Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

– Я возненавидел войну и вижу, что хорошо сделал, – сказал неискренне Гинтулт. – «Где сверкает оружие, молчит закон», – сказал однажды Цезарь Метеллию, когда тот запретил ему трогать общественную казну. И еще прибавил, что на войне закон – пустое слово.

– Войну! Единственный плуг, который поднимет целину, чтобы сеятель мог кинуть в ее раскрытое лоно новые семена и взрастить на ней пшеницу вместо сорных трав.

Князь Гинтулт продолжал улыбаться той же слабой, иронической улыбкой. Сулковский задумался; немного погодя он сказал:

– Ты возненавидел войну. И это после всего того, что мы видели! Возненавидеть войну после того, что я пережил, стоя под градом пуль у моста Зельвы! [211]После того позора, когда душа моя была растоптана сапогом! Неужели же мне пройти свой недолгий жизненный путь простым наблюдателем. Ничего не свершить…

– Да кто же это говорит?

– Ты! Потому что только с мечом в руке я могу свершить то, что задумал. Иначе – ничего! Я создан для этого так же, как для того, чтобы есть и пить. Если мне придется сидеть сложа руки, трудиться для себя, из какого-нибудь мелкого тщеславия, для семьи, рода, деревни, уезда, учиться ради самой науки, а не ради свершения великого дела, дела, которое явилось бы скачком в жизни человечества, убей меня тогда, как жалкую собаку! Помню, как я приехал из Константинополя, слишком поздно, после похорон, когда тело было уже предано земле, а наследство растаскали кредиторы… Помню, как я уходил, а за мною по всей земле дымилась пролитая кровь. О нет! Я люблю войну! Больше всего на свете! Я изучу ее всю, постигну все ее явные и тайные силы, усвою так же, как усваиваю арабский или английский язык, возьму ее в свои руки, как вот эту шпагу. Тогда я вернусь! Я вернусь тогда!

Сдержанная улыбка змеилась на губах князя Гинтулта. Сулковский, видимо, заметил ее: он вдруг смолк, словно ушел в себя, и замкнулся. Тогда гость его тихо произнес:

– По мере того как я теряю всякий вкус к войне, я начинаю приобретать его, поверишь ли, к дипломатии.

– Дипломатия, – заговорил Сулковский уже другим голосом, быстро, сухо и как-то нелюбезно, – всегда напоминает мне моего доброго дядюшку Августа, который, желая сделать из меня, бедняги, государственного мужа, строго запрещал мне учиться математике, физике, химии, утверждая, что это только отнимает время и что для меня должно быть достаточно так называемого общего понятия об этих предметах. Зато он обращал большое внимание на музыку, пение, рисование, игру в шахматы и искусство отгадывать загадки. Это – знания, нужные для дипломата. Если бы не Сокольницкий, [212]который по ночам, тайком, учил меня тригонометрии, инженерному делу, математике, я был бы теперь ярым дипломатом. Дядюшка мой был человек дряхлый, хотя за мое неожиданно обнаруженное якобинство проклял меня и лишил наследства с большой энергией, но дипломатия и по сей час представляется мне чем-то вроде искусства отгадывать загадки. Ну, а все-таки я занимался дипломатией… И вот, если ты будешь когда-нибудь государственным деятелем, обрати внимание на единственную в этой области реальную силу – на военную политику.

– Сомневаюсь, чтобы мне пришлось когда-нибудь стать дипломатом. Не думаю, чтобы это случилось. Я сказал только, что мне нравится дипломатия. Что бы ты ни говорил, творец великих дел, я стою в стороне и смотрю на жизнь, как на какую-то прекрасную оперу; конечно, для человека с тонким и изощренным умом это достойное занятие – углубиться в дебри измен, коварства, обмана, хитростей такого, например, Талейрана Перигора, [213]министра des relations extérieures [214]вашей республики, раскрывать их и расстраивать приемами столь же остроумными, сколь роковыми для целых стран, для целых десятилетий.

– Быть может. А что, видел ты этого Талейрана?

– Я был даже на балу, устроенном им в честь Жозефины, [215]по приезде ее из Италии второго января.

– В отеле Галифе?

– Да.

– Так ты там, наверно, видел и Бонапарта.

– Видел. Имел удовольствие, Я не испытал, правда, волнения той девочки, которая, с трепетом подойдя к нему и внимательно его рассмотрев, с глубоким изумлением воскликнула, обращаясь к своей матери: «Maman, c'est un homme». [216]Я больше присматривался там к демократическим нравам и самим демократам. Что за наряды у дам! У Жозефины Бонапарт греческая туника и coiffée en camée. [217]Дамы – Тальен, де Шаторено, Адриенна де Камбн, де Крени… Одни, как Sapho de Mytiléne, [218]другие a la Cleopatra. [219]И все это в славном санкюлотском месяце nivôse…

Сулковский задумчиво сидел в углу на диване.

– Был я еще, – продолжал Гинтулт, – в отеле де ля Шантерен.

– Вот как!

