— Слава Богу, что успел. — Алекс села и ждала, когда перестанет кружиться голова. — Прижав ладонь тыльной стороной ко лбу, она сказала: — Это такое ужасное ощущение. Знала, что оно надвигается, но не в силах была его остановить. И думала только о том, в какое неловкое положение поставлю себя и Бадди перед всеми этими людьми.

— Это часто случается?

Она покачала головой:

— Обычно все не так страшно. У меня было неприятное ощущение от пребывания на крыше, но я думала, что смогу выдержать. Потом толпа оттерла меня к ограждению. Когда я поняла, что не в силах отодвинуться, я потеряла над собой контроль. Боже, как я ненавижу эту слабость.

— Ты вовсе не слабая, Александра, — возразил он сердито. — Ты сильная, решительная женщина. Твой страх высоты не слабость. Это то, чем ты не можешь управлять. — Он помолчал. — Ты давно не ела?

Алекс подумала.

— С утра, наверное. Я была слишком занята, Бадди водил меня по городу, и я даже не думала о еде.

— Вероятно, это тоже повлияло. — Он пошел к телефону. — Я тоже не ел, но собираюсь исправить это прямо сейчас.

Алекс прислушивалась к звуку его низкого голоса, когда он поднял трубку и сделал заказ на беглом французском языке. Очень скоро два официанта в ливрее вошли в номер и стали накрывать стол на двоих, стелить тонкую скатерть, расставлять хрусталь и раскладывать серебро. Когда они ушли, в ведерке со льдом стыло шампанское, а в центре стола в маленькой вазе плавали гардении. Их аромат наполнял комнату.

Мэтт выключил свет. Теперь горели только свечи. На столе и в канделябрах у стен. Он отодвинул для нее стул.

— Как вкусно пахнет, — сказала Алекс, когда он приподнял серебряный купол на подносе и стал накладывать ей еду на тарелку.

— Я заказал отбивные из телятины с грибами под соусом «провансаль» и молодой картофель. — Он открыл корзинку со свежеиспеченными булочками, горячими и мягкими. — А на десерт — крем-карамель с клубничным ликером.

— На французском это звучит гораздо более экзотично. На каких еще языках ты говоришь?

— Немного нахватался испанского в своих поездках в Латинскую Америку. Слегка умею по-арабски. И еще несколько диалектов.

— Я поражена.

— Не стоит. Все это входило в мою профессию.

Несколько минут они ели молча, наслаждаясь восхитительным ужином.

— Это прекрасно, — сказала Алекс.

— Вот видишь. Тебе необходимо было поесть.

— Но дело не только в еде. Это… божественно.

— А вот и божественный нектар. — Мэтт налил в ее бокал бледно-золотистое вино. — Попробуй.

Алекс отпила шампанское и откинулась назад, хорошее настроение вернулось к ней. После толкотни и гула голосов покой и безмятежность этого места были целительным бальзамом.

— Я так рада, что Бадди не ожидает моего возвращения. Думаю, что больше мне сегодня этого не вынести.

— Я тебя понимаю. Это словно быть запертым в клетке.

— Так что ты делаешь здесь, в Каннах, Мэтт?

— Мой фильм выдвинут на соискание премии.

— Ох, Мэтт! — Она схватила его за руку. — Это чудесно.

Мэтт накрыл ее руку ладонью.

— Не уверен, что это чудесно. Мне советовали не рисковать. Здешние критики могут быть свирепыми. — Его тон стал легкомысленным. — Не надо даже спрашивать, почему ты здесь. Уверен, такой напористый агент, как Бадди Холбрук, прекрасно понимает, что следующий твой шаг — это кино. Вероятно, он не уедет, пока не заключит для тебя контракт.

Алекс пожала плечами, чувствуя, как от его прикосновения тепло разливается по жилам. В этот миг мысли ее были очень далеко от Бадди и его контракта.

— Когда будут показывать твой фильм, Мэтт?

— Завтра вечером. Завтра после обеда мне придется выдержать неизбежную встречу с журналистами и фотосъемку.

— Тогда мне уже пора. Вероятно, тебе еще надо уладить миллион мелочей, как всегда в последнюю минуту. — Она попыталась высвободить руку, но он ее не отпустил.

Мэтт встал, потянув ее за собой, заставил подняться и обогнуть стол. Голос его был тихим и больше походил на шепот.

— Не уходи, Александра. — Ему очень понравился румянец, заливший ее щеки. — Когда-то я тебе сказал, что мы окажемся в нужное время в нужном месте.

Мэтту хотелось крепко прижать ее к себе и целовать, пока она не задохнется. Ему хотелось соблазнить ее нежными словами и страстными обещаниями. Но он понимал, что она сама должна принять решение, только сама. И поэтому просто держал ее за руку и смотрел в глаза, а потом произнес охрипшим от нахлынувших чувств голосом:

— Я не хочу, чтобы ты ушла, Александра. Ни сейчас, ни потом. Я бы хотел, чтобы сегодня ночью ты осталась со мной.

Хочет ли она этого? Ей казалось, что хочет, и все же, если бы Мэтт не держал ее за руку, она бы попятилась и убежала, как испуганный олень.

Там, на крыше, она позволила ему увидеть ее слабость, ее уязвимость. И все еще стыдилась этого. Теперь ей хотелось показать ему свою силу, свое самообладание.

— Если я останусь, — тихо произнесла она, — то только потому, что хочу этого.

Он видел в ее глазах растерянность и вспомнил, как его охватил ужас при виде ее обморока. В то мгновение он понял, что сделает все, что угодно, чтобы оградить ее от опасности. Но сейчас, видя, как она замерла, борясь со своей гордостью, он понял, что его чувства к этой стойкой, нежной женщине — нечто гораздо большее, чем просто желание оберегать ее. Только ему не хотелось давать этому чувству название. Пока не хотелось. Пока оно еще слишком новое и хрупкое.

Он бы не назвал это любовью. Слишком сильное понятие для мужчины, который выбрал для себя одиночество. Но если он и не хотел признаться, что любит ее, то по крайней мере признавал, что сделает все возможное, чтобы убедить ее остаться. Даже готов умолять, если придется.

— Так скажи, чего ты хочешь. — Он слегка прищурился. Большой палец скользнул по ее запястью и ощутил частое биение пульса.

— Я хочу… — У нее внезапно пересохло в горле. С большим трудом она смогла прошептать: — О, Мэтт, больше не могу притворяться. Я хочу тебя.

На мгновение он потерял дар речи. Ее простые слова подействовали на него как ничто другое. В нем вдруг вскипели чувства, о существовании которых он даже не подозревал.

Он ожидал, что Алекс будет сопротивляться или по крайней мере станет отрицать свои истинные чувства. Вместо этого она проявила честность. И он должен ответить ей тем же. Не отрывая взгляда от ее глаз, он поднес ее руку к губам.

— Александра, с той минуты, как я увидел тебя в первый раз, я хочу тебя. Хочу безумно.

Мэтт произнес это так горячо, что она слегка задрожала.

Он провел ладонями по ее рукам вверх, потом по плечам, потом прикоснулся к ее лицу.

Алекс увидела в его глазах свое отражение, в глазах, которые когда-то казались ей темными и таинственными. Теперь же она видела в них только теплоту и горячее, отчаянное желание.

Он зарылся в ее волосы, пропустил между пальцами прядки, потом вдруг сжал их в кулак, откинув ей голову назад. Желание настигло его так внезапно и было таким острым, что у него вырвалось яростное проклятие за мгновение до того, как он прильнул к ее рту.

В этом поцелуе не было теплоты, не было нежности. Только жажда. Жажда настолько сильная, желание настолько жгучее, что они оба были потрясены.

— Боже милостивый, — пробормотал он, прижавшись губами к ее шее. — Я хочу тебя, Александра. Сейчас.

Его руки потянулись к складкам алого шелка на ее плечах. Он хотел быть нежным, но время нежности прошло. Он понимал, что рвет тонкую ткань, но ему было уже все равно. Его губы следовали за кончиками пальцев, пока он стаскивал платье все ниже, обнажая ее молочно-белое тело.

Мэтт услышал, как ахнула Алекс, ее пальцы дергали пуговицы его рубашки. Она дрожала от желания к тому моменту, как платье соскользнуло на пол.

В дрожащем свете свечей она была так прекрасна, что у него перехватило дыхание. Он осыпал горячими поцелуями ее поднятое к нему лицо и слушал тихие стоны отчаяния, пока она пыталась до конца раздеть его. Их пальцы переплелись, они вместе принялись за его одежду, которая в конце концов оказалась рядом с ее платьем на полу.