Ольбромский зычным голосом стал сзывать мужиков. Те подходили медленно, боязливо, неохотно.
Когда Ольбромский объявил им в самой решительной, грубой и категорической форме, что бабы и дети должны немедленно убраться из деревни, поднялось ужасное смятение, раздались стоны, плач и рыдания. У его стремени как из-под земли выросли косматые, полуодетые, грязные ведьмы, дети с нечесанными головами, гадкие, хилые старики. Все в один голос скулили:
– Смилуйтесь!..
Офицер, выхватив палаш, отогнал их прочь и показал на роту пехотинцев с ружьями наперевес.
– Если кто из баб сию же минуту не уведет скотину, не выгонит птицу, то потеряет их навсегда. Через час мы подожжем деревню с четырех концов, и она сгорит дотла.
Все кинулись к коровникам, к конюшням, к хлевам. В одно мгновение всю улицу запрудили люди со скотиной и птицей. Мычали коровы, ржали лошади, визжали свиньи, кудахтали куры, гоготали гуси. С бранью и ужасными мужицкими проклятиями, чудовищными как само многовековое мужицкое рабство, с молитвами, заклинаниями и мольбами народ тащил на веревках кормилиц-коровушек, гнал поросят с такой заботливостью, точно это были родные детки, с плачем ловил разбегавшихся петухов, уток, гусей. Рафал смотрел на эту картину угасшими глазами. Вот баба из ближайшей хаты, привязав платком за спину одного плачущего ребенка, тащит в колыбели другого. Плачет баба, заливается в мужицком, зверином отчаянии.
Рафал поехал по деревне, махая мужикам направо и налево обнаженным палашом, чтобы поторапливались. В первом дворе по правую руку он увидел сильного мужика, в портках и рубахе, который, едва успев проснуться, с застрявшими в косматых волосах соломинками, выбрасывал в дверь рухлядь, посуду, лавки, косы, вилы, горшки, почернелые от дыма и грязи образа, вырывал в отчаянии наглухо забитую гвоздями раму с потемневшими стеклами и тащил ее куда-то в поле, как самое драгоценное сокровище. Около другой хаты Рафал увидел босого ребенка, выброшенного за дверь… Ребенок был покрыт струпьями. Вышвырнутый из постели, он дрожал, прислонившись спиной к полусгнившему столбу плетня и, сжимая коленки, переступал с ноги на ногу в фиолетовой навозной жиже. Тусклый, отуманенный жаром взгляд его упал на Рафала. С запекшихся губ срывались мучительные стоны. На пороге третьей хаты старуха, охая без конца, запихивала перья в разорванную перину, то и дело обеими руками хватаясь за отупелую голову. Там мужик бегом бежал за околицу, унося свои перины, там выкатывали бочки с капустой, выносили мешки, сдирали с крыш солому посвежей и вязали ее в снопы.
Угнав лошадей и скотину, унеся из халуп все, что только было возможно, мужики принялись разбирать плетни, вырывать из земли колья, вереи, срывать петли…
Пехотная рота прошла по деревенской улице. Командир запретил мужикам уходить. Им приказано было взять заступы, лопаты, вилы, топоры.
Выстроенные в шеренгу, мужики ждали. Особый патруль, выделенный из состава роты, сопровождал толпу баб и детей, скотину и птицу по направлению к Малым Фалентам, лежавшим на дороге в Пясечное. Было уже совсем светло, когда плач и крики стали удаляться и постепенно затихли. В грязи, размазанной солдатами по всей улице, валялись остатки рухляди, в воздухе носились облака перьев. Тут и там с недоумелым видом бродили осиротевшие куры. За сломанными плетнями в огородиках перед хатами открылись уже вскопанные и засеянные грядки.
Рафал проскакал еще раз через всю деревню, заглянул в некоторые хаты и галопом вернулся к генералу. Сокольницкий тем временем разместил уже свои силы. В ольшанике, который длинной полосой тянулся от Малых Фалент, заслонял усадьбу помещика и фольварк и, отделяя их от Больших Фалент, доходил до деревни Пухалы, генерал поставил пехотный батальон Годебского. Часть этого батальона должна была занять Большие, или Великие, Фаленты, деревню, выдавшуюся мысом в поле. Между деревней Малые Фаленты с пересекавшей ее дорогой в Пясечное и деревней Большие Фаленты генерал поставил перед фольварком и как бы у основания опустошенной деревушки батальон шестого полка под командой Серавского и батальон Казимежа Малаховского. Батальону первой линии, защищавшей лес с поля, со стороны Надажина и более близкого Сенкоцина, он придал две гаубицы и два зарядных ящика с ездовыми, то есть треть своей артиллерии. Четыре орудия Солтыка генерал поместил у дороги, ведущей из Фалент в Рашин, между двумя флангами своих войск, на сухом пригорке так, что жерла их были обращены на открытое поле и орудия могли обстреливать деревню. Позади батареи был подступ с твердым грунтом к плотине и скрещение дорог к Пясечному, Янчевицам и Надажину.
