В воскресенье, поддерживаемая дочерьми, она дважды возвращалась в Голубую комнату, где находила своего Альберта, «прекрасного, словно мраморная статуя», среди моря цветов. Чтобы не запомнить его лишь в таком виде, отмеченном печатью святости, она решила не входить к нему в третий раз. Но приказала сфотографировать комнату, в которой он скончался, чтобы навсегда сохранить в ней все в том неизменном виде, в каком это было при нем.
Она казалась спокойной, вернее, слегка отрешенной. Она еще не осознала, а скорее, отказывалась принимать случившееся. Все вокруг были готовы к тому, что она может сорваться. Алиса спала в ее комнате, а Дженнер заставил принять на ночь лауданум, благодаря которому она забылась тяжелым сном. Утром ей в кровать принесли Беатрису, «Бэ-би Би», одетую во все черное. Вечером она заснула, прижав к себе рубашку Альберта.
Как и королева, страна пребывала в недоумении. «Новость о серьезной болезни принца-консорта взволновала и удивила в субботу всю Англию. До этого читателям “Court Circular” сообщалось лишь о том, что у Его Королевского Высочества легкое недомогание», — писала «Таймс», вышедшая с черной траурной рамкой, хотя еще накануне, за несколько часов до смерти Альберта, она печатала на своих страницах последние, обнадеживающие бюллетени о состоянии здоровья принца, подписанные придворными врачами. «Лишь услыхав похоронный звон, англичане поняли, что новость оказалась достоверной... Первым чувством, охватившим их всех, был страх, что у королевы не хватит сил перенести горе, выпавшее на ее долю по воле Провидения».
Люди были настолько обеспокоены, что Букингемский дворец незамедлительно обнародовал бюллетень, сообщающий, что «королева мужественно переносит постигшее ее несчастье и общее состояние ее здоровья не вызывает опасений».
Доктор Дженнер подписал акт о смерти принца-консорта: «Брюшной тиф, продолжительность болезни — двадцать один день». Но «Ланцет» и другие медицинские издания тут же поставили под сомнение этот диагноз. Если это действительно был тиф, то каким образом никто из членов королевской семьи или придворных не заразился? Было выдвинуто предположение о том, что принц был болен раком кишечника или желудка, что лучше объясняло депрессивное состояние его высочества и непрерывные боли, не дававшие ему покоя все последние годы. «Я даже не предполагала, что все это настолько серьезно!» — вздыхала Виктория, несмотря ни на что продолжавшая доверять своим личным врачам. Она соглашалась с Кларком, видевшим причину смерти Альберта в переутомлении, переохлаждении, а главное — в переживаниях, вызванных выкрутасами Берти. 17 декабря лорд Кларендон написал: «Страшно подумать, что жизнь такого человека, возможно, была принесена в жертву безумной ревности, которую сэр Джеймс Кларк испытывал ко всем своим коллегам».
Из Брюсселя дядюшка Леопольд, «потрясенный печальным известием настолько, что сам слег в постель», увещевал племянницу: «Незыблемое чувство долга поможет тебе справиться с твоим горем... Я советую тебе сразу, как только это станет возможным, уехать из Виндзора в Осборн».
19 декабря королева, одетая во все черное, морем отбыла в Осборн, перед отъездом она отрезала по пряди волос у себя и своих дочерей, чтобы их длинные шелковистые локоны вложили в руку ее горячо любимого супруга. По традиции женщины не должны были присутствовать на похоронах. Берти посадил мать и сестер на королевскую яхту. В Виндзоре он руководил траурными мероприятиями с исключительным достоинством, ему помогали его брат принц Артур, Фриц и герцог Саксен-Кобургский. Похороны прошли без какой-либо помпы, как того желал сам Альберт, в присутствии всех видных политических деятелей королевства. «Прощаясь с принцем Альбертом, мы прощались с нашим Государем. Этот немецкий принц в течение двадцати одного года правил Англией с такой мудростью и энергией, каких не проявил до него ни один из наших королей», — писал Дизраэли. Многие не смогли удержаться от слез, когда немецкий хор запел кантик [82]«Я не останусь в могиле».
Перед тем как покинуть Виндзор, Виктория выбрала место для мавзолея, в котором будет покоиться Альберт. Его построят во Фрогморе, неподалеку от склепа ее матери. Там будет возведена восьмиугольная капелла по проекту друга принца-консорта Людвига Грюнера, который взял за образец итальянские церкви XIII века, а расписана она будет в стиле Рафаэля, столь любимого Альбертом.
Нисколько не сомневаясь в том, что она скоро последует за мужем, Виктория привела в порядок все свои бумаги.
«Нет у меня больше счастья в жизни! Весь мир ничего больше для меня не значит... Оказаться разлученными в разгар весны нашей жизни, увидеть порушенным наш семейный очаг, такой чистый, счастливый и мирный, который только и давал мне силы выполнять столь ненавистные мне обязанности», — писала она из Осборна дяде Леопольду.
Еще больше, чем боль потери, ее угнетала мысль, что она не сможет достойно продолжить ту колоссальную работу, которую столь образцово выполнял принц. Дотошный Альберт интересовался абсолютно всем. В 1859 году, например, он пригласил в Бальморал ученых, и они едва уместились в двух омнибусах, которыми их доставили туда. Как она могла продолжить его дело, если ни в чем не разбиралась! Кстати сказать, муж постоянно напоминал ей об этом. Именно Альберт по утрам одобрял выбор ее платья и шляпки. Именно Альберт диктовал ей все ее речи и письма, которые ей следовало написать. Именно Альберт объяснял ей, какую позу она должна принять перед художником или скульптором, дабы ее изображение дошло до потомков во всем своем величии, восславляя монархию. 21 декабря Мериме поделился с матерью императрицы Евгении дошедшим до него слухом: «В Англии, видимо, опасаются, как бы королева, отличающаяся “повышенной возбудимостью”, как это дипломатично и тактично называют здесь, не потеряла над собой контроль и не наделала бы глупостей. Ведь раньше ее сдерживал принц Альберт, известный своим здравым смыслом. Теперь же нет никого, кто мог бы заменить его».
Виктории казалось, что она вот-вот сойдет с ума. Она потребовала, чтобы Военно-морское артиллерийское училище в Портсмуте прекратило стрельбу из своих пушек, поскольку это было слишком тяжелым испытанием для ее бедных ушей. Она была так погружена в свой траур, что в иные дни даже не могла разговаривать. Целыми часами сидела она в полной прострации в своем кабинете и с бесконечной тоской смотрела застывшим взглядом на проплывавшие за окном тяжелые тучи, даже не видя их. Ветер гнул к земле последние молодые деревца, посаженные Альбертом. Она не могла отмечать Рождество, без ее «обожаемого ангела» этот праздник терял для нее всякий смысл. Даже забавные словечки Беатрисы, которой скоро должно было исполниться четыре года, больше не вызывали у нее улыбки, поскольку рядом не было их «дорогого папы», чтобы восторгаться этим вместе с ней.
Память ее хранила все жесты, все слова принца. Она постоянно возвращалась к ним, дабы исполнять свои обязанности с достойным похвалы усердием. «Его желания, его планы, его мнение по всем вопросам отныне будут для меня законом. Никакая сила в мире не сможет заставить меня отказаться от того, что он решил или пожелал!» — писала она 24 декабря дяде Леопольду, который сообщил ей о своем приезде, он собирался вновь направлять ее в жизни, как делал это, когда она была ребенком.
Но она уже не была той юной и наивной королевой, какой была до замужества, она была матерью девятерых детей, а еще и бабушкой. И это для них она должна была защищать интересы короны, это для них она станет бдительной хранительницей династии. Верной воле Альберта, который тщательно спланировал будущее каждого из своих детей.
Она черпала в своей очерствевшей душе энергию, необходимую для того, чтобы подписывать все эти бесчисленные документы, меморандумы и указы, которые дважды в день складывали ей на стол. Разве принц не любил повторять, что «любое человеческое существо, включая и его жену, способно сделать безгранично много при условии, что приложит к этому усилие»? Депеши поступали от генерал-губернаторов Мальты, Гибралтара, Цейлона, Гонконга, Новой Зеландии, Тасмании, Антильских и Бермудских островов... Ей понадобилось несколько месяцев, чтобы расшифровать и понять созданную Альбертом методику классификации, ведения и хранения различных досье. Ежедневно она писала от пятнадцати до двадцати писем. Иногда по три раза перечитывала она очередной меморандум, чтобы как следует понять его смысл и вникнуть в контекст. Отныне генерал Грей стал исполнять обязанности ее личного секретаря. Кроме того, при ней всегда находились герцогиня Сазерленд и заботливая и внимательная Алиса.
