Но перемены коснулись не только вечеринок и вылазок по магазинам. Они коснулись и самой Констанцы. У нее был, как по-своему резко, но метко выразилась Мод, собачий нюх на роскошь. Она с наслаждением училась разбираться в оттенках и степенях превосходства и оказалась ученицей способной и понятливой.

– Нет, Констанца, дорогая. Я знаю, тебе по душе цветное, и оно тебе идет, но этот зеленый уж чересчур яркий. А вот этот… – и Мод подхватывала отрез шелка вдвое дороже прежнего. – Вот это то, что надо. Пощупай, Констанца! Ощущаешь разницу?

Констанца схватывала все на лету. Теперь Мод открыла для себя, как ранее Гвен, что в учении есть своя прелесть – наблюдать, как быстро продвигается твой ученик.

– Знаешь, Гвен, – как-то заметила Мод, – у Констанцы есть перспективы. Есть и проблемы, я понимаю, – отсутствие семьи, отсутствие денег, – но это теперь не играет такой роли, как прежде. Для нее не может быть ничего непреодолимого. Посмотри, какая она душка, Гвен, вся такая живая и одухотворенная. Она не красавица, но в ней есть изюминка. И она такая обворожительная, ты не находишь? – Мод бросила на Гвен многозначительный взгляд. – Она нравится людям. Даже тем, с которыми сладить не так просто. Мод Кьюнард сперва держала ее на расстоянии – ты же знаешь, что она за штучка, – а теперь они просто души друг в друге не чают. Она считает Констанцу украшением своего салона, так оно и есть, Гвен. У нее столько энергии. На всех вечеринках все крутится вокруг нее. Она нравится женщинам и, что более важно, нравится мужчинам. Они просто заинтригованы. Думаю, Гвен, если нам с тобой хорошенько поднапрячься, мы сможем очень удачно выдать ее замуж.

– Замуж? – растерялась Гвен.

Мод смерила ее взглядом:

– Гвен, очнись, дорогая. В мае Констанце исполнится семнадцать. А тебя в восемнадцать выдали замуж. И меня тоже. Я накануне разговаривала об этом с Монти. Есть уйма претендентов, найдутся и титулованные, если мы правильно поведем нашу игру. А не найдется с титулом, так уж точно с деньгами.

– С деньгами?

– Подумай, Гвен, хорошенько. Почему бы ей не выйти за богатого? Таких тоже хватает. У Монти полно друзей в Сити, которые сами пробились наверх, и теперь им не хватает только подходящей пары. Они порядком старше Констанцы, это да, но когда разница в возрасте значила в делах сердечных? Хотя бы вы с Дентоном, далеко ходить не надо. Так что если выбирать кандидата из Сити, то и там найдется парочка-другая подходящих. А как насчет американца? У Монти масса деловых контактов с американцами. Взять, к примеру, этого… Гас Александер, строительный король. Он как был, так и остается неотесанным, и Констанца – именно то, что ему нужно. А с другой стороны, может, подойдет русский? Мне нравятся русские – они такие романтичные. Искрометные. Констанце должно понравиться. У леди Кьюнард есть один такой, очень забавный. Она таскает его повсюду за собой, как на буксире. Князь… как-то там непроизносимо. Брюнет, глаза пылают. Правда, запах дурной изо рта, но это дело поправимое. Так что, может, он, а может…

– Мод, остановись, я за тобой не поспеваю. – Гвен уже разбирал смех.

– Нужно успевать, – строго заметила Мод, – очень важно все спланировать заранее. В таком деле, Гвен, мы с тобой не должны отдаваться на волю волн. Куй железо, пока горячо. Вечно заглядываться на нее никто не будет. А именно сейчас Констанца у всех на устах. Пользуйся моментом, Гвен! Давай устроим что-нибудь для Констанцы, чтобы она стала гвоздем сезона. Скажем, бал этим летом в Винтеркомбе.

– Дентон не согласится – бал потребует таких затрат…

– Чепуха. Мой брат вовсе не простофиля. И он, конечно же, не захочет бесконечно содержать Констанцу. Если же у тебя не получится убедить его, тогда им займется Монти…

Итак, все было решено: Констанца дает бал этим летом.

Монтегю Штерн пригласил Дентона отобедать с ним в Коринфском клубе, который недавно принял Штерна в свои ряды. Вскоре после этого Дентон сам подал идею, и, прежде чем Гвен сообразила, что к чему, приготовления к балу начались.