Две пушки в любое время могли быть присоединены к тому или другому батальону. Зарядные ящики стояли неподалеку, в каких-нибудь двухстах шагах, под защитой деревьев. Ближе, в какой-нибудь сотне шагов, стояли на дороге пороховые ящики, а в тридцати шагах высились строения фольварка.
– Выгнали? – издали спросил генерал у подъезжавшего улана.
– Согласно приказу.
Сокольницкий во главе нескольких взводов сам направился в деревушку. Как только пехотинцы вошли в нее, был отдан приказ поставить ружья в козлы и приняться за работу. Солдаты под руководством офицеров и мужики под руководством солдат стали быстро срывать солому с крыш и уносить ее далеко за околицу. В поле солому укладывали в ряд, чтобы засыпать ее землей и сделать таким образом бруствер. Когда стропила всех хат были обнажены, мужикам приказали таскать на накаты хат навоз, приготовленной для удобрения, и обильно поливать его водой и навозной жижей. За час напряженного труда все накаты были покрыты толстым слоем разжиженного навоза. Тогда мужики стали таскать туда сорванные с петель двери, шкафы, лавки, бочки и устраивать из них убежища и укрытия для стрелков. Одновременно они разобрали все плетни, которыми с обеих сторон была обнесена дорога при въезде в деревню, и вырубили деревья, которые могли служить неприятелю прикрытием в поле. В самой деревне, на южном конце ее, мужики под надзором вооруженных штыками солдат поспешно рыли на всем протяжении дороги два широких и глубоких рва.
Вырытой из рвов глиной мужики покрывали уложенную солому, делая наскоро траншею. Они вкатывали во рвы по самые оси телеги с высокими грядками, наполненные камнями, рухлядью, навозом и засыпанные доверху землей. Сбив крест-накрест срубленные за деревней толстые осокори, мужики в промежутках вкапывали их в землю. Пространство между осокорями они тщательно заполняли фашинами, землей, навозом, плетнями, которые были снесены в деревне перед хатами, чтобы они не загораживали проходов и не мешали быстрому передвижению войск.
В проходах между хатами и густо настроенными ригами мужики тоже копали траншеи, насыпали валы, ставили позади них двойные палисады, вкапывали засеки из брусьев и балок. Хаты, стоявшие на отшибе, разобрали совершенно, так как их невозможно было включить в район укреплений.
Когда южный конец деревни со стороны поля был уже более или менее укреплен, Сокольницкий направил десять рот для разрушения дороги в Надажин. Солдаты сравняли с полях все рвы и канавы, снесли все изгороди, срубили все деревья. Остальные восемь рот были посланы на другую работу. После того как все проходы в деревню, особенно с южной стороны, были закрыты, остались еще неиспользованные бревна, балки и половины ворот, которые приказано было прислонить к стенам хат, выдавшихся на улицу, и обложить снаружи толстым слоем мокрого навоза Солдаты с мужиками продолжали разбирать отдельные риги, укрепляли места послабее, подпирали снаружи засеки и насыпали, насыпали землю без конца.
Батальон шестого полка под командой легионера Серавского, стоявший ближе всего к Малым Фалентам и плотине, был лучше всего прикрыт лесом, поэтому он больше всего работал по укреплению деревушки.
Было уже после полудня, когда подготовка к отражению нападения была более или менее закончена. Пока солдаты таскали на крестьянских носилках землю и навоз, переносили бревна и другие тяжести, они измазались в грязи, вспотели, а главное проголодались. Был дан сигнал на отдых. Солдатам разрешили подкрепиться. Те уселись на земле и принялись было расстегивать ранцы и добывать манерки, когда вдруг через поле по вспаханной земле прискакал офицер из кавалерии Рожнецкого. Он быстро отдал рапорт командующему и во весь опор через Пухалы помчался к Михаловицам. Сокольницкий спокойно ел кусок хлеба с холодным мясом. Он поискал глазами Ольбромского и приказал ему:
