После смерти Евгения делами компаний занялся его брат Дмитрий. Он приехал к Либенсу с просьбой ознакомиться с архивами, но тот показать документы категорически отказался. Тогда-то Дмитрий и заговорил о незаконной деятельности Либенса — дескать, фирма получает не только «лесные» доходы, но и деньги от наркобизнеса, имея свой филиал в Туркменистане. Достается и Скидану — Дмитрий обвиняет партнера в том, что на следующий день после гибели Евгения он присвоил колоссальную сумму. «У меня есть письменные доказательства. В следующий мой приезд в Париж я вам их покажу», — обещал он парижским следователям. Но Парижа Дмитрий больше не увидел. Накануне отъезда его изрешетили пулями в Белоруссии. Это случилось в декабре 1996 года. По сегодняшний день счета и архивы фирмы «Rigel SA» правосудием проверены не были…
А как же Алеша? Его приговорили к восьми годам лишения свободы. Поскольку суд состоялся в 2001 году, то сидеть Алексею пришлось недолго — учитывалось пребывание в заключении во время следствия. Были ли уверены присяжные в его виновности? Нет, но в интересах парня решили сделать вид, что не сомневаются. Русская мафия хочет, чтобы он был признан виновным? Пожалуйста! Виновен! Главное, не надо больше Калашниковых, трупов и крови. Хватит. Алексея выпустили досрочно. Он учится, встречается с девушкой и категорически отказывается давать интервью.
…Женщины, приезжавшие во Францию в то время, были под стать мужчинам. Или сеяли беспокойство и раздор, или оказывались абсолютно потерянными и несчастными. Покупая однажды гречку в русском магазине «Гастроном», торгующем пирожками, соленьями, селедкой и черным хлебом, я взяла на кассе из стопочки рекламок листок с телефонным номером: «Русский парикмахер Наташа». «Может, хоть она сможет подобрать нужный мне оттенок?» Наташа оказалась маленькой жгучей брюнеткой. Родилась на Украине, там и выросла. В конце 1990-х вышла замуж за француза, приехала в Париж, родила прелестного мальчика. Развелась. «Разлюбила!» — коротко объясняет она причину развода. Живет на алименты и парикмахерский талант. Взгляд на парижскую жизнь славянок у нее мрачный. «Скольких же манекенщиц я причесывала! Все начали с дефиле, а закончили в ночном клубе стриптизершами, или похуже!» Женщины наши соглашались на любую работу. Те, кто по убеждениям, возрасту или фигуре не могли дефилировать или танцевать, становились нянями и уборщицами. И сейчас у православных парижских церквей висят объявления: «Женщина-врач ищет домашнюю работу, глажку, уборку, посидит с детьми и пожилыми людьми». Но это постепенно меняется. Сегодня ни один дорогой ювелирный или парфюмерный магазин не обходится без русской продавщицы. Красивые, ухоженные, европейские — они настоящая гордость бутиков. Многие работают преподавателями языка или переводчицами, кто-то устроился в фирмы. Вышедшие замуж становятся хорошими хозяйками и матерями, водят детей в русскую церковь.
…Собор Александра Невского на улице Дарю, неподалеку от парка Монсо, недавно отреставрирован. Улица тихая, не широкая. Напротив храма русский магазин, на витрине которого в лубочном стиле нарисован бравый офицер на фоне идиллического имения. Магазин уже давно принадлежит арабским коммерсантам, но стоит зайти в церковный двор с несколькими березками, как сразу чувствуешь себя в России. К храму ведут высокие ступени. Справа, на стене хозяйственного дома вывешены объявления о праздниках общины, о работе, жилье — перед ними в воскресенье после службы всегда толпятся прихожане. Слева, в таком же невысоком домике каждую среду раздаются звончайшие детские голоса и полный доброжелательного терпения баритон отца Анатолия — здесь разместилась приходская школа, где каждую среду дети учат историю, Закон Божий, совершенствуют русский язык. Хочешь не хочешь, учась с восьми утра до пяти вечера во французской школе, родной язык дети начинают забывать и, не будь этих занятий, большинство из них говорило бы на русском с акцентом.
Еще двадцать лет назад сюда приходили внуки эмигрантов послереволюционной волны, имевших крепкую веру, а теперь батюшке приходится начинать с нуля, большинство учеников — дети недавно приехавших атеистов. Нынешняя руководительница школы Елизавета Сергеевна Оболенская — стройная дама с внимательным и спокойным взглядом карих глаз и нежным, как на женских портретах Боровиковского, румянцем. В ее княжеском роду были ученые, декабристы, герои Сопротивления. Одной из самых ярких фигур Елизавета Сергеевна считает археолога Уварову. Жила и работала она в Поречье, после революции уехала, умерла в Сербии. В лучших семьях в XIX веке хорошим тоном считалось обучать молодых людей какому-нибудь ремеслу, и один из предков Елизаветы Сергеевны славился особым талантом закройщика. В Париже семья Оболенских осталась верна трудовым традициям — среди ее членов крупные государственные чиновники, одаренные педагоги. Елизавета Сергеевна более двадцати лет отдала русской школе при соборе Александра Невского. Первый раз приехав в Россию в 1965 году, она сразу почувствовала себя дома. И хотя живших в Москве родных повидать не удалось из-за наших драконовских порядков, Елизавета Сергеевна до сих пор вспоминает ощущение счастья, оттого что все вокруг говорили по-русски. И чувство ностальгии ей, родившейся во Франции, знакомо. Ведь ее родители воспитывали своих детей в русской культуре. «Хотя надо признать, — твердо говорит Оболенская, — культура у нас двойная. Мы и здесь — дома, даже если с родителями и между собой говорим по-русски»… В семье их было шестеро — пять девочек и один мальчик. Жили вместе с бабушкой в доме в 14-м округе, каждое лето ездили в Ниццу к родителям папы. Там собиралась вся родня: три тетушки с отцовской стороны, тетушка с материнской, и у всех дети — вот было весело!
«С самого детства нам читали сказки по-русски, потом Толстого, Пушкина, Ахматову. Обязательно учили стихи и на все юбилеи и праздники их декламировали. И традиция эта продолжается — совсем недавно мы отпраздновали юбилей моего отца — ему исполнилось 90, и все внуки прочли по стихотворению. Как же он радовался!»
Сергей Сергеевич Оболенский всю жизнь заботился об Экспедиционном корпусе, прибывшем во Францию еще в 1916 году, о стариках, о церкви, о Союзе славян. И первые контакты с Москвой тоже он завязал. Когда Елизавета Сергеевна говорит о своем отце, лицо ее светится любовью и уважением: «Понимаете, когда мы оказались здесь после революции, у нас ничего не было, а отец сделал так, что остальные славяне и французы нас зауважали. Он поставил русскую культуру на достойное место. И традиции дворянства мы благодаря ему сохранили, и детей воспитали в культуре».
Я слушаю Елизавету Сергеевну и думаю, каким же терпением и волей надо было обладать ее отцу и его современникам, чтобы не сломаться и сделать то, что они сделали. Об атмосфере тех лет интересно писал Геннадий Озерецковский в книге «Русский блистательный Париж»: «Парижская префектура того времени, через которую все русские должны были пройти, проявила столько безразличия, невнимания, — словно русские были скотиной, а не людьми. Они по несколько дней стояли в хвосте на лестнице, чтоб только попасть внутрь. А там у „русского окошка“ сидел армянин. Русские были объединены вместе с армянами, и префектурное начальство посадило этого армянина, так как он, наверное, знал и русский язык Какое это было издевательство над русскими. Армянин (нарочно?) говорил только по-французски, кричал, хамил, когда его плохо понимали, требовал документов, грозил и отсылал обратно. А что это значит, „назад“? Никакого пропуска он не давал, что означало: снова днями стоять на лестнице в толстом длиннейшем хвосте, а чиновник выходил и говорил:
— Остальные придете после обеда или завтра.
— Но мы уже день стоим! — слышались слабые голоса.
— Завтра!
А над этим мрачным учреждением стояло: „Свобода. Равенство. Братство“. И была также специальная надпись: „Для выходцев из англосаксонских стран особая дверь“. И никакой там очереди, и любезность… Заграничные и русские дипломы не признавались, никакой заботы, внимания проявлено не было, а жить оставляли как хочешь, как можешь, знаменитое: „дебруй туа“ [6]».
