Между тем «Фигаро», целые развороты которой были посвящены дебатам в кассационном суде по делу Дрейфуса, сообщила, что английская королева прибывает во Францию в воскресенье 12 марта.

На этот раз Виктория пересекла Ла-Манш не на собственной яхте, а на рейсовом пассажирском судне — Кале-Дувр, специально для нее полностью отремонтированном. Пароход без флага на мачте вошел в акваторию порта Булони в сопровождении десяти эскадренных миноносцев и сторожевого судна «Ирэн». Через час Виктория уже садилась в свой поезд, состоящий из девяти вагонов. Как обычно, ее сопровождало около сотни человек, с радостью бежавших от лондонских туманов.

Перед ее отъездом Бигг попытался объяснить ей, что эти королевские миграции стали слишком большим бременем для казны. И посоветовал ее величеству сократить свиту. Вначале Виктория запротестовала, но потом потребовала представить ей бесконечный список придворных дам, костюмерш, парикмахеров, пажей, конюхов, поваров и индийских слуг, которые в течение пяти лет сопровождали ее в зарубежных поездках, чтобы подумать над тем, кого можно вычеркнуть. На следующий день она вернула его, сделав на полях пометку: «None» [143].

Гостиница «Эксельсиор-Регина» была арендована на полтора месяца. Когда Виктория приезжала в Ниццу, там воцарялись порядки королевского двора Англии с его этикетом, приемами и ежедневными прогулками в коляске, запряженной осликом.

А также это был повод для семейных и геральдических встреч. Беатриса и Ленхен приехали сюда вместе с матерью. К прибывшему на своей яхте Берти вскоре присоединились Алике и две их дочери. Аффи обсудил там с матерью вопрос о наследовании кобургского престола. Он хотел бы, чтобы это герцогство досталось Артуру. Но Вилли заявил, что в этом случае его дядя должен будет носить форму германской армии. В конце концов герцогство унаследовал Чарли, сын Леопольда: «Боюсь даже думать о том, что испытал бы бедный папа, если бы это наследство было потеряно». На один день из Бордигеры заехала к ней Вики. Этой зимой она упала с лошади и теперь страдала от болей в позвоночнике. «Никогда еще в этой гостинице не останавливалось столько принцев и принцесс!» — воскликнула Мари Малле, одна из придворных дам королевы.

По прибытии в Ниццу Виктория с облегчением узнала, что после многомесячных переговоров Англия и Франция подписали в Лондоне договор о Фашоде. Парижу пришлось пойти на уступки, но в разгар бурных споров вокруг дела Дрейфуса во французских газетах не нашлось места для возмущения по этому поводу. Виктория собиралась почтить своим присутствием похороны префекта Ниццы, с которым ее связывали «такие теплые» отношения. Но ее отговорили от этого, опасаясь недружественных выступлений в ее адрес.

Без малейших угрызений совести королева наслаждалась ласковым солнцем, прекрасным видом, клубничными десертами и импровизированными концертами. Всего на один вечер приехал сюда Леонкавалло, чтобы исполнить отрывки из собственной оперы «I Pagliacci» [144]и оперы «Богема» своего собрата Пуччини: «Он замечательно играет, выкладываясь до конца». Лишь выхлопные трубы автомобилей, которые она терпеть не могла, немного омрачали ее счастье. Складывалось такое впечатление, что на Лазурном Берегу машин было гораздо больше, чем во всем остальном мире.

Накануне отъезда, после раздачи подарков и фотографий с памятными надписями офицеру французской полиции, обеспечивавшему ее безопасность, а также вокзальным и почтовым служащим, Виктория нанесла последний визит лорду Солсбери в его чудесном имении в Болье. Стройные кипарисы и оливы четко вырисовывались на фоне голубого моря, бугенвилии почти закрывали собой белые стены вилл, а ароматы роз, тимьяна и смоковницы витали в легком весеннем воздухе. «Мне так жаль уезжать отсюда обратно на север, где нет солнца, но я так благодарна за все те удовольствия, что получила здесь», — записала Виктория вечером в своем дневнике с ноткой меланхолии. Она уже никогда не вернется во Францию.

