— Матфей, двадцать семь, стих восемнадцатый.

— И понял, что предали они Его из зависти, — ответил Виктор, к удивлению пастора, и тут же добавил: — Этого нет в Библии. Об этом ничего нет в Библии.

Пастор был сбит с толку, но быстро собрался с мыслями.

— Это запрещено церковью! — сказал он решительным тоном. — Жизнь — это дар Божий. И мы не можем самовольно ее уничтожать. Не в нашей власти решать вопрос жизни и смерти. Это должен делать Он! Бог дает, и Бог забирает, и никто другой!

— А кто дал Ему это право? — слегка повысил голос Виктор. — Почему мы должны отдавать себя Его воле? Он зло, а зло должно быть побеждено.

«В нем действительно сидит дьявол, — подумал пастор Кайзергрубер, — я всегда это знал. Это зло так и не изгнали. С ним по-прежнему надо бороться».

— Ты должен стыдиться подобных высказываний! Разве ты так ничему и не научился? Слишком рано твой отец забрал тебя! Сестра Милгита была права: зло никогда тебя не покидало.

Тут он резко поднялся и пошел к выходу. Сделав несколько шагов, он остановился и обернулся. Виктор сидел на месте, словно поверженный Божьей рукой.

— Твой отец будет похоронен в субботу в десять часов. Скромная служба. А потом его похоронят в могиле твоей матери. Как он этого и хотел.

Виктора не было на похоронах отца. За несколько дней до этого он вернулся в свою комнату в университетском студенческом городке. Он не знал, за что ему держаться и куда идти. Он был совершенно потерян. В голове гудели голоса и слова. Это была какофония, какой он не слышал еще ни разу в жизни.

Твой отец слишком рано тебя забрал.

Можно делать сколь угодно много добра, но все равно придется платить за совершенное зло.

Зло должно быть побеждено.

Зло никогда тебя не покидало.

Бог дает, и Бог забирает, и никто другой!

Он был настолько потерян, что даже не осмеливался выходить из комнаты. Его навестили ректор и ординатор медицинского факультета. Была середина августа. Самое жаркое время года доживало последние дни, температура не опускалась ниже тридцати градусов. Воздух дрожал от зноя.

Ректор постучал в дверь, но им никто не открыл, хотя и он, и доктор Бергман звали Виктора по имени. По ту сторону раздавался монотонный звук, как будто кто-то очень медленно прокручивал магнитофонную кассету.

— Виктор! — крикнул еще раз ректор.

Звук прекратился, но к двери никто не подошел.

Ректор взял у консьержа запасной ключ и начал открывать дверь, очень надеясь, что Виктор не совершил того же поступка, к которому отчаяние толкнуло его отца.

Им в лицо ударила жара. Сразу после этого он почувствовал вонь — как от испорченного мяса. Эта ассоциация возникла у него еще до того, как он увидел мух. Впрочем, мухи почти сразу же вылетели из комнаты. Десятки мух. Зеленых и блестящих. Громко жужжащих.

Ректор испуганно отступил на шаг и наткнулся на ординатора. Оба они рефлекторно зажали руками носы и попытались разогнать мух. Оба подумали об одном и том же. Оба замешкались в нерешительности.

Но этот голос? Откуда же шёл голос?

Вытянув вперед руку, ректор раскрыл дверь нараспашку и всмотрелся в глубь душной комнаты.

Склонившись над книгой, за письменным столом сидел молодой человек, опершись локтями и закрыв руками уши. Стол стоял в углу комнаты, справа от окна, а весь подоконник был заставлен консервными банками. Слева от окна оказалась газовая плитка и рядом сковородка на маленькой столешнице, тоже сплошь заставленной консервными банками. Сверху, снизу, в банках и по сковородке ползали мухи.

Ректор глотнул воздуха и позвал:

— Виктор? Виктор Хоппе?

Молодой человек не поднял головы. Прямо над ним плясали мухи, мухи карабкались по его рукам, покрытым веснушками.

