Меня передернуло. Собаку, конечно, поругать было можно, но…

– Что ты сказал?

Перед моим обидчиком, будто из-под земли, вдруг возник Годрик. Я только теперь заметила, какой он высокий: владелец спаниеля был на голову ниже. Дабы показать, сколь сильно он возмущен, Годрик даже снял очки.

Взбешенный собачник и бровью не повел.

– А ты кто такой?

– Что ты ей сказал? – потребовал Годрик.

– Так это и твой бобик? Ну, тогда все понятно!

Владелец спаниеля усмехнулся.

– Годрик, не надо, – взмолилась я, заметив, что вокруг уже собирается народ. – Давайте все успокоимся и…

– Я спокоен, черт возьми! – провизжал собачник. – А вот у вас явно проблемы!

Тут я, как ни старалась держать себя в руках, не на шутку испугалась. Ненавижу, когда на меня кричат.

– Послушайте… Прошу вас… – заикаясь, проговорила я.

– Не смей разговаривать с ней в таком тоне, – угрожающе произнес Годрик.

– Чего?

– Я сказал: не смей разговаривать с ней в таком тоне. Не понимаешь? Или просто дурно воспитан? И понятия не имеешь, как обращаться с дамой?

– Годрик, пожалуйста, не…

– Ты об этой толстой суке? – выпалил собачник.

Тут Годрик врезал ему кулаком по челюсти, и собачник зашатался.

Толпа ахнула. Услышав щелчки фотокамеры, я рванула к Дуайту сказать, что минута отнюдь не самая подходящая, и увидела, что снимает не только он. Откуда ни возьмись появился второй фотограф. Они с Дуайтом пихали друг друга локтями, борясь за лучшее место, с которого сцепившиеся Годрик и собачник смотрелись особенно эффектно.

О господи! Какой кошмар! У меня в голове промелькнула вереница страшных мыслей: Годри– ку покалечат знаменитое лицо. На Годрика подадут в суд. Пейдж возбудит иск против меня…

Я попыталась вспомнить, как вели себя в подобных случаях знаменитости. На ум пришел лишь скандал Шона Пенна с журналистами – Мадонна надела тогда на голову сумку. Нам этот трюк вряд ли бы помог. Схватив первое, на что упал взгляд, – собачью миску с водой, – я бросила ее в парочку фотографов, чтобы те с испугу прекратили снимать. Потом подскочила к ним, прижала руки к объективам камер и закричала что есть мочи, переключая на себя всеобщее внимание:

– Эй! Смотрите! Собаки сбегают!

Вообще-то так оно и было. Первым метнулся

в сторону спаниель, Храбрец последовал за ним. Собачник не без труда поднялся на ноги и неистово закрутил головой, глядя то на Годрика – хорошо же тот усвоил в школе правила драки, – то на убегающего победителя выставки.

Сжав кулак и ударив им по воздуху, скандалист помчался за собакой.

– Я еще вернусь! – проревел он. – Не надейтесь, что отделались так просто! Знаю я таких! Еще разберемся!

Я помогла Годрику подняться и принялась отряхивать траву с его водолазки. Сердце до сих пор испуганно колотилось, но я радовалась, что в состоянии скрывать страх. Умение владеть собой – корсет для души.

– Ты настоящий рыцарь, Годрик, но в следующий раз, когда надумаешь вступиться за даму, пожалуйста, сначала проверь, не притаились ли где папарацци. Хорошо?

– Мне нет дела, толстая ли у тебя задница, – пробормотал Годрик. – Этот скот не имел права так с тобой разговаривать. Верх нахальства! Терпеть не могу грубиянов! Недоделанный американский придурок!

Я чувствовала, что, несмотря ни на что, Годрик доволен собой. И во мне говорила гордость – особая, с привкусом средневековья. В то же время я негодовала, что он затеял драку.

Впрочем, никто прежде не защищал мою честь. Если, конечно, не считать Нельсона. А уж с помощью кулаков – ровным счетом никто.

– Вот это да! – произнес Дуайт. – Не желаете взглянуть?

Мы повернули головы. Фотограф держал в руке камеру и предлагал нам посмотреть изображения на экранчике. Лицо Годрика крупным планом: удивленное, гневное, искаженное от боли и, наконец, счастливое.

