Из письма Н. М. Карамзина: «Поэту Пушкину велено жить в деревне отца его — разумеется, до времени его исцеления от горячки и бреда. Он не сдержал слова, им мне данного в тот час, когда мысль о крепости ужасала его воображение: не переставал врать словесно и на бумаге, не мог ужиться даже с графом Воронцовым, который совсем не деспот!»50

С августа 1824 года Пушкин стал жить в Михайловском, находясь под надзором местного начальства. В 1826 году он напишет Николаю I, надеясь, что тот изменит его судьбу и освободит от ссылки: «Каков бы ни был мой образ мыслей, политический и религиозный, я храню его про самого себя и не намерен безумно противоречить общепринятому порядку и необходимости»51. Но в Одессе, двумя годами раньше, Пушкин еще «безумствовал», еще не избавился «от горячки и бреда».

Нельзя не упомянуть и о других обвинениях и наговорах на М. С. Воронцова, придуманных исследователями.

В статье Н. О. Лернера «Пушкин в Одессе», написанной почти сто лет тому назад, содержится целый букет наговоров на М. С. Воронцова. Лернер одним из первых объявил Воронцова гонителем Пушкина и подчеркивал, что тот не остановится ни перед клеветой, ни перед ложным доносом на поэта52.

Статья Лернера стала «руководством к действию» для многих исследователей. Одни из них повторяют его наговоры на М. С. Воронцова почти дословно, а другие стараются развить их, дополнить новыми деталями.

Так, Г. П. Макогоненко пишет, что Воронцов «сознательно создавал такие ситуации, которые унижали Пушкина и заставляли в гневе совершать поступки, усугублявшие его положение»53. Н. Н. Скатов говорит о мелком пакостничестве Воронцова по отношению к Пушкину, о том, что генерал-губернатор выискивал «какие-то возможности для новых и новых придирок и провокаций»54.

Ни авторы этих высказываний, ни другие исследователи не могут назвать ни ситуации, унижавшие Пушкина, и ни одной придирки к нему М. С. Воронцова за все время его жизни в Одессе. Никаких придирок не было. О них не упоминают ни сам Пушкин, ни его друзья, ни знакомые, которые общались с поэтом в Одессе и написали впоследствии воспоминания о том времени.

Ю. М. Лотман утверждал, что Воронцов «окружил Пушкина шпионской сетью», «распечатывал его письма и непрестанно восстанавливал против опального поэта петербургское начальство»55. Но этому нет никаких свидетельств. Невозможно даже предположить, чтобы Воронцов, человек честный и благородный, распечатывал и читал чужие письма. Однако авторитет Ю. М. Лотмана настолько высок, что придуманное им обвинение принимается многими за истину и уже гуляет из книги в книгу.

Еще одно обвинение, принадлежащее Г. П. Макогоненко: «Желая избавиться от ненавистного ему поэта, Воронцов засыпал столицу жалобами о нежелании Пушкина исполнять служебные обязанности»56.

Ни в одном из писем в столицу М. С. Воронцов не жаловался на то, что Пушкин отказывается исполнять служебные обязанности. До командировки на борьбу с саранчой в мае 1824 года генерал-губернатор не давал поэту никаких заданий, а поэтому тот и не мог отказываться их исполнять.

Н. О. Лернер утверждает, что в письмах в Петербург М. С. Воронцов обвинил поэта в том, что он «оказывает вредное влияние на общество»57. Об этом же пишет и Г. П. Макогоненко.

В письмах М. С. Воронцова нет ни слова о том, что Пушкин оказывает вредное влияние на общество. Напротив, Воронцов писал в Петербург о том, что часть одесского общества оказывает вредное влияние на Пушкина, поэтому и надо было перевести его в другую губернию, где не будет такого влияния.

Ариадна Тыркова-Вильямс пишет о «систематической холодной травле» Пушкина со стороны М. С. Воронцова58. В биографии А. С. Пушкина, написанной В. И. Кулешовым и названной им «научно-художественной», говорится: «Сложившаяся в Одессе ситуация во многом предваряла ту, которая сложится в жизни Пушкина через двенадцать лет в Петербурге и приведет к роковой развязке. Уже здесь, в Одессе, начинается светская травля». «В Одессе, — продолжает Кулешов, — впервые изысканное великосветское недоброжелательство окружило со всех сторон опального поэта. Дипломатичный Воронцов — искусный интриган, не хуже старика Геккерна. Министр Нессельроде следил за Пушкиным и через Воронцова интриговал против него»59.

Нарисованная известным литератором картина великосветской травли Пушкина в Одессе ничем не подтверждается. Да, светское общество города было недовольно Пушкиным за его злые стихи о дамах, бывавших на балу у Воронцовых. Но ведь в этом был виноват сам поэт? Иные примеры «травли» неизвестны. Нет никаких подтверждений и тому, что будто бы Нессельроде интриговал через Воронцова против Пушкина. И нет никаких оснований считать Воронцова искусным интриганом и уподобить его Геккерну. Сравнив Воронцова с Геккерном, исследователь достиг, можно сказать, высшего предела в очернении новороссийского генерал-губернатора.

По утверждению В. И. Кулешова, Воронцов «был завзятым англоманом и совершенно чужд всему тому, что составляло славу русской культуры»60.

Интересно было бы узнать, кого из российских генерал-губернаторов и наместников мог бы назвать автор этих слов, кто сделал для развития русской культуры хотя бы десятую долю того, что было осуществлено Воронцовым. Исключительные заслуги Михаила Семеновича в развитии культуры на подчиненных ему территориях общеизвестны.

Воронцов, пишет Ю. М. Лотман, «при Николае сделался типичным николаевским сановником — жестоким исполнителем самых нелепых распоряжений, ловким карьеристом, соединившим петербургское бессердечие с внешним лоском джентльмена»61.

Можно с уверенностью сказать, что при всем знании Юрием Михайловичем российской истории, он не мог бы назвать ни одного «нелепого» распоряжения Николая I, исполненного с жестокостью Воронцовым.

По мнению В. В. Кунина, имя Воронцова «осталось бы в истории написанным мелким шрифтом, если бы не одесская встреча с поэтом в 1823–1824 гг.»62.

Эти слова не нуждаются в комментировании. Над ними можно только посмеяться. Имя М. С. Воронцова начертано не мелким щрифтом, а золотом на мраморных досках храма во имя Христа Спасителя и Георгиевского зала Большого Кремлевского дворца в Москве, как славного сына нашего Отечества.

Какие только отрицательные качества не приписывают исследователи М. С. Воронцову. Он — сатрап, карьерист, лицемер, доносчик, хитрец, циник и т. д., и т. д. Вызывает удивление, что даже самые серьезные, самые знающие и опытные литературоведы, как только начинают писать об отношениях между Пушкиным и Воронцовым, так сразу забывают о требованиях научного подхода, о необходимости подтверждать свои выводы ссылками на факты и документы. Не заботясь о достоверности и доказательствах, они, словно соревнуясь друг с другом, придумывают новые и новые обвинения в адрес «врага» Пушкина. Но так как примеров низости Воронцова не существовало и невозможно обнаружить факты, подтверждающие, что он был врагом и гонителем Пушкина, то их приходилось изобретать. Создается впечатление, что исследователи видят в Воронцове не только врага Пушкина, но и своего личного врага. А в борьбе с врагами, как известно, все средства хороши.

В мае 1824 года основной заботой М. С. Воронцова стала борьба с нашествием саранчи на поля Причерноморья. По его приказу группа чиновников отправилась в уезды, чтобы помочь осуществлению намеченных мер. В нее был включен и Пушкин. В предписании генерал-губернатора от 22 мая говорилось, что поэту предстояло проверить результаты борьбы с саранчой в трех уездах Херсонской губернии. Командировка должна была продлиться месяц.

Конечно, М. С. Воронцов мог бы и не посылать Пушкина в эту командировку. Но он, по-видимому, посчитал, что она положительно скажется на его дальнейшей судьбе, например, на определении места, куда он может быть переведен из Одессы.

За несколько дней до решения направить Пушкина на саранчу М. С. Воронцов получил рескрипт Александра I от 2 мая, в котором говорилось: «Я имею сведение, что в Одессу стекаются из разных мест и особенно из польских губерний и даже из военно-служащих, без позволения своего начальства, многие такие лица, кои с намерением или по своему легкомыслию занимаются лишь одними неосновательными и противными толками, могущими иметь на слабые умы вредное влияние»’. Месячное отсутствие Пушкина в Одессе обезопасило бы его от общения с этими неблагонадежными, по мнению Петербурга, да и по мнению Михаила Семеновича, лицами и появления новых неблагоприятных отзывов о нем. Возможно, что и это соображение побудило генерал-губернатора, отослать на время Пушкина из Одессы.