Ординатор тоже подошел ближе и заглянул через плечо ректору. Пораженный увиденным, он покачал головой. Затем сделал глубокий вдох, прошел дальше в комнату, прямо к окну, и сразу открыл его. Консервные банки с грохотом попадали на пол. Виктор испуганно поднял взгляд. Доктор Бергман с трудом узнал его. Бледное лицо было еще белее, чем обычно, глаза покраснели, на подбородке выросли клочки волос, которые с трудом можно было назвать бородой.

— Мы боялись, что с тобой что-то случилось, — торопливо объяснил ординатор, опасаясь, что Виктор в любой момент выставит их из комнаты. — Как твои дела?

— Я ищу ответы, — глухим голосом сказал молодой человек, уставившись в открытое окно, через которое в комнату врывался свежий воздух. Одновременно он провел тыльной стороной ладони по правой брови, прогнав муху.

Ординатор криво улыбнулся и переглянулся с ректором.

— Мы все, Виктор, все мы находимся в поиске ответов, — сказал он.

— Как долго ты здесь сидишь? — спросил ректор.

Виктор резко повернул лицо в сторону двери. Его взгляд на минуту сфокусировался на галстуке ректора. Потом он закрыл глаза и покачал головой.

Ректор снова заговорил:

— Возможно, тебе надо немного освежиться, Виктор. Доктор Бергман и я хотим обсудить с тобой несколько важных вопросов. О твоем будущем и так далее. Давай встретимся через полчаса у меня в кабинете?

Молодой человек, не глядя, кивнул. Ему неловко, подумал ректор и попытался успокоить юношу.

— Мы понимаем, что тебе тяжело. Это нормально. Так чувствовал бы себя любой человек в твоей ситуации. Посмотрим, как мы сможем тебе помочь. Ты только не волнуйся.

Ректор кивнул доктору Бергману, и тот продолжил:

— Увидимся, Виктор.

— Он в отчаянии, — сказал ректор чуть позже, когда они отошли от дома достаточно далеко. — Он не знает, как пережить смерть отца.

— Вполне возможно. Вы видели, что он читал?

Ректор покачал головой:

— Нет. Что-нибудь необычное?

— Библию.

— Библию? — повторил ректор. — Тогда он действительно в отчаянии.

Доктор Бергман рассказал Виктору, какие направления он может выбрать, чтобы защитить диссертацию, или, как выразился ординатор, в каком отделении его талант нашел бы свое наилучшее применение.

Он мог бы защититься в онкологическом отделении и специализироваться на исследованиях рака. В геронтологическом отделении он смог бы углубиться в поиски причин и предупреждение инфекционных заболеваний у пожилых людей. Но доктор Бергман полагал также, что Виктор Хоппе мог бы блестяще проявить себя в отделении эмбриологии, где как раз начинался экспериментальный проект с зачатием в пробирке, который должен был вести сам ординатор.

Во время объяснений доктора Бергмана ректор внимательно наблюдал за Виктором. Молодой человек не проявил никакого энтузиазма, не задавал вопросов и лишь кивал время от времени, казалось, скорее, из вежливости.

— По сути дела, это очень просто, Виктор, — взял слово ректор. — Если ты хочешь писать диссертацию, на что мы очень надеемся, то у тебя есть выбор между онкологией, геронтологией и эмбриологией, иными словами, это означает спасать жизни, продлевать жизни или создавать жизни.

Указательным пальцем он показал на все три названия отделений, которые написал доктор Бергман. И повторил движение и слова:

— Спасать жизни. Продлевать жизни. Создавать жизни.

— Создавать жизни, — сказал Виктор, но было непонятно, утверждение это или вопрос.

— Творить жизни, — пояснил ректор, обрадовавшись, что ему, по крайней мере, удалось привлечь внимание Виктора. — Созидать.

А потом сказал, вспомнив, что Виктор читал Библию:

— Давать жизни. Как Бог.

Давать жизни. Как Бог.

Виктор воспринял это как брошенную перчатку. Как вызов.

Бог дал, и Бог взял, Виктор. Но так бывает не всегда. Иногда мы сами должны это делать. Запомни это.

И тут он все понял. И тут у него снова появилась цель.

15 июня 1984 года Рекс Кремер приехал в Бонн. За день до этого Виктору Хоппе звонил ректор и просил его прийти в университет, поскольку отчет комиссии был готов, но доктор Хоппе отказался.