— Пытаешься замолить свои грехи?! Не выйдет. Ведь ты даже не знаешь, насколько ты виноват перед ней.

— Она бы простила меня, потому что любила в отличие от тебя.

Марио лишь засмеялся в ответ на мои слова.

— Нет, она не смогла бы простить тебе все.

— Это ты! Ты! Убил ее.

— Ты, а не я — его голос отразился от стен и загрохотал вокруг меня — Да, ты же сам не веришь в то, что говоришь Фрэнк. Она была бы жива, если бы не ты.

Я не верил своим ушам, о чем он говорит?

— Жива?

— Да, жива. Мои люди должны были стрелять холостыми, перед твоим приездом я должен был дать им холостые патроны. Твой приезд все погубил. Она не должна была достаться тебе, и сама судьба была на моей стороне.

— Только ты один виноват в этом. Зачем вообще нужно было привозить ее на эту скалу?

— Я полюбил ее первый! Я! А ты украл ее у меня. Я всего лишь хотел напугать ее. Ты вынудил меня причинять женщине, которую я люблю боль — после этих слов меня окутала черная ватная тьма. И я был благодарен Марио за этот удар, на некоторое время я забыл обо всем. В этот день я так и не видел лица Марио он стоял за моей спиной. И если бы не этот удар можно было бы подумать, что это был всего лишь разговор с моей совестью.

Нашли меня на полу церкви и снова с окровавленной головой. Объяснениям про нападение никто не поверил, служители церкви всегда готовы помочь и находят всему объяснение сами. Они просто помогают таким как я: читают лекции о жизни и бытие человека в этом мире, водят на богослужение чуть ли не за руку.

Жизнь обрела для меня своеобразную постоянность. Если бы не числа в календаре я подумал бы что прошел всего лишь один день. Один из таких дней изменился благодаря моему сну. Это была моя самая счастливая ночь, мне снился день, когда я рисовал Алекс, а она смеялась. Мы были в этом сне снова вдвоем. Как жаль, что это больше не повториться. Утром я пожалел, что ночь была такой короткой, и вместе с ней закончился мой сон. А в реальности от нашей любви не осталось ничего кроме воспоминаний, ничего, что я мог бы подержать в руках или просто увидеть. Никто не знает, сколько раз я корил себя за то, что отдал тебе свой медальон. Позже тем же утром впихивая в себя чашку кофе и булочку под пристальным взглядом дона Венченце, я вспомнил о том рисунке. По разговорам Марио швырнул его за окно той квартиры, где мы жили, я сомневаюсь, что он сохранился под дождями на земле маленького садика. Заниматься самоистязанием конечно плохо, но я вдруг захотел увидеть это место еще раз.

Попрощавшись с доном Венченце, я ушел, но совсем не на работу как он мог подумать. Мой спаситель с сомненьем посмотрел на меня, и я был уверен, что этот человек с незаурядным умом в недалеком будущем будет знать, где я был сегодня. Я шел по улице к автобусной остановке и продолжал думать о своем милом спасителе, человеке не лишенном определенного обаяния. Я не испытывал к нему неудовольствия или раздражение. Его лекции по отношению к жизни затрагивали мою жизнь довольно косвенно, не заставляя перекраивать свои взгляды и принципы, но ставили иногда в положение легкого недоумения. Неужели же я не видел этого всю свою жизнь и был так слеп. Скорее всего, его беседы помогали посмотреть на все, что было вокруг с другой точки зрения. Так углубившись в свои мысли, я не заметил, как успел добраться до своего места Х.

Дом остался таким же, как был, но для меня в нем не хватало чего-то существенного. Нечто составлявшее его я. Теперь он стал просто зданием, а прежде был обителью моего счастья, пусть даже и временного.

Как же я противен сам себе, наверное, если бы кто-нибудь услышал все мои мысли, ему просто не захотелось бы жить от тоски. Войти в квартиру я не решился, хотя выломать эту дверь для меня не составило бы труда. Я напоминал старого пса, которого выгнали из дома, а он возвращался снова и снова к своей старой двери. Я представил себе вид с балкона, маленькую клумбу, крыши соседних домов и фруктовый сад через дорогу. Постояв еще немного на лестничной площадке, я медленно стал спускаться вниз. Проходя мимо двери, одной из квартир на первом этаже, я заметил какое-то движение за дверью. Дверь немного приоткрылась и снова захлопнулась, словно нерешительный хозяин хотел взглянуть на меня украдкой, но передумал. Видя, его сомненья я решил ему помочь и, взявшись за дверную ручку, хорошенько дернул. Широко распахнувшись, дверь, вытащила на лестничную площадку и старичка, который держался за дверную ручку с той стороны. Я встречался с ним на лестнице и раньше, но теперь он был для меня чем-то далеким, а не просто соседом по дому. Старичок неестественно дернул головой, взглянул на меня и отлепился от дверной ручки. К моему удивлению он пригласил меня войти к нему в квартиру:

— Я так и подумал что это вы. Входите же, входите.

Его надтреснутый старческий голос раздавался без его воли, можно было подумать, что он говорит со мной по какой-то необходимости. И я вошел, в его квартирку, которая тонула в сумраке и походила на музей или лавку антиквара. Здесь было так тихо торжественно, что как-то само собой хотелось сохранить тишину. Мы прошли в крошечную гостиную и сели за стол.

— Вы хотели побывать в квартире?

— Нет, вспомнить, то чего уже нет.

— Я понимаю вас как никто другой. Иногда все, что остается от счастья это воспоминанья.

— Это мало утешает.

— Действительно, иногда хочется почувствовать и более материальные вещи.

Старичок все время смотрел, куда-то мне за спину и я тоже решил взглянуть что там. Когда я обернулся, на меня со стены смотрела моя Алекс. Она лукаво улыбалась, и на одном плече свитер был спущен. Как же это возможно? Задать вопрос я не успел, хозяин квартиры сам поспешил ответить.

— Да, я сразу подобрал листок. Местный художник сделал мне копию, кое-что подправил и вот она скрашивает мои дни. Она чудесная девушка.

Он еще что-то долго говорил, но я ничего не слышал, я только смотрел и думал, как мне забрать домой мой рисунок.

— Хотите взять ее с собой?

— Да, если можно.

— Берите, берите, у меня есть еще одна копия.

Он снял со стены картину и вместе с рамкой вручил мне. Я прижал это сокровище к груди, и даже забыв попрощаться и поблагодарить старичка, поехал к себе. Там я первым делом повесил ее на стене почти у самого окна, чтобы можно было скрыть ее занавесью.

Так Алекс теперь была все время со мной, а еще Мауриция. Племянница дона Венченце, она сирота и дядя воспитывал ее с младенческого возраста один. Это очень гордая и красивая девушка, кажется, она влюблена в меня и постоянно пытается возбудить мой интерес к себе. Мне жаль ее, но поделать я с этим ничего не могу. Она и слушать не хочет о том, что можно любить человека и после его смерти, и постоянно высмеивает меня по этому поводу. Портрет Алекс она долго рассматривала, а затем сказала что в ней нет ничего красивого кроме глаз. Я подозреваю, что она жаждет порвать его на мелкие клочки, но я все время оказываюсь рядом.

Вот так я и живу, снова начал вести дневник только теперь на отдельных листках и от случая к случаю.

Солнце раздражало своим ярким светом. Сегодня все не так, не радует не море роз, ни ясная погода. Алекс стукнула кулаком по двери балкона, и оперлась об косяк головой.

Почему у нее из головы не идет этот сон: Фрэнку плохо, он зовет ее, а потом исчезает в толпе. Почему, почему она медлит? Жалеет отца? Боится. Да, боится, что он забыл ее, боится, что нет больше ее Фрэнка. Алекс подняла голову, в приоткрывшуюся дверь, вошел отец. Опережая его, Алекс заговорила сама.

— И не нужно меня больше отговаривать, я все решила — Алекс отвернулась от отца и стала смотреть на розы.

— Дочка ну как еще мне объяснить тебе? Это опасно! Неужели ты опять хочешь попасть в руки Сантандера? Да, и что ты сделаешь, придешь и скажешь вот она я?

— Нет, папа. Нет, я же говорила, у меня есть план.

— План, план — ворчливо отозвался отец и тоже стал смотреть через балконную дверь на розы.