– В Мысловицы без остановки, без ночлега?… Далеконько! К самой польской границе…

– Эх, если кони добрые да саночки без подрезов, долетим, как ласточки! – настаивал Рафал.

– Каштанки у меня резвые и дорога есть, да ведь праздник.

– Праздник, хозяин, дело хорошее, но заработать ведь тоже не мешает.

– Это верно. А сколько же вы дадите?

– Дадим тридцать злотых.

– А на водку?

– Дадим.

– Ну, коли не бумажками, а звонкой монетой отвалите, коли пообещаете на водку…

– Дадим одними нидерландскими талерами.

– Ну, ну… Что ж, заходите…

Рафал с Кшиштофом вошли в просторную чистую комнату и поздоровались с хозяйкой, которая суетилась около печи. Хозяин был мужик молодой, веселый и, видно, тертый калач. Он исподлобья посматривал на своих гостей, но не расспрашивал, кто они такие, откуда держат путь и куда. Из крашеного шкафа он достал сладкую наливку в цветном графинчике, черный и белый хлеб, праздничные пироги, силезский сыр, а из кладовой вынес флягу контрабандного вина. Он весело попыхивал из глиняной трубочки, кланялся и приглашал к столу:

– Не побрезгайте нашим угощением, кушайте, как у себя дома.

Рафал не заставил просить себя и стал есть за обе щеки. Кшиштоф выпил несколько рюмок водки и молча жевал кусочек хлеба с солью.

– Ну, как тут ваши немцы обходятся с вами? – спросил, между прочим, Рафал, когда хозяин вернулся из конюшни и стал одеваться в дорогу.

– Немцы? Наши? Э, немцы как немцы…

– Похоже, что у вас тут сейчас гуляет всякий, кому только вздумается: и немцы и французы. Что кому по вкусу…

– Да… попадаются всякие… Что кому по вкусу. Это вы забавно сказали…

– А кто же, черт возьми, хозяйничает сейчас в вашей Силезии?

Хозяин хитро поглядел, пыхнул несколько раз из своей трубочки и весело сказал:

– Кто его знает. Кому вздумается, тот и хозяйничает, да так исправно, словно бы и вовсе хозяина не было.

– А насчет боев ничего не слыхать?

– Как не слыхать? Гоняются друг за дружкой.

– Кто ж кого бьет?

– Да разве узнаешь. Но только смекаем мы, что неохота нашему немцу в деревне сидеть. В город его тянет. Да все норовит попасть в такой, где есть гарнизон и крепость.

– Ишь ты!

– Позавчера был я в костеле, в Тарновских Горах. Вышли мы после обедни, слышим шум, такая стрельба за городом, что стекла дребезжат в костеле. Бегут люди и говорят, будто польская шляхта дерется с пруссаками.

– Ну и что же?

– Побежал народ на Краковскую улицу, Люблинецкую, Гливицкую поглядеть, да немного уже удалось увидать. Потеснили они в поле друг дружку. Только дым за ними тянулся по полям до самой реки, до Малапанева. Под вечер один городской говорил, будто пруссаки побили поляков и тут же сами дали деру.

– Вот это бой, любо-дорого смотреть!

– Хе-хе! Что верно, то верно.

Вскоре сытые каштанки были запряжены в легкие саночки без подрезов, на сиденье постлан коврик, и оба приятеля и не вспомнились, как очутились в поле. Возница подхлестывал лошадок, и до леса они домчались чуть не вскачь. Только когда въехали в частый лес, он немного придержал лошадей и, повернувшись боком к седокам, сказал:

– Что-то мне сдается, что не больно вам хочется встречаться с пруссаками…

– Э, нам все едино… – слукавил Рафал. – Ну, а все-таки лучше не встречаться.

– Да и я не хотел бы их видеть. Поедем лесом.

– А чей же это лес?

– Графский.

Узкая дорога, заметенная сыпучим снегом, не тронутым еще ни копытом, ни полозом, шла все частым лесом. Уже несколько часов они были в пути и время подходило к полудню, когда возница сказал, что скоро уже будет видна большая дорога, которая из Тарновиц идет через Нездару на Севеж, а у этой дороги есть корчма, где неплохо было бы дать передохнуть лошадям, да и самим подкрепиться. Скоро лес начал редеть, и показалась корчма. Силезец осторожно, как лисица, пустился по лесу в объезд и, прежде чем подъехать к постоялому двору, вышел на дорогу и быстрыми глазами долго поглядывал то в одну, то в другую сторону. Перед корчмой никого не было, дорога тоже была пуста. Стайка воробьев копошилась в сене, натрушенном перед воротами заезжего двора, и клевала зернышки овса. Не выпуская из рук кнута, возница вошел в корчму и посмотрел, нет ли там кого-нибудь. Он подъехал ко двору только тогда, когда совершенно успокоился.