Труднее всего оказалось составить список гостей. Кого пригласить? Кого не пригласить? Гвен осаждали со всех сторон. Стини не допускал мысли, что кто-то из их компании окажется вне списка. У Фредди были свои варианты. Что же касается Мод, то ее мнение менялось ежедневно, в зависимости от того, с кем она встречалась накануне. Только Констанца не лезла с предложениями. Месяцы, оставшиеся до бала, она жила как бы в спокойном ожидании чего-то, отмечала про себя Гвен. В этом спокойствии также сквозила уверенность, что задуманное в конце концов само в назначенный час упадет ей в руки.

Так и должно быть, уверяла себя Гвен, хотя подобная сосредоточенность Констанцы где-то в глубине души вселяла тревогу. Констанца готовится к балу, внушала себе Гвен, она переживает, видя весь этот размах. Гвен даже растрогалась, сочтя это доказательством внутренней незащищенности Констанцы. От этого девушка стала нравиться ей еще больше.

Бал был назначен на июнь, приглашения разослали в марте. Гвен была полностью поглощена радостными переживаниями, которые доставляли ей новые заботы. Она оторвалась от них только однажды, в апреле, когда Окленд прибыл из Франции в четырехдневный отпуск. Гвен не находила себе места от счастья, что Окленд эти четыре дня пробудет в Лондоне. Тем более что и Мальчик дважды приезжал за последние восемнадцать месяцев. И хотя он отказывался говорить о войне, Гвен была утешена его общим настроем. Он выглядел на редкость бодрым и жизнерадостным – Гвен никогда не помнила его таким. Не осталось и следа от былых приступов угрюмости, раздражительности, она ни разу не слышала, чтобы он заикался. Его настойчивое стремление посетить все и всех было почти утомительным.

Однажды Гвен предложила провести время дома за беседой, но Мальчик отказался. Он хотел развлекаться. Его голос теперь звучал незнакомо звонко, а манера разговаривать стала шутливо-задушевной. Гвен пару раз показалось, что эта задушевность наиграна. А вдобавок ко всему у Мальчика появилась странная привычка время от времени дергать головой, как будто вытряхивая воду из ушей. Но Мальчик развеял ее страхи – просто в Лондоне так тихо, сказал он, по сравнению с фронтом и непрерывным гулом орудий. Это был единственный раз, когда он упомянул о войне, и тут же сменил тему. К тому времени, когда ему следовало возвращаться во Францию, у Гвен уже отлегло от сердца – Мальчик в полном порядке, сильный и уверенный в себе. Ее молитвы услышаны.

Гвен представляла себе, что и Окленд будет проводить все дни вне дома, наверстывать упущенное, как выразился Мальчик. Но все оказалось иначе. Окленд вернулся из Франции другим человеком. Он стал немногословным и как бы безучастным к окружающей суматохе.

– У меня нет намерения, – отрезал он в разговоре с Гвен, – бывать где-либо и видеться с кем-либо.

Он не выходил из дома, и Гвен оставалась с ним. Однако общаться с сыном, как оказалось, тоже было нелегко. Разговор протекал совершенно безжизненно. Окленд перебирал в разговоре одного за другим членов семьи: как отец, как Стини, Фредди… После паузы – как Констанца? Он вежливо выслушивал ответы Гвен, затем спрашивал еще, как бы сверяясь с невидимой шпаргалкой в уме. Гвен показалось, что он вообще не слышит то, что она говорит ему.

Гвен всерьез забеспокоилась. Она чувствовала, что он не просто тяготится ею, он избегает ее. Если удавалось остаться наедине, Гвен пускалась в бесконечные рассуждения на самые различные темы, особенно о предстоящем бале Констанцы, только не о том, что ее по-настоящему беспокоило. Она сама осознавала никчемность своей болтовни, но ничего не могла с собой поделать: с каждым днем ее рассуждения становились все пространнее, а темы оставались ничтожными и тривиальными; она поняла, что не в силах остановиться.

– Я выбрала эту парчу, как ты находишь, Окленд?

Это был последний день отпуска Окленда. Дентон дремал у камина, Стини, Фредди и Констанца уехали в оперу с Мод и Монтегю Штерном. Отрез ткани, который сжимала в руках Гвен, предназначался для ее бального платья. Только теперь эта ткань казалась ей совсем никудышной.