– Блеск! Ведь так? – воскликнул довольный Дуайт. – Нет, конечно, не лучшим образом они нам достались, тем не менее… Все получилось. Пять-шесть снимков будут просто отменные.

Меня же заботили не эти фотографии, а те, что были в другой камере, – ее, я не сомневалась, спешили унести прочь.

Говорят, ничто так не портит аппетит, как осознание своей вины. Согласна. Еще я почти забываю про еду, когда чего-то страстно желаю, хоть при обычном раскладе могла бы потягаться в обжорстве с Августом Глупом. Словом, обещанный Джонатаном романтический ужин, еще не начавшись, не сулил порадовать сполна.

Джонатан, сглаживая впечатление от несостоявшегося совместного ланча, заехал за мной на такси в шесть вечера, по дороге перенес все встречи на другие дни и отказался сообщить, куда мы едем. По-моему, он даже попросил таксиста немного повозить нас по городу, чтобы совсем меня запутать – мог не трудиться, я все равно не имела представления, где мы и в какую направляемся сторону. Наконец машина, повернув на перекрестке, остановилась у шаткой на вид речной пристани.

Местечко было, ей-богу, не во вкусе Джонатана.

– Ужин будет из рыбы? – предположила я, стараясь, чтобы в голосе не звучало разочарования.

– Не совсем так– Джонатан обвел набережную долгим взглядом и, взяв меня за руку, решительно повел к воде. – Пойдем!

Мы остановились у самого края пристани, где на зыбкой поверхности реки, ожидая нас, покачивалось суденышко. То была прогулочная двухпалубная конструкция с перилами на верхней палубе, что отнюдь не внушало доверия. Внизу почти угрожающе плескалась вода.

– Милости прошу!

Джонатан ввел меня по трапу на борт и жестом указал на ступени, приглашая подняться наверх. Мы были единственными пассажирами. Капитан с лихой небрежностью убрал трап и отдал швартовы. Судно, пошатываясь, отчалило от берега.

Взглянув на виды вокруг, я, едва подумав, вмиг забыла о морской болезни. Схватилась за поручень и принялась рассматривать небоскребы и прибрежные административные здания – поблескивавшую мозаику из стекла и стали, кирпича и мрамора. Солнце уже закатилось за крыши, лишь оранжевые пальцы еще пронзали небо, озаряя гладкие поверхности и каменные завитушки, что казались разноцветными драгоценностями и видоизменялись всякий раз, когда нас подбрасывало волной.

Джонатан приблизился ко мне сзади и крепко взялся за поручень. Я с радостью прижалась спиной к его груди, а он уткнулся подбородком в мою макушку, чтоб я чувствовала себя в полной безопасности.

– Все время забываю, что в Нью-Йорке кругом вода, – пробормотала я. Мои волосы трепал ветер – тонкие прядки развевались перед лицом. Вскоре от утренних переживаний не осталось и следа. – Как красиво – глаз не отвести!

– Правда? Очень рад. Помнишь, когда мы поднялись на «Лондонском глазе», ты, взглянув на раскинувшийся внизу город, почувствовала гордость? Теперь полюбуйся на мой Манхэттен. Обожаю этот вид. С реки и когда поблизости ни души. Особенно вечером. – Джонатан вытянул руку и указал на неровные очертания жилых домов и офисных зданий на берегу. – Все эти окна, квартиры… Люблю на них смотреть и представлять, что они повидали на своем веку. Корабли, людей, сколько лет и зим. Мы проплываем мимо и идем по своим делам. Они же год за годом стоят на прежнем месте. Занятно об этом размышлять. О зданиях. В них своего рода… надежность.

Я не произносила ни слова – стояла, прижавшись к его груди, и улыбалась.

Джонатан нежно поводил носом по моей шее.

– Хочу, чтоб и ты полюбила мой Нью-Йорк, Мелисса. Пусть у нас все будет на двоих – дом, друзья, жизнь. – Он помолчал. – Дело ведь вовсе не в том, где ты, что вокруг тебя. А в том, кто с тобой рядом. Знаю, ты меня понимаешь – это очень важно.

– Да. – Я поежилась, подумав о том, какая большая на мне ответственность. Можно ли сблизиться с людьми, которые настолько дольше знают Джонатана? И дорожат дружбой с Синди? Только…

Джонатан обнял меня.

– Давай помолчим, – прошептал он, поднимая к моим губам указательный палец. – И просто полюбуемся чудными видами.