Войдя в корчму, путешественники за стойкой увидели в окружении бочонков и бочек одного только еврейчика с пейсами, который так погрузился в размышления, что даже не заметил их. Но вот его мечтательные глаза неохотно и вяло скользнули по фигурам молодых людей, их лицам, одежде… Путники потребовали водки. Корчмарь услужливо принес им водки и молча стал подавать все, чего они у него потребовали. Путники съели по куску хлеба с сыром и мясом из запасов возницы. Цедро сердился и ворчал. На все вопросы обеспокоенного Рафала он отвечал, что нездоров. Выпив еще несколько рюмок водки, он оперся руками на стол и, положив на них голову, дремал, не то притворялся, что дремлет. Ольбромский растянулся на длинной лавке под стеной и тупо глядел в потолок. Не желая, видно, мешать им, унылый еврейчик тихонько выскользнул из-за стойки. Через некоторое время он еще осторожней вернулся. Лошади, поставленные в конюшню, которая в корчме служила и сенями, фыркали, хрупая овес.

Путники уже довольно долго отдыхали так в тишине, когда в конюшне вдруг с грохотом захлопнулись обе половинки ворот. В ту же минуту смертельно бледный возница распахнул дверь в комнату и крикнул:

– Егеря!

Рафал вскочил с лавки и на мгновение замер, не зная, что предпринять. Силезец крикнул на него, как на слугу:

– Давай загораживать дверь!

Они оба бросились в конюшню и стали подпирать вереи ворот и прорубленную в них сбоку калитку кольями, жердями, стремянкой, яслями, тележным кузовом, всем, что только попадало под руку. Во дворе раздался веселый говор, лязг оружия и цоканье подков по мерзлым кочкам. Кто-то толкнулся в ворота. Послышался стук, крик, приказ отворить дверь. Возница вбежал в комнату и бросился искать еврея. Тот спокойно сидел в полумраке около своих бочек. Глаза у него светились, как у кошки.

– Оружие есть?

– Оружие у меня?

– Давай что есть, патроны, живо!

– Да откуда же у меня патроны?

Мужик, недолго думая, схватил его за шиворот и встряхнул раз, другой, третий. Еврей, переведя дух, тут же показал глазами на половицу в углу. Путники с трудом приподняли ее и достали заряженное ружье и какую-то заржавелую саблю. Меж тем егери уже колотили шашками в двери корчмы и ломились так, точно шли на приступ. Один из пруссаков ударил в замерзшее окно кулаком и выбил стекла. Белый пар клубом повалил наружу. Огромная лапа в рукавице просунулась в выбитое окно и ухватилась за раму, но тут силезец, притаившийся у окна, изо всей силы ударил по руке добытой из-под половицы саблей. На дворе поднялся крик и шум. В выбитое окно тут же просунулось несколько ружейных дул, и разом в нескольких направлениях вырвались с треском дымки выстрелов. Ольбромский ткнул осоловелому Кшиштофу, который все еще безучастно сидел за столом, маленький карманный пистолет в правую руку, саблю в левую и поставил его сбоку у окна. Мужику, который выхватил из ступы пест, он велел стеречь дверь, а сам схватил еврея за волосы и поволок за собой, крича, чтобы тот показал, где у него вход на чердак.

В мгновение ока Рафал взобрался по лестнице на чердак и стал у той двери, через которую подавали солому на сеновал над конюшней. Приотворив эту покосившуюся дверь, он внимательно присмотрелся и перечел егерей в зеленых мундирах. Их было семь человек, все из пограничной стражи. Трое еще сидели верхом на лошадях, а четверо ломились в ворота и подступали к окнам корчмы. Когда Рафал выглянул, трое верховых осматривали руку раненого товарища. Однако через какую-нибудь минуту времени они сняли с плеч винтовки, подсыпали на полки пороха и снова собрались дать залп в выбитое окно. Прицелились. Рафал тоже прицелился в кучку и выстрелил. Выстрелы грянули разом и как гром прокатились по лесу. Один из солдат упал наземь. Те трое соскочили с лошадей и кинулись к раненому. Остальные бросились с палашами к окну, Рафал снова прицелился в кучку и выстрелил. Новый стон. Солдаты отважно ринулись в оконный проем. Увидев их, Цедро выстрелил в упор из пистолета. Рафал, выполнив свою задачу на чердаке, помчался к нему на помощь. Он тащил еврея за пейсы, чтобы тот их не выдал. Теперь они все трое бросились к окну. Силезец ахнул своим пестом, и два егеря свалились на самую середину дороги. Цедро неожиданно чуть не до половины высунулся в выбитое окно, но Ольбромский схватил его с криком: