И тогда он сделал то, что уже хотел сделать раньше. Он открыл первую банку и вылил ее. Прямо на женщину. Все содержимое. Формалин, а вместе с формалином и тело, которое попало туда, откуда когда-то вышло. Мухи взлетели черной роящейся массой, но тут же спланировали обратно, гонимые инстинктом размножения.

Его стремление было тоже инстинктивным. Он действовал, чтобы выжить. Он одновременно и понимал это, и нет. Каждое действие было спланировано сознательно, но исполнение происходило по большей части неосознанно. Кремер знал, что делает, но не осознавал, что это делает именно он.

Содержимое второй и третьей банок ждала та же участь. Зародышами дети возвратились на свое место. Он сохранил часть формалина из третьей банки и прочертил им жидкий след по полу по направлению к двери. Потом опять вернулся и поискал другие жидкости, чтобы полить ими пол. Он знал, что этого соотношения и количества жидкостей как раз достаточно, чтобы скрыть все следы.

Подготавливая все это, Кремер совершенно не думал о том, где Виктор и в доме ли он вообще. Это не имело никакого значения.

И когда Кремер совершал свое последнее действие, которое и должно было все уничтожить, он меньше всего думал о Викторе. Он думал о себе. Как, собственно, и всегда.

Времена, когда жители Вольфхайма совершали паломничество в Ля Шапель пешком, давно прошли. Даже тяжеленная статуя святой Риты, которую во время процессии несли шестеро мужчин, теперь больше не покидала церкви, и духовой оркестр, который в былые времена насчитывал двадцать человек и столько же инструментов, сократился до барабана и тубы. Единственная сохранившаяся традиция заключалась в том, что главы епархии каждый год выбирали самого достойного жителя, которому во время крестного пути на голгофу доверялось нести хоругвь. В воскресенье, 21 мая 1989 года, эта честь была возложена на Лотара Вебера. Его выбрали, чтобы как-то подбодрить после потери сына. Поначалу он отказывался, потому что, по здравому размышлению, не сделал ничего выдающегося, но жена сказала ему:

— Лотар, сделай это. Гюнтер гордился бы тобой.

И он делал это только ради Гюнтера, потому что, вообще говоря, не любил быть в центре внимания.

В одиннадцать часов прошла торжественная служба, во время которой пастор Кайзергрубер просил святую Риту уберечь деревню и ее обитателей от несчастий, которые тяжелой ношей свалились на голову некоторых жителей в прошедшие месяцы. Пастор не назвал имен, но Лотар понял, что среди прочих имелась в виду и его семья. Он взял Веру за руку и не отпускал ее всю службу.

После церковной службы целый караван машин направился к Ля Шапели. Присутствовали почти все двести жителей Вольфхайма, и пока они собирались перед входом на голгофу, многие успели дружески похлопать Лотара по плечу и пожелать ему стойкости. Это очень ободрило его.

Ровно в двенадцать часов все были наготове, и процессия могла тронуться в путь. Пастор Кайзергрубер стоял впереди всех и держал жезл с большим серебряным крестом, сразу за ним стоял Лотар Вебер с хоругвью, на которой было вышито название их деревни и изображение святой Риты. За ними шли Якоб Вайнштейн и Флорент Кёйнинг, оба с жертвенными свечами в руках. Остальные жители деревни выстроились в две длинные шеренги: сначала дети, потом мужчины и женщины, пропустив вперед старших. Йозефа Циммермана и еще нескольких стариков везли в инвалидных креслах. Завершал процессию оркестр из двух человек: Жак Мейкерс, туба, и Рене Морне, барабан.

Лотар почувствовал, как по толпе пробежало волнение, когда пастор Кайзергрубер поднял в воздух жезл с крестом, дав тем самым знак, что крестный путь начинается. Шедшие сзади Жак Мейкерс и Рене Морне затянули «Ты призвал нас, Господи», а остальные прихожане начали читать «Отче наш». Это бормотание многочисленных голосов напоминало несущему хоругвь Лотару Веберу жужжание пчел.

В тот полдень стояла удушающая жара, и солнце уже собиралось скрыться за большой грядой облаков. К вечеру, как предсказывал прогноз погоды, должна была начаться гроза.

