На открытии колонны вместе с другими придворными должен был присутствовать и Пушкин, имевший звание камер-юнкера. Это звание было пожаловано поэту в декабре 1833 года, и он воспринял его как оскорбление.

За две недели до намеченного торжества Пушкин получил свидетельство, в котором говорилось, что он уволен по его просьбе в отпуск на три месяца. Не желая присутствовать на церемонии открытия колонны в ненавистном ему камер-юнкерском мундире, Александр Сергеевич поспешил уехать из города под предлогом отпуска за несколько дней до 30 августа. Таким образом, встреча поэта с его бывшим одесским начальником не состоялась.

С начала 1837 года М. С. Воронцов и чиновники его канцелярии были обеспокоены намеченной поездкой к Черному морю Николая I и его семьи. Пятьюдесятью годами раньше, в 1787 году, состоялось известное путешествие Екатерины II в полуденный край — Новороссию и Крым. Задолго до путешествия была издана книга, в которой подробно описывался маршрут движения императрицы и ее свиты. Теперь в подобное путешествие решил отправиться Николай I. Маршрут путешествия императора также был отпечатан типографским способом. В нем были указаны почтовые станции, расстояния в верстах, дни прибытия в то или иное место, причины остановок, способы передвижения — в экипажах, верхом — и т. д., и т. д.

В ходе подготовки этой поездки шеф жандармов А. X. Бенкендорф разослал почтовым и станционным смотрителям «Открытые предписания». В них говорилось, в частности, что на почтовых станциях необходимо иметь достаточное количество объезженных и смирных лошадей. Лошади не должны бояться огня факелов, так как, возможно, членам августейшей фамилии и сопровождающим их лицам придется ехать ночью. Требовалось также увеличить число надежных кучеров и запастись прочной упряжью.

В начале февраля разговоры в городе о предстоящем путешествии Николая I отошли на второй план. Чета Воронцовых и многие одесситы были потрясены известием о гибели А. С. Пушкина. Как только в Одессе были получены сообщения о смерти Пушкина, в тот же день, 12 февраля 1837 года, в газете «Journal d’Odessa», выходившей на французском языке, появилась большая статья, посвященная памяти поэта. Написал ее, по-видимому, редактор газеты А. Г. Тройницкий.

«Нам, современникам Пушкина, — говорится в статье, — бывших, так сказать, свидетелями его ежедневных успехов, трудно сделать верную оценку заслуг, оказанных им нашему языку и нашей литературе. Мы считаем себя, однако, вправе утверждать, что никто до него не довел нашего стихотворного языка до такого совершенства, никто не умел придать такой силы, меткости и в то же время нежности и гармонии прекрасному русскому языку»1.

В день выхода газеты А. Г. Тройницкий получил записку от секретаря М. С. Воронцова, М. П. Щербинина: «Статья, сегодня помещенная в „Journal d’Odessa“ по случаю смерти Пушкина, принята была всеми, а в особенности графинею Воронцовою, с восхищением. Так как, вероятно, она же, т. е. статья сия, будет помещена и в „Одесском вестнике“, то я спешу повергнуть пред вами мысль, родившуюся у графини Елизаветы Ксаверьевны, т. е. что большая часть стихотворений Пушкина созданы были в Одессе, во время его здесь пребывания. Мысль сия достойна быть обработанною. Впрочем, Бог знает, что скажут в Петербурге…»2

Итак, статья, посвященная Пушкину, появилась и в «Одесском вестнике». Ее не пришлось перепечатывать из «Journal d’Odessa». Она уже была написана Н. Г. Тройницким, братом редактора «Journal d’Odessa».

До Одессы не дошло требование высшей власти сокращать сообщения о смерти Пушкина, а М. С. Воронцов не пожелал стать добровольным «цензором».

Спустя полвека Н. Г. Тройницкий вспоминал, что как только он узнал о смерти Пушкина, сразу же побежал в типографию, попросил бумагу и быстро написал статью. «Но печатать ее без разрешения графа Воронцова, управлявшего краем, нельзя было. Предъявили статью графу. Он стал читать ее, читал очень внимательно и дозволил печатать, заметив при этом: „да уж не много ли тут сказано? Ведь у нас были Державин, Ломоносов…“»3.

