Вечер прошел за разговорами, за рассматриванием гравюр и за игрой в карты: «Я чувствовала себя у них словно у себя дома, так, будто была членом их семьи». Даже принц Альберт был покорен ими, и это он, никогда не жаловавший французов: «Когда их много, я их ненавижу, а по отдельности они меня забавляют».
Назавтра было воскресенье, а воскресенье у англичан день отдыха. С утра королева присутствовала на англиканской церковной службе, организованной для нее прямо в ее в покоях, а после полудня впервые в жизни посетила католическую церковь: «Прелесть». Последующие дни они чудесно проводили, гуляя у моря, совершая поездки в Трепор и устраивая пикники в лесу. Накрытые столы и королевские кресла стояли там прямо на траве. Но больше всего королеве понравилось кататься всей компанией в старинном шарабане по ухабистым сельским дорогам. Как-то они заехали во фруктовый сад, и она остановилась под персиковым деревом, увешанным спелыми плодами. Король сорвал ей персик, и она вонзила в него свои прекрасные зубки раньше, чем он успел предложить ей нож, который вынул из кармана, проговорив при этом: «Тот, кому как мне приходилось бедствовать и жить всего на 40 су в день, всегда носит в своем кармане нож. Я мог бы уже давно позабыть эту привычку, но не хочу. Кто знает, что ждет нас в будущем». После персиков настала очередь груш и орехов.
Ужин подавали в семь часов, на английский манер. Виктория выходила к столу в красном креповом платье, а французский король и принцы надевали фраки из уважения к Альберту, предпочитавшему цивильное платье военной форме. Кроме того, зная любовь английских гостей к музыке, дважды после ужина для них устраивали концерты. Причем на второй вечер всех присутствующих очень позабавило соло на рожке.
Офицеры «Плутона» организовали на корабле банкет для своих британских соперников. И королева очень надеялась, что после этих совместных возлияний «ненависти к коварным англичанам поубавится». А король, долгое время проживший в Англии в изгнании, уверял, что у самого у него «любовь к англичанам в крови». Он доказал это, преподнеся Виктории в дар два великолепных гобелена: «Охота на Калидонского вепря» и «Смерть Мелеагра» [36]. В свое время они были заказаны Наполеоном для Мальмезона, и на их изготовление потребовалось тридцать лет, отныне они будут украшать дубовую столовую Виндзорского дворца.
Королева громко смеялась над буффонадами комика Арналя, нарядившегося дьяволом с огромной деревянной саблей. Она хохотала, сидя за столом с принцем де Жуанвилем, Монпансье и Луи Филиппом. А принц Альберт в это время наблюдал за маневрами. Он посещал казармы, инспектировал солдатские спальни и даже пробовал хлеб и суп, который ели солдаты. И был удостоен ордена Почетного легиона высшей степени. А в среду была такая хорошая погода, что он вместе с герцогом Омалем отправился в Трепор купаться.
Гизо обсудил с лордом Абердином ситуацию на Таити, в Греции, в России и на Востоке в целом. Министры с большим уважением относились друг к другу. Гизо был протестантом. Абердин, блестящий интеллектуал, в свое время преподавал в Парижском университете, где специально для него, а ему тогда было всего двадцать пять лет, была создана кафедра современной истории. Свою младшую дочь он назвал Франс. Они во всем или почти во всем сходились во мнениях. «Есть два вопроса, по которым наша страна не собирается менять свою позицию, и здесь у меня связаны руки, как бы я к этому ни относился: это касается работорговли и пропаганды протестантизма», — признавался Гизо. Эти переговоры он продолжил с Викторией: «Вчера она приняла меня. Первым ко мне вышел принц Альберт. Королева одевалась на прогулку. Беседа и с тем и с другой была в высшей степени благопристойной и ничего не значащей, королева очень милостиво разговаривала со мной, я бы даже сказал — ласково. Она много говорила о королевской семье, которая конечно же ей очень понравилась и с которой ей было очень интересно. Я сказал ей, что только что получил письмо от Дюшателя, выражавшего сожаление, что она не приедет в Париж, где ей был бы обеспечен великолепный, блестящий прием. Услышав это, она покраснела от удовольствия. Мне это понравилось. Единственными словами, имевшими какое-то значение, были: “Надеюсь, что моя поездка сослужит добрую службу”».
Прошло пять дней, погода по-прежнему стояла превосходная. Но перед замком уже чеканили шаг полки на прощальном параде в честь высоких гостей. Альберт раздал слугам тысячу фунтов стерлингов в качестве чаевых. На большой лодке короля, обеих королев и всех принцесс доставили на королевскую яхту. Принцы следовали за ними на ялике. Обе эскадры были празднично расцвечены флагами. Под залпы пушек оба семейства расцеловались и пообещали друг другу вот так же встречаться каждый год. Принц де Жуанвиль на своем «Плутоне» проводил «Викторию и Альберта» до Брайтона.
