Я стала по его просьбе рассказывать об Англии и о Винтеркомбе. Мы выбрались на Пятую авеню и ехали в южную сторону. Когда мы проезжали мимо того входа в парк, через который я водила Берти на прогулки, поведение Френка изменилось с удивившей меня резкостью. Его лицо стало снова замкнутым, а поведение вежливым и отстраненным. Снова, подумалось мне. Я сказала или сделала нечто, что опять вызвало в нем враждебность. Рядом с домом Констанцы я с ледяной вежливостью попрощалась с ним. Когда я входила в дом, его машина уже миновала полквартала.

Я была заинтригована и вскоре стала пытать Розу: я хотела знать, что я такого сделала, чтобы спровоцировать его неприязнь. Роза отмахивалась. Это, сказала она, не имеет ко мне ровно никакого отношения. Френк вообще труден, сказала она, порой просто несносен. На то скорее всего была причина; сомневаться в ней не приходилось: Френк Джерард был влюблен в одну из своих женщин-коллег по Йелю. Она очень красивая, это Роза видела своими глазами.

Роза многословно описывала эту женщину. Чем больше она перечисляла набор ее достоинств, тем меньше она мне нравилась. Темные волосы, сообщила Роза, темные глаза, блистательное будущее. Я была полна необъяснимого отвращения.

– Да, влюблен, – продолжала Роза задумчиво, – я уверена. Френк проявляет все симптомы.

Конечно, она довольна, но в то же время и обеспокоена. Френк, сказала она, не из тех людей, у которых легко складывается любовь.

– Идеалист, – с легкой грустью продолжила она. – Он не умеет идти на компромиссы. Такой упрямый! Для Френка или все, или ничего.

Это показалось мне достоинством, Роза была меньше в этом уверена. Это может быть, сказала она, опасным. А что, если, предположим, Френк доверится недостойной женщине?

После этих слов наступило молчание, я наклонилась к ней.

– Роза… эти симптомы. Что они собой представляют?

Роза старательно перечислила их. Это было очень похоже на грипп.

– Ты и сама поймешь, когда почувствуешь их, – сказала она.

– Ты уверена, Роза?

– Я женщина! – В ее голосе звучала торжественная нотка. – Конечно же!

И в эту минуту во внезапном приступе откровенности я рассказала Розе о Бобси Ван Дайнеме.

Строго говоря, рассказывать было почти нечего. Боюсь, что это не остановило меня.

Я много лет дружила с семьей Ван Дайнем, из молодых близнецов я всегда больше любила Бобси. В то лето, когда я призналась Розе, Констанца была в Италии. Оглядываясь назад, я подозреваю, что с ней был Бик Ван Дайнем, который к тому времени основательно пил. Во всяком случае, Бика не было на Лонг-Айленде, и родители лишь смутно предполагали причину его отсутствия.

Без брата-близнеца Бобси Ван Дайнем явно тосковал. Он пребывал в подавленном состоянии духа; его любовь к проказам сошла на нет. Он явно уставал от внимания девушек, от партий в теннис, от игр и развлечений, которыми в то лето занималось семейство Ван Дайнем.

Похоже, он был склонен к разговорам – и хотел разговаривать со мной. Как-то на уик-энде я была приглашена в их дом, пришла я и на следующий. Бобси нравилось прогуливаться со мной по пляжу, где он сбрасывал привычную личину и молча смотрел в океан. Он любил гонять по ночам в новой машине «Феррари», но не в той, в которой он потом разбился. Порой он устраивался на балконе вместе со мной, и мы сидели там, слушая танцевальную музыку, которую доносили до нас порывы ветра, случалось, он говорил о Бике или о его дружбе с Констанцей, нередко каким-то окольным уклончивым образом, словно в ней была какая-то тайна, не дававшая ему покоя.

В один из таких вечеров на балконе он после долгого молчания поцеловал меня. Это был грустный, вежливый и полный сочувствия поцелуй, но тогда я этого не знала, у меня не было опыта в поцелуях.

Я должна была бы забыть этот инцидент – я не сомневалась, что Бобси так и поступил, – не будь моего посещения Розы, не будь этого долгого дурацкого подстрекательского разговора. Эти беседы вызывали у меня желание испытать, что такое любовь: расстаться с предположениями, испытать наконец опыт этих тонких странных чувств, о которых я читала в романах; оттуда был всего лишь шаг до убежденности, что я влюблена, особенно когда рядом находилась Роза, дававшая советы и ободрявшая меня.

Фантазии – и те, о которых я узнала из книг, и те, что являлись из рассказов Розы, – обуревали меня. Снова получив приглашение к Ван Дайнемам, вскоре после этого первого разговора с Розой, я вцепилась в Бобси Ван Дайнема так, что мне и сейчас стыдно вспоминать. Мои усилия скорее всего были глупы; они были полны смущения и отчаяния, и они увенчались успехом.

Бобси, который при своей легкомысленности был не очень принципиален и – теперь-то я это понимаю – глубоко несчастен, подчинился. Я флиртовала с ним, в ответ он флиртовал со мной. Мы то и дело выбирались на пляж, часто устраивались на балконе. Здесь, в виду океана, несколько недель спустя Бобси опять поцеловал меня. Он сказал усталым голосом:

– В самом деле, почему бы и нет?

В виду океана, на его фоне началось и так же кончилось мое первое любовное приключение.

Оно было кратким. Если я отчаянно старалась убедить себя, что влюблена, Бобси изменить было невозможно. Я была неуклюжа; Бобси был достаточно юн, никто из нас в то время не понимал, что такое процесс саморазрушения. Бобси продолжал на полной скорости гонять свою стремительную машину, он старался казаться прожигателем жизни и проявлять галантность. Я же отчаянно пыталась не обращать внимания на ширящуюся пропасть между реальностью и ожиданиями.

Несколько недель мы играли полагающиеся нам роли. Мы могли танцевать щека к щеке под пластинки Френка Синатры. Мы отправлялись на долгие ночные прогулки. При лунном свете мы гуляли по пляжу. Мы отчаянно старались подчиняться всем обязательствам, и в конце лета, когда мы оба поняли, что ничего не получается, наш роман завершился.

Мне повезло, ибо я могла испытать куда большее разочарование, попадись мне кто-то менее достойный. Бобси начал роман мило и непринужденно, расстался он со мной не менее изящно. Мы остались друзьями до самой его смерти, что наступила через несколько лет, и вспоминала я все годы нашей дружбы, а не краткий период нашего романа. Вот тогда я и стала понимать очевидное. Бобси не случайно пошел мне навстречу: я была своеобразным заменителем; тем летом я позволяла ему чувствовать близость Констанцы.

Роза, думаю, так и не поняла по-настоящему, что случилось. Я знала, что она не одобрит мои действия, поэтому я трусливо не посвящала ее в подробности. Роза, добродушная и в определенном смысле невинная душа, считала, что у меня роман, который только-только начался. Я не рассказала ей, когда он кончился. Он превратился в достаточно длинный роман, намекала она порой. Пару раз, уже после окончания интрижки, когда я видела в Бобси только приятеля, Роза намекнула мне, что я тяну, что пришло время наследнику Ван Дайнемов браться за ум. Она имела в виду свадьбу. К тому времени было бесполезно спорить и доказывать, что о любви нет и речи, что мы просто хорошие друзья. Роза, выслушав эти протесты, только улыбнулась бы и не поверила.

Я стала одной из ее историй, персонажем репертуара ее фантазий. Роза – потом я выяснила у Френка – доверяла семье свои надежды на меня. Блистательная пара! Она могла бесконечно разглагольствовать на эту тему, спрашивать совета у мужа и детей, как бы ей получше реализовать свои замыслы.

В результате, когда Бобси Ван Дайнем составил мне компанию в доме Розы, что мы позволяли себе и в то первое лето, и потом, наше посещение было встречено градом улыбок, понимающих взглядов и многозначительным молчанием. Бобси счел это забавным, я же – нет. И в двух случаях, когда присутствовал Френк Джерард, он откровенно дал понять, что Бобси Ван Дайнем ему не нравится.

Бедный очаровательный близнец! Мы сидели за шумным вечерним столом Розы в окружении ее толкового потомства, и Бобси с самоуверенностью, свойственной его классу, излагал свои унаследованные идеи, свои плохо осознаваемые политические мнения. Часто он терял нить в середине предложения. Хотя ему было свойственно обаяние, он не отличался ни особым умом, ни аналитическими способностями. Я понимала, что кое-кто из детей Розы сочли Бобси придурковатым. По крайней мере, они оказались достаточно вежливыми, чтобы скрыть свое мнение, чего нельзя было сказать о Френке Джерарде.