Конечно результатов больших нет и, как я тебе говорил в Москве, без какого-либо особого случая не могло быть; но мы повиновались воле Государя и общему мнению в России, что не показаться сего года в горах было бы стыдно. Мы были и жили спокойно в Андии, куда столько лет уже собирались идти и где Русские никогда не были, сожгли и истребили Дарго, местопребывание нашего главного неприятеля и под его глазами; шли на него и били его всякий раз, что он близ нас оставался. Кроме несчастной оказии генерала Клюки никто из нас не имел во всю кампанию ни малейшей неудачи. Что народы нам не покорились, причиною тому, что они слишком боятся Шамиля, хотя его ненавидят. Наконец, когда не оставалось ничего делать в горах, то мы возвратились на плоскость, но без всякого отступления и проложили себе дорогу новую, неизвестную, которая шла прямо чрез неприятельскую позицию и, несмотря на все его сопротивления, на все затруднения местности, на число наших больных и раненых, мы пришли невредимо и без всякой потери (кроме тех, которые от неприятельских пуль в войне неизбежны) туда, куда придти хотели.

Весьма может статься, что в России ожидали более. Конечно, если бы общества могли покориться, то дело было бы виднее; но какие же бы были последствия? Зимовать отряду в горах было бы невозможно, и покорившиеся общества, наказанные после нашего отхода Шамилем, только еще более нас возненавидели бы и проклинали. Ты знаешь хорошо здешний край и все обстоятельства здешней местности и здешней войны; ты будешь нас защищать против тех, которые скажут, что мы недовольно сделали. Конечно, многие могут думать и сказать, что лучше было бы не идти совсем в горы; но в этом году не идти туда было невозможно; мы пошли очертя голову, сделали все, что возможно и вышли благополучно и, смею опять сказать, не без славы. Теперь уже настанет время для войны более систематической и которая хотя тихо, но вернее должна в свое время улучшить положение здешних дел; но об этом я буду говорить в другой раз.

Скажу тебе сегодня, что сын твой <Клавдий Алексеевич> молодец и вполне достоин носить твое имя; к истинной моей радости он остался невредим, хотя в горной артиллерии, в последнем периоде нашего похода, в пропорции более потери, нежели во всех других командах; мне самому досталось видеть, с каким хладнокровием и искусством он наводил свои орудия под сильным ружейным огнем; и начальники, и товарищи отдают ему полную справедливость. Я жду только рапорта генерала Козляинова, чтобы сделать для него уже здесь то, что от меня будет зависеть. Прощай, любезный Алексей Петрович, пожалуйста отвечай мне на письмо это и скажи мне, что у вас в Москве про нас говорят. Всегда любящий тебя и преданный тебе М. Воронцов.

Тифлис, 10 декабря 1845 г.

Это не письмо, любезнейший Алексей Петрович, а только повестка, что будет письмо пространное и обстоятельное, коли не с первою, то наверное со второю экстрапочтою; но я не хотел пропустить сегодняшней без того, чтобы не сказать тебе два слова в ответ на вчера полученное письмо твое, с приложениями от 24 ноября. Письмо это по истине меня огорчило тем, что ты мог подумать, что, вопреки моего обещания, я не отвечал еще на первое письмо твое от 31 августа, потому, будто бы, что я сержусь на что-нибудь в том письме писанное. Первое — ни одно слово в письме твоем не было такое, чтобы человек, даже который любит подозревать и сердиться, нашел бы в том причину; второе — я сам тебя просил сказать мне откровенно все, что об нас в Москве говорят. Ты это сделал, и во всех этих толках ничего не было оскорбительного или неприятного, но, напротив того, во всем и во всех вопросах, требующих объяснения, было видно чувство благосклонности и доброжелательства, и я должен быть благодарным от всей души за всеобщее участие, показанное нам за экспедицию сего года, хотя понятно она не имела и не могла иметь блистательных результатов. Много подробностей ты от меня получишь в будущем письме, а теперь только повторяю еще, что я благодарю тебя от всей души за все, что ты мне писал и писать будешь, и что хотя беспрестанно собирался отвечать тебе обстоятельно, но шестимесячное отсутствие из Тифлиса в экспедиции и разъездах, потом, по возвращении сюда, необходимость отправиться в Ахалцых и потом в Закаталы и на всю Лезгинскую линию, совершенно мне в этом помешали; приехав же сюда недели две тому назад, я тотчас был замучен не только хаосом всякого рода дел и текущих, и запущенных, но несколько дней сряду должен был беспрестанно заняться рассмотрением и отправлением в Военное Министерство военных и провиантских смет на будущий год и, в дополнение всего этого, должен был открыть настоящие военные действия против некоторых ужасных злоупотреблений по разным частям и, между прочим, по инженерству. Вот что мне помешало о сею пору, несмотря на беспрестанное желание, отвечать тебе во всей подробности и уведомить о ходе здешних дел. Сказав все сие (и ты будешь очень несправедлив, если во всем этом мне не поверишь), я уже в будущем письме ничего не скажу о причинах замедления, et j’entrerai en matiere sans preambule <приступлю к делу без предисловиях Будь уверен между тем, что я с полным вниманием и с душевным желанием исполнить твою справедливую просьбу, прочту посланные тобою записки и займусь этими двумя делами немедленно и ежели я успею помочь справедливому разрешению, то опять должен буду тебя благодарить за то, что ты дал мне этот случай. Вообще нельзя не желать, чтобы правительство наше было справедливо и щедро против остатков здешней царской фамилии; а что же касается до барона Розена, то я здесь уже имел случай удостовериться, сколько против него было несправедливостей, вследствие мерзостей и доносов Гана, и как ты был прав во всем, что ты мне сказал в его пользу, когда я был у тебя в Москве. Итак, не прощай, но до свиданья, |хотя заочно, любезнейший Алексей Петрович; сделай милость, никогда не сомневайся, что я к тебе истинно привязан, люблю и уважаю тебя от всей души. М. Воронцов. P. S. Фрейтаг 4-го числа должен был занять с 10-ми батальонами Гойтинский лес и рубить и сжечь лес насквозь всего пространства по дороге на два пушечных выстрела, что он надеется сделать до праздников, потом в Генваре пойдет на ту же операцию в Гихинский лес, в чем ему будет способствовать Нестеров со стороны Владикавказа. Не знаю, до какой степени Чеченцы будут мешать и драться; но о сю пору как у них, так и во всем Дагестане, а еще более на Правом фланге, все совершенно смирно и спокойно.