– Капитан комендант, вы должны раздобыть для нас еще один бильярд. Разве это не срам?
– Бильярда я вам не могу дать, – важно ответил Яржимский, – зато могу дать совет тем, кому играть охота, да не на чем. Пускай снимет мундир, отстегнет султан, шапку покроет не барашком, а сукном и запишется у поручика в рядовые. По крайней мере не будет иметь права лезть в кафе и занимать место.
– Правильно! – заорал кто-то в толпе. – Столько командиров, что не хватает наемников ходить за лошадьми.
– Ну вот и начни со своей персоны да ступай чистить моего мерина, – отрезал тот.
– Отчего же, если надо показать, что ты гол и не имеешь денег даже на то, чтобы нанять солдата!
– Потише, потише, господа командиры, – успокаивал их Яржимский. – Нечего браниться! Сейчас солдаты и в самом деле отличаются больше, чем командиры. Вспомните только Восийнского и Ченстохов?
– Ну не всем приходится иметь дело с такими трусливыми немцами, как коменданту Ченстохова. Вспомните лучше Тарновские Горы!
– Ха-ха-ха! Он прав! Это верно! – закричали вокруг.
– Послушайте, – сказал Яржимский, торжественно поднимая руку. – У меня новости. Только сначала… Дай-ка мне, Пескари, рюмку. Я хочу выпить за здоровье старины Восинского.
– Да здравствует Восинский! – крикнула вся толпа.
– Таких бы нам!
– Бить немца!
– Ну, если так, как Восинский, то это не бить, а хитростью выманивать в поле… – перекричал других первый офицер.
– Хитростью! Философ! Бить немца – и баста! Чтобы ст него мокрое место осталось!
– Погодите, это еще не все, – медленно сказал Яржимский, наливая себе еще рюмку. – Эту рюмку я хочу выпить за здоровье Трембецкого.
– Да здравствует Трембецкий!
Яржимский вынул из кармана бумагу и стал наполовину читать ее, наполовину говорить на память:
– Ротмистр, пан Менцинский, командир ополчения в этой части Краковского воеводства, сообщает мне, что отряд шляхтичей под командой пана Трембецкого…
– Наш отряд.
– Повторяю, что отряд, с которым некоторые из вас имели честь принимать участие в стычке под Тарновскими Горами, взял в плен графа Генкеля, ландрата [450]из Тарновиц, и как заложника за пана Мерошевского и пана Семенского доставил в ченстоховскую крепость. В бумагах ландрата найдено обращение к силезцам, изданное графом Гетценом, [451]флигель-адъютантом прусского короля, с призывом присоединиться к прусским войскам и поставлять лошадей или продовольствие. Но главное, пан Трембецкий захватил по дороге сто восемнадцать лошадей, предназначавшихся для прусской кавалерии, и, что особенно приятно слышать, королевскую казну.
– Вот это здорово, вот это знаменито! Да здравствует Трембецкий!
– А третий тост, – медленно продолжал Яржимский, – я хочу поднять. за здоровье двух юношей из Галиции…
– Юношей? Что за чувствительные словеса…
– Где они? Кто они такие?
– Пана Цедро и пана Ольбромского…
Красный как рак Кшиштоф поднялся со своего стула. Рафал последовал его примеру.
– Друзья! – говорил комендант. – Эти юноши пробрались к нам через Вислу! Эти юноши не жалели о том, что им приходится покидать семейный очаг; рискуя жизнью, они стремились пробиться в Ченстохов и вступить в ряды артиллеристов! Эти юноши отвергли мое предложение сделать карьеру в наших частях и решили… слушайте, слушайте!., достичь офицерского чина, начав службу простыми канонирами! Пью за их здоровье!
– Vivat! – крикнула вся компания.
На мгновение воцарилась тишина. Кшиштоф поднял голову и смело заговорил:
– Не удивляйтесь, господа, что мы смущены. Эта здравица застала нас врасплох. Мы на пути к нашей цели – вот и все. От своего имени и от имени моего товарища позвольте мне поблагодарить вас за ваше внимание. В свою очередь и я хотел бы провозгласить здравицу, вернее… Уже освобождены от подлого врага, от прусского изменника, наше Поморское, Мальборское и Иновроцлавское, Гнезненское и Познанское, Калишское и Серадское воеводства, земли Велюнская, Равская и Ленчицкая. Я поднимаю тост в честь нашей Малой Польши, [452]нашей древней матери-родины, в честь…
– Нет, вы только послушайте! Молодец парень!