Дозволил печатать, подчеркнем, несмотря на то, что мог догадываться, а, возможно, и знал о вероятном недовольстве Петербурга. О Державине же и Ломоносове вспомнил Михаил Семенович потому, что в детские годы воспринял от отца восхищение их стихами. (Кстати, когда была объявлена подписка для сбора денег на сооружение памятника М. В. Ломоносову, то больше всех внесли Николай 1–5 тысяч рублей и М. С. Воронцов — 2 тысячи рублей.)

«Впрочем, граф всегда относился к Пушкину благосклонно, — продолжал Н. Г. Тройницкий, — и даже покровительствовал ему, невзирая на некоторые из его школьнических выходок — как следствие темперамента и молодости поэта»4. «Мы помним его еще цветущим юношею, когда он жил некогда в Одессе и написал здесь многие из своих очаровательных произведений»5.

«Своими чудными звуками, своими вдохновенными созданиями он выражал все поэтические стороны современной жизни русского мира, и выражал их так глубоко, так прямодушно, так возвышенно. Он указывал нам на все великое нашего века, доступное всеобъемлющему чувству его души, чувству такому могучему, такому поэтическому. Певец в высшей степени народный, он одинаково понимал и сокровеннейшие тайники русского мира, и общие черты жизни человечества. Картины внешней природы и глубокие явления мира нравственного облекались в его творениях в такую свежесть, в такую силу, в такую образность выражения. Ознаменованный печатью высокого гения, он рассыпал в разнообразных произведениях своих столько могущества и фантазии, что чем долее и глубже всматриваешься в них, тем более открываются в них целые миры неподражаемых красот». И в заключение: «О, над могилою твоей обольется горькими слезами каждый сын России, кому дорога русская слава, в ком горит светлая любовь ко всему родному!»6

М. С. Воронцов узнал о смерти Пушкина из письма М. И. Лекса, который когда-то служил в его одесской канцелярии, а в то время занимал высокий пост в Петербурге.

«Покорнейше благодарю за письмо Ваше, — писал Михаил Семенович Лексу. — Мы все здесь удивлены и огорчены смертию Пушкина, сделавшего своими дарованиями так много чести нашей литературе. Еще более горестно думать, что несчастия этого не было бы, если бы не замешались в этом деле комеражи, которые, вместо того, чтобы успокоить человека, раздражали его и довели до бешенства»7. (Комеражи — по-французски — сплетни, сплетники.)

И. С. Зильберштейн, опубликовавший этот отрывок из письма Воронцова Лексу, не поверил в искренность генерал-губернатора: «Несомненно, — что лицемерно-сочувственные строчки Воронцова о гибели поэта вызваны были желанием хитрого царедворца отделить себя в глазах общества от врагов Пушкина»8.

Михаил Семенович не был ни хитрым царедворцем, ни врагом Пушкина, а потому нет никаких оснований сомневаться в его искренности.

М. И. Леке, знавший о прошлой размолвке между М. С. Воронцовым и А. С. Пушкиным, решил познакомить с этим письмом В. А. Жуковского: «Имею честь препроводить при сем выписку из письма графа М. С. Воронцова. Он достойно чтит память незабвенного Пушкина и чрез то усиливает свои права на общее уважение»9.

В марте-апреле главной темой переписки М. С. Воронцова и А. X. Бенкендорфа была поездка Николая I, его супруги и наследника к Черному морю. В мае Михаил Семенович был вызван в Петербург, чтобы уточнить детали приема августейшей фамилии в Одессе и в Крыму. В столицу чета Воронцовых прибыла 29 мая. Михаил Семенович узнал здесь, что 2 марта на заседании комитета министров А. X. Бенкендорфу стало так плохо, что он еле добрался до дома и вынужден был лечь в постель. Когда Александру Христофоровичу стало немного легче, он впервые за 38 лет службы решил воспользоваться правом на отдых и уехал в свое имение Фалль под Ревелем (ныне это Таллинн). В связи с болезнью Бенкендорфа М. С. Воронцову пришлось обсуждать условия предстоящего путешествия августейшей фамилии с другими лицами.