Эта старая леди в своем вечном вдовьем платье, почти инвалид, была объектом всеобщего поклонения. Ее подданные так боялись, что она вот-вот умрет, что бросились к ней со всех сторон, едва она появилась на Паддингтонском вокзале, чтобы увидеть ее в последний раз. Она все еще удивлялась подобному вниманию! «На улице было множество народу. Мы не могли понять почему и подумали, что, наверное, что-то случилось, но оказалось, что все эти люди собрались, просто чтобы увидеть меня...» — записала королева после того, как в закрытой карете посетила могилу своей дорогой леди Эли.

Застенчивая, подверженная продолжительным депрессиям и неуверенная в себе Виктория никогда не стремилась завоевывать народную любовь. Любое проявление почтения, любой знак внимания, любое выражение любви трогали ее так же, как в первый день ее царствования. 24 мая 1899 года, в день своего восьмидесятилетия, который отмечался по всей империи как национальный праздник, она получила четыре тысячи писем и потребовала, чтобы почти все они были ей прочитаны. После того как она закончила прием делегаций, выслушав их поздравления, она смотрела военный парад, во время которого ее сын Артур промаршировал перед ней во главе полка шотландской гвардии. Эти высокие и красивые мужчины в килтах вышагивали под звуки волынок и флейт, и она могла бесконечно любоваться этим зрелищем.

«First Life Guards» [145]прислал ей в подарок восемьдесят роз. Ах, цветы, военные, музыка — вот они, все радости Виктории! Она носила самое прекрасное имя, приводившее в восхищение всю нацию! И это имя стало символом ее эпохи...

Как и в каждый из ее юбилеев стояла необычная для Англии погода. Лишь только солнце осветило виндзорские луга, она отправилась в мавзолей Альберта, чтобы возложить цветы к подножию дорогой ей могилы: «Как бы возрадовался мой Альберт всем этим проявлениям любви и преданности». Она всегда оставалась уверенной в том, что эта поразительная связь между государыней и ее народом была делом рук принца-консорта. Альберт знал, что страной следует править не речами, а личным примером, демонстрируя приверженность вечным ценностям: много работая, проявляя серьезность, набожность, верность, любовь к своей семье.

Понимал он и то, что в их XIX столетии Библия должна стать фундаментом национального единства и социального мира в Англии.

Виктория была полной противоположностью Альберта. Чувственная от природы, она обожала флирт, праздники, театр, танцы, пение, смех, любила выпить и хорошо поесть, любила цветы, а самое главное — любила жизнь во всех ее проявлениях. Авторитарный и склонный к менторству германский принц обращался с ней как с ребенком, как с больным человеком. Он не был уверен, что действительно любит ее, но готов был жизнь положить ради того, чтобы сделать из нее великую королеву. Она любила все красивое. Страстные ночи заставляли их забывать о ссорах и несхожести их характеров. Но после двадцати двух лет супружества вездесущий Альберт, истинный правитель страны, уйдя из жизни, оставил ее еще более растерянной, чем в первый день восшествия на престол.

Все джентльмены королевства были восхищены тем уверенным тоном, каким она читала свою первую речь королевы. Овдовев и пережив жесточайшую депрессию, она уцепилась за принципы Альберта, подавляя в себе свою природную взбалмошность и жизнелюбие и настороженно поглядывая на своего старшего сына, который был слишком похож на нее. Это ведь Альберт требовал, чтобы на их свадьбе подружками невесты были только самые добродетельные девицы, это Альберт запретил разведенным женщинам переступать порог Букингемского дворца. Это столетие лицемерной добродетели было отнюдь не «викторианским», оно по всем статьям было «альбертианским».

Сегодня, в день своего восьмидесятилетия, она вновь обрела свой задор юной королевы. Отдых в Ницце восстановил ее жизненные силы и вдохнул в нее радость бытия. После большого семейного ужина Виктория уселась в первом ряду расставленных в галерее Ватерлоо кресел. Ее вниманию были представлены два акта «Лоэнгрина», в котором пели знаменитые братья Ян и Эдвард Решке. Она любила музыку Вагнера так же, как итальянское бельканто, поскольку присущая обоим высшая степень лиризма приводила ее с полное восхищение.