– Малой Польши… матери-родины!..
– Складно говорит!
– Ну и речист, хорошо у парня язык подвешен…
– Ах ты миляга! Ну, скажу я вам, прямо за сердце берет…
– От души говорит, от всего сердца…
– Но, – продолжал Кшиштоф, – прежде чем поднять этот тост от имени Галиции…
– Какой Галиции?
– Нет никакой Галиции!
– Это он маху дал…
– Есть еще, братья, видит бог, есть! – крикнул Кшиштоф твердым и решительным голосом. – Прежде чем поднять этот тост от имени Галиции, я должен сначала выпить тост, который здесь провозгласили раньше, тост за Восинского. Видно, по заслугам провозгласили эту здравицу, раз ее так единодушно поддержало столь благородное общество! Но мы только вырвались из Австрии и не знаем даже, кого вы почтили этой здравицей.
– Опять он с этой Австрией…
– Так расскажите нам, пожалуйста…
– Кто там поречистей? Кончевский! Ты ведь велюнский… Ну-ка, развяжи язык!
Офицеры вытолкнули вперед подхорунжего, приземистого, здоровенного парня. Тот раздумывал с минуту времени, обеими руками теребя лохматую чуприну, и только тогда дал волю природному своему красноречию:
– Так чтоб покороче… вот что это была за история. Как раз в ночь с семнадцатого на восемнадцатое ноября к подножию Ясной Горы явился отряд французской кавалерии в сто сабель под командой Дешампа. Верно я говорю?
– Да кто тебя знает?… Валяй дальше!
– Ну-ну! А надо вам сказать, что в крепости было этих прохвостов пруссаков пятьсот человек, притом вооруженных до зубов. А у французов ни единой пушки. Ну как тут брать крепость с одной конницей? Смех!
– Не смех, а слезы!
– Тише там, не перебивайте, а то собьется и все перепутает.
– Ну, а смекалка-то на что? Неужто мы, сарматы, [453]не имеем уже головы на плечах? Старый капитан стрелков, пан Станислав Восинский, который служил еще при Костюшко, с горсточкой ополченцев из Велюнской земли, недолго думая, сгоняет ночью к стенам крепости окрестных пейзан, приказывает им разложить множество костров и суетиться около них, чтобы противнику показалось, будто Ченстохов осадили целые полки пехоты. Дешамп со своей стороны роздал конным стрелкам гренадерские отлички и эполеты и послал отряд их к немцам и велел передать, чтобы те незамедлительно, без задержек сдали крепость, иначе он тотчас же идет на штурм и тогда вырежет весь гарнизон.
«Я, говорит, не собираюсь среди поля на морозе щелкать зубами». Те пошли, сказали. Комендант крепости, немец Куне, такого труса спраздновал, что в тот же вечер без разговоров сдал крепость. Только на рассвете, когда обезоруженные пруссаки уже стояли на гласисе, а французы и наши входили в ворота и занимали Ясную Гору, он, бедняга, убедился, что сдал крепость, тридцать пушек, склады и казну неприятелю, у которого не было ни единой пушки и сил в пять раз меньше. Немецкий гарнизон отправили в плен во Францию. Раз вы, друзья, направляетесь в Ченстохов, то познакомитесь с храбрым капитаном Восинским, – он сейчас комендант крепости. Dixi.
– За его здоровье! – провозгласил Кшиштоф.
– Раз мы поднимаем тут тосты, – крикнул вдруг Ольбромский, – то и я осмелюсь просить вас выпить тост за здоровье тех, кто понюхал уже пороха под Тарковскими Горами, особенно за здоровье тех, кто получил уже раны!
– Ура! – раздался клич.
– Качать их! Молодцы ребята!
– Еще бы: они ведь влощовские!
Кто-то из другой комнаты кричал:
– Пьют тосты, а про серадзян забыли. За здоровье серадзян!.. Они первые поднялись как один человек. На каждые двадцать дымов, [454]считая на круг все печи, один рекрут или ополченец или по жребию. Пехота из них будет такая, что стеной пойдет ломить. Каждый помещик дает одного человека. Вот вам и конница. Не хочешь идти personaliter, потому что стар, немощен или, прошу прощения, трус, вноси деньги на обмундирование и на жалованье солдатам' Вот вам и рота стрелков.
