– Векстон, – сказала я, – вы помните Индию… помните тот день, когда я отправилась к мистеру Чаттерджи?

– Да.

– Вы помните, что он сказал относительно двоих женщин?

– М-гм… – Векстон насторожился.

– Дело не в том, что я полностью верю в ясновидение – скорее я в него не верю.

– Скорее всего… – Векстон улыбнулся.

– Но эти две женщины… они тут есть, видите? Констанца и Джейн. Констанца – и моя мать. Он сказал, что мне придется выбирать между ними. И мне кажется, что этот момент настал.

– Ты хочешь сказать, что вылечила Окленда одна из них? Эту историю ты вспоминаешь?

– Да. Я выросла вместе с ней и до сих пор верю в нее.

– Как и я.

– И если бы я только знала, к кому из них она относится. Констанца всегда утверждала, что к ней.

– Звучит довольно типично для нее. А что говорила твоя мать?

– Она говорила, что это было делом рук Бога.

– Могу себе представить. Джейн именно так и должна была говорить.

– Все это казалось таким странным, Векстон. Если бы только я могла обрести уверенность…

– Ты не сможешь. Я бы сказал, в этом-то все и дело. – Он замялся, а потом неловко и сочувственно погладил меня по руке. – Случается ли тебе сейчас слышать голос твоей матери? Констанца больше не подавляет его?

– Нет. Не в такой мере. Я слышу ее. Так я думаю.

– Значит, так и считай. Доверься своим инстинктам. Сопоставь одно с другим и принимай решение. – Он помолчал. – И только не спрашивай меня. Так или иначе, ты знаешь, что я думаю. Я безнадежно погряз в своих пристрастиях.

– Вы думаете, все ясно?

К моему удивлению, Векстон покачал головой.

– О, нет. Я отнюдь так не думаю, все далеко не так ясно. Я никогда не сомневался в способностях Констанцы. И тем более сейчас. – Он показал на дневники. – Как женщины они с твоей матерью полностью противостояли друг другу. Это была дуэль ангелов.

Эта фраза удивила меня еще больше – Векстону, как правило, не было свойственно стремление к преувеличению. Он заметил мое удивление, и, казалось, оно развеселило его. Его лицо расплылось в добродушной улыбке.

– А почему бы и нет? Жизнь далеко не так проста. Она весьма необычна. Я всегда так считал.

Сообщив это, он расположился в кресле у камина. Он закурил одну из ароматных сигарет Стини. Всем своим видом он дал понять, что сейчас изображает пожилого джентльмена, приготовившегося вздремнуть после завтрака.

Я вернулась к Констанце, к моей матери и моему отцу: любовный треугольник в Винтеркомбе.

Двое женщин, два рассказа, и на столе передо мной лежат два дневника. Моя мать была доброй и в то же время невинной, а наказание, сопутствующее невинности, – слепота. Прежде чем уехать в Лондон, Джейн попросила Констанцу уделить Окленду в течение дня немного времени. Она предпочитала не оставлять его в одиночестве надолго: она предложила Констанце почитать ему. Она считала, что Констанца не любит пребывание в комнате с больным, и ожидала встретить ее возражения. «Но я недооценивала ее, – написала она. – Констанце свойственна и доброта. Она сразу же согласилась».

У Джейн имелись две причины для поездки в Лондон: она хотела встретиться с Дженной и навестить Мод. Она беспокоилась о Дженне, которая потеряла ребенка и таяла на глазах.

Тем не менее был еще один повод для поездки, хотя Джейн неохотно признавалась в нем. В первый раз после того, как Окленда доставили в Англию, она покинула его: после Этапле она нуждалась в свободном дне, он был ей необходим.

Состояние Окленда оставалось практически без изменений. В физическом смысле он оправился: он справлялся с едой без посторонней помощи, он спал; он не протестовал, когда его побуждали перебираться с кровати в кресло-качалку. Но он по-прежнему смотрел скорее сквозь, чем на что-то или на кого-то. Он не обращал внимания ни на какие слова, его нельзя было ввести в заблуждение уговорами, хотя порой и он выкрикивал какие-то фразы, приходившие к нему в ночных кошмарах.

Джейн приходилось вести какую-то странную, половинчатую жизнь, и она наконец не выдержала. Она чувствовала, как нетерпение подгоняет ее, когда она садилась на лондонский поезд. Оно жгло ее, когда колеса стали набирать скорость, и с каждой милей нарастало. Она напомнила себе об обязанностях, которые лежат на ней как на сестре милосердия: уход за больным требует терпения, настойчивости, веры и стойкости. И доказать, что она обладает всеми этими качествами, является ее долгом и обязанностью. Она выглянула из окна. Тянулись поля, мелькали живые изгороди. Она восставала против этого благочестия. Подсознанием она понимала: в том, что делает Окленд, есть какая-то неправильность.

С этим справиться она пока не могла, но верила в свои силы, и надежда давала ей странное чувство свободы и возбуждения.

Она встретилась с Дженной на кладбище – похудевшей, некрасивой, смирившейся, и боялась встретить ее взгляд. Джейн смотрела на капельки дождя, которые оставляли неровные следы на ее кожаных перчатках – скромных, прочных и надежных. Пара этих ничем не примечательных перчаток стоила двухнедельной зарплаты Дженны. Они были символом несправедливости.

Внезапным жестом, полным нетерпения, она стащила их, скатала в комок и яростно швырнула в густую траву. Она сняла шляпку и отбросила ее тоже. Волосы разметались, и она подставила дождю лицо, набрав полную грудь сырого воздуха. Она думала о своих земельных угодьях, о своих домах, о своих деньгах, лежащих в банке. Как все это бессмысленно, столь же ненужно, как и эти перчатки. Дождь продолжал орошать ее лицо, согбенная фигура Дженны застыла над маленьким надгробием. И Джейн в последний раз перебрала причины, которые заставляли ее медлить: сила условностей и ее собственная нерешительность; Мальчик; затем выхаживание раненых; наконец, Окленд.

С силой встречного поезда на нее нахлынуло возмущение. Оно затопило ее – Джейн едва не ослепла от яркой вспышки в голове. Эмоции, захватившие ее, были так сильны, что у нее затряслись руки, и она с таким напряжением сжала кулаки, что побелели костяшки пальцев. Нагнувшись, она помогла Дженне подняться. Джейн обхватила ее за плечи и медленно двинулась рядом с ней.

Она оставалась у Дженны еще два часа; затем, как и обещала, заскочила переговорить с Мод. Джейн казалось, что время еле тащится и одновременно стремительно летит. Необходимо было справиться со всеми делами, но ее снедало нетерпение.

Моя внучатая тетя Мод была в раздраженном состоянии: в отсутствие немногих приятельниц, включая леди Кьюнард, она скорее всего маялась одиночеством.

– Ты знаешь о самом последнем событии? – спросила она за чаем, и в ее тоне сквозили нотки презрения и возмущения. – Эти картины… – Она обвела рукой стены с холстами, которыми Констанца когда-то сочла полезным восхититься. – Они были преподнесены мне в подарок, а теперь, как выясняется, она требует их вернуть. Быстро сообразила. И мне уже, будьте любезны, прислали их список.

Для Мод, которая обычно очень тщательно оберегала свое достоинство, которая считала дурным тоном выражать страдания или ревновать, это было большой оплошностью. Вероятно, она сразу пожалела о сказанном, ибо, едва только открыв присланное письмо, сразу же отложила его в сторону. К ее немалому удивлению, Джейн не стала тактично уходить от темы, вместо этого она резко поднялась и взглядом, полным решительности, оглядела Мод.

– Неужели вы не понимаете? – обратилась она к Мод тоном, который показался той нескромным. – Это же как раз то, что вы и должны сделать. Верните их, отошлите все до одной. И вы почувствуете себя куда лучше, куда более свободной…

– Моя дорогая, до чего восхитительная мысль! Тогда я смогу жить, как цыганка.

Мод, опасаясь, что, если, как ей советуют, придется вернуть все подарки Штерна, она останется без крыши над головой, сменила тему разговора. Она поймала себя на том, что испытывает легкое раздражение к Джейн, в которой неожиданно проявились романтические иллюзии.