16 октября Альберт повез Викторию на прогулку в компании Алисы, Ленхен и Людвига. Они устроили пикник на вершине горы Локан под ясным, безоблачным небом. Браун расстелил на траве пледы, раскрыл кофр из ивовых прутьев. Достал оттуда серебряные стаканчики, столовые приборы и серебряную же фляжку с виски. Альберт кутался в свой твидовый плащ, на голове его была охотничья шапка. Людвиг обозревал в бинокль окрестности. Виктория с дочерьми взяли с собой свои коробки с акварельными красками. Они и сами пристрастились к подобным походам и пристрастили к ним все королевство: такие рафинированные пикники быстро вошли в моду, а каждая вилка или миска из походного кофра были копиями королевских. Из Великобритании эта мода перекинулась на Европу и Америку. Перед тем как тронуться в обратный путь, принц закопал в землю бутылку из-под сельтерской воды с вложенной в нее запиской, свидетельствующей о совершенном ими восхождении.

Браун, как всегда предупредительный и надежный, помогал им преодолевать подъемы и спуски. 21 октября в письме к дядюшке Леопольду Виктория набросала весьма лестный портрет своего любимого гилли, без которого уже не могла обходиться: «Каждое утро в двенадцать или в половине первого я выхожу из дома, один из горцев приносит нам в закинутой за спину корзине наш ленч, а накрывает его нам удивительный слуга-шотландец, моя правая рука, который делает для меня абсолютно все. Он одновременно и мой лакей, и мой конюший, и мой паж, и, я бы даже сказала, моя горничная, поскольку на его попечении мои пальто, шали и т. д. Именно он всегда ведет под уздцы моего пони и заботится обо мне во время прогулок. Мне кажется, что у меня никогда не было более услужливого, верного и предупредительного слуги. Так грустно расставаться с ним».

На следующий день, перед тем как покинуть Бальморал, Альберт вручил Виктории «похвальную грамоту за достигнутые успехи». Все слуги выстроились, чтобы попрощаться с ними. Браун со своим непередаваемым гэльским акцентом проговорил: «Я надеюсь, что вы все вернетесь сюда на следующий год в добром здравии и что никто из вашей семьи не умрет».

Но печальные события не заставили себя ждать. Едва вернувшись в Виндзор, они узнали о кончине юного Фердинанда Португальского. Спустя несколько дней за ним последовал и его старший брат, король Педро, также умерший от тифа. Ему было всего двадцать четыре года, и его смерть просто наповал сразила Альберта, любившего, как сына, этого своего кузена, разделявшего его либеральные взгляды.

Ах, если бы только Берти походил на него! Увы, наследный принц был милым и легкомысленным молодым человеком на манер французских аристократов, которые были настолько поглощены своими развлечениями, что никогда не замечали приближение революции. Из Оксфорда он перебрался в Кембридж, но запас его знаний пополнился мало. Недавно ему исполнилось двадцать лет. Политике он предпочитал сигары, театр и общество красивых девушек.

12 ноября Альберт получил от благочестивого Штокмара письмо, изобличавшее безнравственное поведение Берти в Ирландии. Оказывается, приятели принца, уже имевшие любовниц, переживали, что тот спит один. В последний вечер они подложили ему в постель хорошенькую актрису Нелли Клифден. Берти провел с ней ночь, а затем даже якобы привозил ее в Виндзор, где оставлял ночевать. По слухам, эта Нелли Клифден уже представлялась всем будущей принцессой Уэльской! После этой последней фразы кровь едва не остановилась в жилах у Альберта, в течение двадцати лет насаждавшего в королевстве «безупречную» нравственность. Ведь Берти без пяти минут был помолвлен! Как после всего этого смотреть в глаза датчанам?

Втайне от Виктории Альберт приказал провести расследование. Лорду Торрингтону, главному «соглядатаю» Виндзорского дворца, ничего не оставалось, кроме как подтвердить разоблачения немецкого барона: «Все уже давно в курсе».

Альберт в пространном письме к сыну живописал чудовищные последствия его легкомысленного поведения: «С тяжелым сердцем я пишу тебе по такому поводу, который поверг меня в самую глубокую печаль из тех, что мне когда-либо приходилось испытывать в жизни. Я обращаюсь к моему сыну, на которого мы в течение двадцати лет возлагали надежду, что он станет Принцем с большой буквы и гордостью великой, могущественной и богобоязненной нации, к моему сыну, который погряз в грехе и распутстве... Если ты станешь отрицать свою связь с этой девицей, она сможет привлечь тебя к суду и тебе придется явиться для дачи показаний, а она станет вываливать на публике, уже заранее исходящей слюной, омерзительные подробности ваших отношений, и тебя будет допрашивать жадный до разных сальностей судья, а бесстыдная толпа начнет освистывать тебя и поднимет тебя на смех! О, какая ужасная перспектива! У этой девицы есть оружие, которым она в любой момент может воспользоваться и навсегда разбить сердце твоих несчастных родителей!!!»

Каждая строчка была пронизана страданием. После того как он получил письмо Штокмара, принц не смыкал больше глаз: «Я чувствую себя отвратительно, у меня все отнимается от боли».

22 ноября небо было затянуто серыми тучами, дождь лил как из ведра. Тем не менее Альберт отправился с визитом в Сандхерст, чтобы осмотреть новые корпуса военного колледжа. Вернулся он промокшим до самых костей, его трясло как в лихорадке.

В воскресенье, 24-го числа, он стоически отправился вместе с королевой во Фрогмор, чтобы вознести молитву в усыпальнице герцогини Кентской.

В понедельник 25-го, по-прежнему больной, он поехал в Кембридж. Берти прислал ему трогательное покаянное письмо, но принц хотел объясниться с ним начистоту с глазу на глаз. Отец с сыном долго гуляли по улице. Встречные узнавали их и раскланивались. Принц был почти наголову выше сына и все время наклонялся к нему. Они пришли к согласию: свадьба должна состояться как можно быстрее, чтобы Берти мог «обуздать свои дурные наклонности».

Альберт сказал сыну, что мама не посвящена в эту историю. Но Виктория все знала. Держа в руках письмо Штокмара, принц с перекошенным лицом вошел в ее комнату. Королева уже давно привыкла, что он постоянно страдает то от душевной, то от физической боли, и перестала воспринимать трагически его вечные причитания.

На следующий день она написала дяде Леопольду, что Альберт стал излишне «раздражительным и придирчивым». Ему надо почаще бывать на свежем воздухе, это пошло бы ему на пользу.

Она была чересчур эксцентричной и эгоцентричной особой, слишком женщиной и не слишком политиком, чтобы понять ту страсть к реформам, что снедала ее любимого супруга. Ну чего им не хватало для счастья? Но разве мог быть счастлив Альберт с его мечтами о торжестве благочестия и набожности, порядка и мира, если надежд на их осуществление у него уже не осталось?

Он был болен, охвачен тревогой, подавлен, был одинок в этой стране бурных страстей, экстравагантной моды и слишком грубых удовольствий для его ранимой души и хрупкого тела. Наедине с самим собой он переживал холодность светского общества, нападки прессы и тот сарказм, что англичане изливали на него, чужеродного принца, пытавшегося навязать им свою страсть к абсолюту. Он был так одинок, поскольку никто не способен был оценить тех усилий, что он прилагал в течение двадцати лет, дабы превратить это королевство в землю, достойную Божьего благословения!

В Америке шла война. Английский почтовый пароход «Трент» только что вышел с Антильских островов и взял курс на Англию. На его борту находилось двое южан, вырвавшихся из блокады, установленной северными штатами. Джеймс Мейсон был отправлен к англичанам, а Джон Слайдел к французам с тем, чтобы попросить у них подмогу и оружие. Корабль береговой охраны северян остановил «Трент», произвел его досмотр и арестовал двух пассажиров. Их документы едва удалось спасти, их спрятала под платьем миссис Слайдел.

Английская пресса, возмущенная оскорбительным отношением к своему флагу, начала настраивать своих соотечественников против янки. Текстильная промышленность Англии работала на хлопке из Луизианы, и британцы, естественно, были на стороне южан, закрывая глаза на то, что на их плантациях до сих пор использовался труд рабов.