– Да. Восхищался салоном с фризами и картинами учеников Давида, [220]stylobates en plâtre sur les bas-reliefs [221]Муатта, мебелью в греческом стиле де Персье… Изумительно! Хотя ребенком ты играл в Версале на коленях Марии Антуанетты и в молодости воспитывался в роскоши королевских дворцов Европы, ручаюсь, однако, что ты немного видел более восхитительных вещей. Ну, а награбленных таким республиканско-простодушным способом не видел наверняка. Les camées, les statues, les tableaux, les antiquités. [222]Это просто необыкновенно!

– Мне и прежде до всего этого мало было дела, и теперь все это нисколько меня не интересует.

– Однако… ведь ради этого тоже ведутся войны.

– Я ее для подобных целей не веду. Как офицер низшего ранга, я не имею права посещать эти салоны.

– Ну, а заседание этого совета, господ в тюрбанах, du Conseil de cinq-cents, [223]ты, наверно, видел! Этого уж ты не станешь, я думаю, отрицать…

– Что же тебя в них так забавляет?

– Помилуй, да как бы я посмел! Пятьсот мужей в белых юбках до полу, в таинственного вида пурпурных мантиях, тюрбанах de velours bleu. [224]

– Ты видел?

– Я был на заседаниях, скрываясь в толпе «граждан» на хорах, слушал, как они ораторствовали с жестами суровых римлян и в то же время добродетельных торговцев телятиной, как они давали l'essor à leur imagination. [225]И не удивительно: la carrière est ouverte au génie. [226]Они и пользуются.

– Представители интересов народа…

– Ну, a Conseil des anciens, [227]в фиолетовых робах и токах, в белых мантиях и туфлях! Я не имел счастья лицезреть никого из членов du Directoire exécutif [228]в полном параде, но, пожалуй, это и лучше, а то при моем слабом зрении, я, наверно, был бы ослеплен пышностью их наряда. Со страху, наверно, грянулся бы наземь. Ведь они plus puissants que les Monarques. [229]Один только раз, когда в театре ставили «Horatius'a Cocles'a», [230]в ложе был directeur Баррас, [231]но, хотя он самый главный, однако не показался мне более могущественным, чем монарх. Напротив, он именно таков, каким, наверно, был и есть от природы и по воле божьей – жирный палач, благородно задрапированный и соответственно надутый чванством. Но, может быть, тебе неприятно это слушать?

вернуться

211

Зелъва– местечко в Новогрудском воеводстве (Белоруссия); во время войны 1792 года здесь произошла битва, в которой отличился молодой офицер Юзеф Сулковский.

вернуться

212

СокольницкийМихал (1760–1816) – польский генерал, военный инженер, математик, профессор военной топографии в Кадетском корпусе. Участник войны 1792 года и восстания 1794 года, затем – эмигрант. В 1800 году вступил в легионы. В 1807–1810 годах был в армии княжества Варшавского, играл активную роль в войне против Австрии (1809). В 1810–1812 годах находился в Париже.

вернуться

213

Талейран-ПеригорШарль-Морис (1754–1838) – выдающийся французский дипломат. В 1791 году сложил с себя сан епископа. С этого времени начинается его дипломатическая карьера на службе французской республики, Наполеона, а затем Бурбонов. В описываемое время – министр иностранных дел. Беспринципный человек, взяточник, замешан был в различных аферах, предательствах.

вернуться

214

Иностранных дел (франц.).

вернуться

215

Жозефина(1763–1814), в первом браке – Богарне, в 1796 году вышла замуж за Наполеона Бонапарта.

вернуться

216

«Мама, это человек!» (франц.)

вернуться

217

Прическа в стиле камеи (франц.).

вернуться

218

Сафо митиленская (франц.).

вернуться

219

Под Клеопатру (франц.).

вернуться

220

ДавидЖак-Луи (1748–1825) – выдающийся французский художник конца XVIII – начала XIX века. Во время Великой французской революции Давид, ее горячий сторонник, избирается в Конвент. С возвышением Наполеона Давид становится придворным художником. После реставрации Бурбонов Давид, как бывший член Конвента, голосовавший за казнь короля, изгоняется из Франции и поселяется в Брюсселе.

вернуться

221

Гипсовыми цоколями на барельефах (франц.).

вернуться

222

Камеи, статуи, картины, антикварные редкости (франц.).

вернуться

223

Совета пятисот (франц.).

Совет пятисот. Совет старейшин, Директория– органы законодательной и исполнительной власти Французской республики.

вернуться

224

Из голубого бархата (франц.).

вернуться

225

Волю своему воображению (франц.).

вернуться

226

Путь славы открыт для гения (франц.).

вернуться

227

Совет старейшин (франц.).

вернуться

228

Исполнительной Директории (франц.).

вернуться

229

Могущественнее монархов (франц.).

вернуться

230

«Гораций Коклес»– одноактная опера в стихах, текст А. Арно, музыка де Меголя, была поставлена в Париже в 1794 году. Посвящена герою республиканского Рима Горацию Коклесу (одноглазому), спасшему Рим от этрусков в VI веке до н. э.

вернуться

231

БаррасПоль-Жан-Франсуа-Никола (1755–1821) – политический деятель времен французской революции и республики. В 1789–1791 годах – член Национального собрания. Член Конвента (1793–1795). Играл крупную роль в термидорианском перевороте как противник Робеспьера. В Директории – наиболее влиятельный ее член. Со времени консульства Баррас отошел от политической деятельности.

52
{"b":"159081","o":1}