Виктория встретилась со своими детьми в Китайском павильоне. Она провела там с ними четыре дня. А 12 сентября отбыла в Остенде. Несмотря на волнение на море, королева прекрасно себя чувствовала: «Она от души смеялась, когда у принца Альберта, затем у лорда Ливерпуля и наконец у лорда Абердина началась жестокая морская болезнь, и они, почувствовав очередной приступ тошноты, поспешно убегали к себе». В конце лета 1843 года расцветшая Виктория словно подхватила вирус странствий.
Поездка по Бельгии продлилась шесть дней, в течение которых счастливая и довольная королева посетила Брюгге, Гент, Брюссель и Антверпен, переезжая из города в город в коляске бок о бок с Леопольдом. Ее вышедшие из моды туалеты послужили поводом для пересудов. «Во время своего пребывания в Генте она выглядела просто ужасающе, ее шляпки скорее подошли бы семидесятилетней старухе, а из-под платья из кисеи у нее выглядывала нижняя юбка розового цвета», — сокрушалась, сгорая от стыда, леди Каннинг. Но бельгийцам Виктория понравилась. В течение нескольких дней она вносила разнообразие в жизнь двора короля Леопольда, обычно такую же тоскливую, как в каком-нибудь монастыре. В Брюсселе в толпе, собравшейся на улице Руаяль, оказалась Шарлотта Бронте, преподававшая в это время в пансионе Гегера. Острый взгляд создательницы «Джен Эйр» остановился на Виктории и проводил ее, когда она проезжала мимо в коляске, запряженной шестеркой лошадей, в окружении эскорта солдат: «Она смеялась и оживленно разговаривала. Маленькая, крепенькая, живая, очень скромно одетая, она не производила впечатление человека, относящегося к себе излишне серьезно».
21 сентября в Вулидже яхта Виктории причалила к берегу. Но у королевы не было намерения предаваться отдыху. Осень прошла в разъездах по собственной стране. В октябре она все с тем же энтузиазмом знакомилась с Кембриджем. В Тринити-колледже студенты бросали на землю свои тоги, «чтобы, по примеру сэра Уолтера Рейли, вымостить для нас дорогу». На следующий день Альберт был удостоен звания доктора гражданского права. Вместе они посетили местный музей, и Виктория внимательно слушала мужа, который с ученым видом прочел ей лекцию по палеонтологии.
В ноябре она опробовала свой новый вагон, обитый нежно-голубым атласом, в котором отправилась с визитом к Пилю в его имение в Дрейтоне. Из десяти ее премьер-министров лишь Мельбурн, Дизраэли, Солсбери и Пиль удостоятся чести принимать у себя в гостях свою государыню. Замок Пиля больше понравился Виктории изнутри — она оценила его удобства в виде ванных комнат и ватерклозетов, — чем с фасада, который она назвала преисполненным «мрачной элегантности». Разногласия королевы с тори, омрачившие начало ее царствования, исчезли. Теперь она могла рассчитывать на их лояльность. Главное же, она была благодарна Пилю за то, что тот разглядел столько достоинств у ее любимого супруга. «Для нее существует лишь ее муж. Консерваторы быстро подчинили его своему влиянию, а через него стали оказывать влияние и на нее», — уверял Гревилл.
Но это отнюдь не помешало ей вновь увидеться в декабре с ее любимым Мельбурном в Четсворте у ярых сторонников вигов Девонширов. Герцог лично встретил их на вокзале и усадил в свою карету, запряженную шестеркой лошадей, на которой они отправились через поля в его имение, за первой каретой следовала еще одна, запряженная четверкой лошадей. Восемь всадников эскортировали монарших гостей до великолепного белого замка с монументальной лестницей, окруженного потрясающим парком. Герцог фанатично собирал тропические растения. Он без малейших колебаний мог снаряжать экспедицию за экспедицией за каким-нибудь редким экземпляром южноамериканской кувшинки или гигантской лилии. Его старший садовник Джозеф Пакстон построил уникальную оранжерею: «Это сооружение — одно из самых фантастических и необычных, оно целиком из стекла и имеет восемьдесят четыре метра в длину и сорок семь в ширину». По центральной аллее оранжереи можно было проехать в карете, запряженной лошадью, а внутренняя галерея позволяла любоваться на редкие растения сверху. Каждый год со всей Англии сюда съезжалось более шестидесяти тысяч посетителей, чтобы увидеть эти диковинки природы. Оранжерея произвела на Альберта такое же сильное впечатление, как и на других гостей: Веллингтона, супругов Бедфордов, Бакли и Норманди.
