Но основная масса англичан, шедших за своими пасторами, считала папизм своим исконным врагом. Британская нация формировалась на фоне постоянных религиозных войн. В конце XVII века в английский язык вошли слова «тори» и «виги»: первое происходило от презрительного прозвища ирландских католиков, второе — шотландских пресвитериан. Католиков испокон веку не принимали в Оксфордский и Кембриджский университеты [40]. Они получили право голоса лишь в 1829 году, когда на историческом заседании парламента был принят «Emancipation Bill» [41], что тогдашний премьер-министр Веллингтон назвал «революцией».
О’Коннел был первым ирландцем, избранным в палату общин. Он отказался произносить традиционную клятву депутатов, согласно которой они брали на себя обязательство защищать англиканскую церковь. В своих речах он отказывал англичанам, происходившим от саксов, «этих неотесанных дикарей», в праве что-либо диктовать ирландцам с их высокоразвитой кельтской культурой. Своим зычным голосом этот блистательный трибун требовал для Ирландии независимого парламента, дабы обеспечить католикам равноправное политическое представительство в высшем органе власти. В шестьдесят девять лет он выступал в Дублине под открытым небом на митингах, собиравших до трехсот тысяч человек, выступал на глазах английской полиции, бросая вызов правительству: «Ну же, хватайте меня, если посмеете, и тащите в суд!»
На 8 октября 1843 года был назначен грандиозный митинг. Накануне Пиль запретил его проведение. О’Коннел пошел навстречу толпе, чтобы убедить людей разойтись. Он не хотел, чтобы пролилась ирландская кровь. Спустя неделю его вызвали в суд по обвинению в организации заговора против верховной власти королевы и 30 мая 1844 года присудили год тюрьмы. В день его заключения под стражу он обратился ко всем ирландцам с призывом сохранять спокойствие: «Таким образом и я и весь мир узнаем, любите ли вы меня». Его сторонники выстаивали огромные очереди, чтобы навестить его в камере. Тюремщики из предосторожности запускали их туда по одному.
Королева решила посетить Ирландию с официальным визитом как раз тем самым летом 1844 года, но премьер-министр отговорил ее от этого шага из опасения спровоцировать там волнения. Зато он дал добро на ее поездку в Кобург. Изобретение электрического телеграфа отныне позволяло английской государыне отбывать из страны без назначения на время ее отсутствия регентского совета. В поездке ее сопровождали два министра — лорды Абердин и Ливерпуль — и всего полдюжины фрейлин. Альберту очень хотелось, чтобы этот первый визит Виктории в Тюрингию, страну их предков, носил семейный и даже сентиментальный характер.
Прусский король встретил их на границе, и уже здесь Виктория не могла скрыть своего удивления: «Слышать, как простой народ говорит по-немецки, и видеть немецких солдат — до чего же все это кажется мне странным!» Лес разноцветных флагов и знамен, средневековые крепостные стены, украшенные гербами на щитах, дома с высокими крышами из темной черепицы и дремучие чащобы, сквозь которые вез их поезд, погружали ее в совершенно иной мир.
В Брюле их кортеж завернул в великолепный замок Ав-густенбург. Там их ждал брат короля и его будущий преемник, ибо Фридрих Вильгельм IV не имел детей. У Вильгельма Прусского была душа воина, но его супруга, умная и образованная Августа, унаследовала либеральные взгляды своего деда герцога Саксен-Веймарского. Во время торжественного банкета государь встал и прокричал своим пронзительным голосом: «Господа, наполните свои бокалы! Есть одно слово, которое значит для англичан так же много, как и для немцев. Оно разносилось среди высот Ватерлоо тридцать лет назад, вырываясь из груди англичан и немцев после долгих и жестоких боев, во славу победы наших братских армий. Оно слышится сейчас на берегах нашего прекрасного Рейна, где царит благословенный мир — священный плод той великой битвы. И слово это — победа! Виктория!» Растроганная королева расцеловала короля в обе щеки. Альберт обронил несколько слезинок, больше ни минуты не сомневаясь в том, что Пруссия воплотит в жизнь заветную мечту Штокмара — объединение Германии.
На следующий день отмечалась очередная годовщина со дня рождения Бетховена, и вся компания отправилась на поезде в соседний город Бонн на открытие памятника композитору. Английской королевской чете приготовили места на балконе. «К сожалению, в тот момент, когда со статуи сняли покрывало, мы увидели ее только со спины», — сетовала Виктория. Альберт показал ей элегантное здание студенческого общежития, где он жил вместе с братом во время учебы, оно находилось поблизости от того величественного замка, который в 1818 году прусский государь передал под Боннский университет. Именно здесь, на берегу несущего мимо них свои воды Рейна, он подружился с переводчиком Шекспира Шлегелем, а главное — с поэтом-франкофобом Арндтом. В университете — колыбели немецкого патриотизма — культивировалась ненависть к Франции.
С их визитом совпали концерты Берлиоза, Листа и шведской оперной дивы Дженни Линд, и они почтили их своим присутствием. Во время одного из его сольных концертов Лист, которому мешала болтовня монарших гостей, принялся, словно глухой, колотить по клавишам, а когда это не помогло, прервал игру, не закончив произведения. Переждав, он заиграл вновь, но тишина в зале так и не установилась. И тогда он, вне себя от ярости, совсем прекратил играть. А на заключительном концерте он дирижировал хором и оркестром, которые исполняли его кантату, специально написанную по случаю приезда английской королевы. Фридрих Вильгельм Прусский и Виктория вошли в зал буквально на последней ноте. И Листу пришлось все начать сначала.
Но обида великого музыканта мало трогала Викторию, озабоченную тем, что прусский король оказывает недостаточное уважение ее Альберту. На всех официальных церемониях принцу отводили место позади австрийского эрцгерцога. Это испортило Виктории все удовольствие от визита, и она даже перестала улыбаться прусскому государю, за что получила упрек от Альберта, поскольку огромные толпы народа восторженно приветствовали их, когда они плыли на корабле вниз по течению Рейна. По прибытии в Майнц Виктории представили знаменитую Шарлотту Хайндерайх — акушерку, которая помогла ей появиться на свет. Шарлотта вышла замуж и теперь звалась фрау Зибольд.
Последнюю часть пути до Кобурга они проделали в карете. И 18 августа увидели наконец крепость, где когда-то останавливался Лютер. Леопольд и королева Луиза ехали в коляске с открытым верхом, а брат Альберта гарцевал рядом с Викторией, въезжавшей в средневековые ворота города по коридору, образованному юными горожанками в бело-зеленых платьях, символизировавших цвета Кобурга. «С трудом справляясь со своим волнением», Виктория открывала для себя «это древнее и дорогое ей место», рассматривала богато украшенные фасады зданий на центральной площади, маленький театр оперетты и низенькие домики, тесно жавшиеся к стенам замка, в котором она впервые повстречалась с «мутер Марией», вдовой отца Альберта. «На лестнице теснились многочисленные двоюродные братья и сестры», поскольку на этот семейный сбор съехалось более шестидесяти человек, и все они ждали их прибытия, столпившись вокруг герцогини Кентской и Феодоры.
Королева поклонилась праху герцога в мавзолее, навестила готскую гросмуттер и посетила замок Рейнхардсбрунн с его богатейшей коллекцией охотничьих трофеев, собранной отцом Альберта. В этом замке даже мебель была украшена оленьими рогами. Следующим утром тысяча двести юных жителей Кобурга пришли под окна королевы, чтобы исполнить ей «Боже, храни королеву». Вместе с детьми она посетила ярмарку, устроенную специально для них, с ее палатками, оркестрами и крестьянами в национальных костюмах. Здесь она попробовала коронное блюдо местной кухни — сосиски: «Я ела их, запивая великолепным кобургским пивом». Но самой большой радостью стало для нее знакомство с крошечным замком Розенау, расположенным в пятнадцати километрах от кобургской столицы, с его стенами, оклеенными обоями с рисунком из стилизованных листьев, с гостиными, славящимися своим прекрасным паркетом, и с учебным классом, который Альберт делил со своим братом.