Когда процессия остановилась у первого стояния «Иисуса осуждают на казнь», по лицу Лотара побежали первые капли пота. Хоругвь оказалась тяжелее, чем он думал, и его приличный костюм был слишком тяжелым для такой погоды. Но другого костюма у него не было. Это был тот же самый костюм, в котором он хоронил Гюнтера.

— Мы поклоняемся Тебе, Иисусе, и возносим Тебе хвалу, — произнес пастор Кайзергрубер.

Музыка смолкла.

— Ибо Ты спас мир своим святым крестом, — хором поддержали жители деревни.

— Иисус мой, я знаю, что не только Пилат приговорил Тебя к смерти, — начал читать пастор из молитвенника, — и мои грехи привели Тебя к ней…

Мысли Лотара смешались. Он думал о своем сыне Гюнтере. Но также и о другом сыне, который должен был скоро появиться на свет и который будет похож на Гюнтера. Но все же у него были сомнения. Как в прошедшие месяцы он не мог поверить, что теперь больше не отец, так же и теперь не мог поверить, что скоро опять станет отцом. Жена его, казалось, уже чувствовала что-то. Он видел, как она, переодеваясь, водила рукой по животу, точно так же, как делала раньше, когда была беременна Гюнтером. Доктор Хоппе считал, что эмбрионы, которые были имплантированы сегодня утром, сначала должны внедриться в матку, прежде чем можно будет говорить о беременности, но Лотар был почти уверен, что это уже произошло. Может быть, это будет даже двойня или тройня. Но и эта мысль не вызывала в нем пока никакого отеческого чувства. «Еще придет», — думалось ему. Так он надеялся.

Глухие удары барабана вывели хоругвеносца из задумчивости. Процессия вновь двинулась в путь. Жители деревни опять затянули «Отче наш». Лотар взглянул вверх, на небо, где собирались серые облака. Гроза могла разразиться еще до наступления вечера.

У седьмого стояния «Иисус утешает плакальщиц» ему наконец удалось увидеть свою жену. Вера мечтательно смотрела перед собой, и тогда он снова увидел, как она кладет на живот руку. Конечно, она была беременна.

— Господи, даруй мне силу вынести это, — он слышал, как читал в этот момент пастор Кайзергрубер, — чтобы я сам забыл свои горести и смог утешить других.

Лотару очень понравились эти слова, и, когда жена подняла на него глаза, во второй раз за этот день по его телу пробежала дрожь. Лотар улыбнулся ей, она улыбнулась в ответ. И тут же слегка кивнула ему головой, как будто говоря, что все хорошо, и это придало ему силы с подобающим достоинством продолжать путь, выпрямив спину и гордо подняв голову, как будто церковная хоругвь вдруг стала невесомой.

Через три четверти часа процессия подошла к одиннадцатому стоянию «Иисуса прибивают к кресту». Лотар обвел взглядом скульптуру. Хотя фигурки из белого камня были маленькие, но выглядели почти как настоящие. Казалось даже, что они остановились на минуту, перед тем как снова прийти в движение. Особенно точно были переданы выражения лиц. И надменные судьи, и печальные женщины, и добросовестные рабочие с молотками, и Иисус, покорно позволяющий пригвоздить себя к кресту.

— Ты сносишь эту пытку терпеливо, — читал пастор.

Лотар снова стал искать взглядом жену, но на этот раз не нашел ее. Возможно, он увидит ее вскоре, когда они выйдут на большую площадь, расположенную рядом с двенадцатым стоянием. Это всегда был особенный момент. Не только потому, что процессия уже почти завершена, но и потому, что с этого места открывался необычайно красивый вид. После того как ко всем одиннадцати стояниям они шли по узким извилистым дорожкам, окруженным высокими деревьями, в этом месте открывался вдруг широкий простор. Как будто, в самом деле, разверзалось небо и на землю устремлялся огромный поток света. И скульптура, изображавшая двенадцатое стояние, всегда казалась Лотару очень внушительной. Семь фигур в натуральную величину наверху, на холме, в центре — Иисус на кресте, слева и справа от него — двое разбойников. И эти изображения тоже выглядели очень похожими. Как будто из плоти и крови. Они выглядели настолько живыми, что он всегда задавался вопросом, сколько они еще выдержат там, на кресте.