— Давай, Алекс. Попробуй.

Он видел, что она обдумывает его предложение. И все еще колеблется.

— Давай! — крикнула Тина. — Ты говорила, что любишь музыку и танцы. Ты же пела в кофейне студгородка? Попробуй здесь. Ты ничего не потеряешь.

Алекс вытолкнули на эстраду, где Гэри уже прилаживал микрофон, под ободряющие крики остальных официанток. По кивку Гэри музыканты сыграли первые такты своей темы, и, даже не успев отдышаться, Алекс вынуждена была начать.

С минуту Гэри не верил своим ушам. Ее голос был низким, блюзовым, похожим на выдержанное ирландское виски. Она стояла совершенно неподвижно, смотрела куда-то в противоположную стену, позволяя волнам музыки уносить себя. Сперва она пела неуверенно, пробуя слова чуть ли не на вкус. Затем, медленно, постепенно, даже не сознавая этого, она избавилась от скованности. Она пела, и рвущие душу слова проникали в нее, пока она не утонула в них.

…Так много боли и любви,

Так сильно сердце болит…

Она чувствовала все это — пустоту, усталость, страх перед завтрашним днем, который будет похож на сегодняшний.

Мысли ее унеслись к Кипу. Она звонила ему раз в неделю, но каждый раз, когда слышала его голос, испуганный, полный слез, словно нож поворачивали в сердце. Между звонками она писала длинные письма, напоминая ему об их жизни вместе — когда-нибудь потом. Всегда потом. Верил ли он в это? Верила ли она? Господи, как ей страшно. Так страшно. Она слишком любит его, и ей невыносима мысль, что она может его потерять.

Любовь. Именно ее она чувствовала. Любовь росла в ее сердце, росла с каждым аккордом. Любовь к младшему брату, смешанная со страхом, что он отдаляется от нее. Неужели в любви всегда должна быть боль? Неужели всегда от нее будут отрывать тех, кого она любит? Маму. Папу. Нанну. Теперь Кипа.

Гэри замедлил темп, чтобы подстроиться под ее настроение. Они всегда исполняли «Любовь» в быстром темпе, но в исполнении Алекс песня звучала по-другому. Эффект получился потрясающий.

Он огляделся. Двое уборщиков, споривших в соседней комнате, теперь затихли, изумленно прислушивались; официантки остановились у выхода, замерли и слушали. Даже Джеф вышел из своего кабинета.

Гэри посмотрел на девушку у микрофона. Она не сознавала ничего, кроме музыки. Глаза ее были закрыты, руки, маленькие, изящные, прижаты к груди, словно она молила о чем-то. От нее исходила энергия, такая чистая, такая ясная, что казалось — она вся светилась.

Он взглянул на музыкантов, на лицах которых было написано такое же изумление. Под влиянием ее чувств бас-гитара звенела, тенор-саксофон рыдал, фортепьяно всхлипывало.

Когда песня кончилась, Алекс открыла глаза, она казалась оглушенной и словно не понимала, что сейчас сделала, насколько раскрыла свою душу. Несколько минут в зале царила полная тишина. Затем, когда Алекс начала подозревать, что сделала ужасную ошибку, зал взорвался криками и аплодисментами.

Гэри смотрел, как вокруг нее столпились музыканты. Она казалась искренне удивленной и тронутой их комплиментами. Официантки во главе с Тиной бросились к эстраде, чтобы выразить свое одобрение.

— Ты зря теряешь время, работая официанткой, — сказала ей Тина. — С таким голосом, как у тебя, нужно зарабатывать им на жизнь.

Гэри взглянул в глубину зала, где совершенно неподвижно стоял Джеф, наблюдая и прислушиваясь.

— Как насчет еще одной песни? Попробуем «В одиночку».

Эти слова могла бы написать она сама, поняла Алекс, снова утонув в музыке. Ее надрывающий душу голос завораживал, заставлял забыть обо всем: о серьезных проблемах и маленьких неприятностях, о времени, об окружающих, о себе.

Уже на середине песни все поняли, что Джеф только что потерял свою лучшую официантку и что Гэри только что нашел то, что искал с тех пор, как впервые взял в руки гитару: женщину с голосом, идеально выражающим музыку, звучащую в его душе. Она словно открыла тайную дверь в его сердце.

— Алекс, ты не могла бы остаться еще на пару часов порепетировать с группой? — спросил Гэри, когда песня кончилась.

Она подумала, что в девять у нее начинаются занятия — не говоря уже о том, что она уже почти двадцать часов не спала. Но музыка дала ей новые силы, и она знала, что останется с ними так долго, как они смогут играть.

— Сколько ты будешь мне платить?

Гэри откинул назад голову и расхохотался:

— Так и знал, а то ты уж слишком неправдоподобно хороша.

Алекс ждала. Так как он больше ничего не прибавил, она попыталась снова:

— Ну? Сколько?

— Больше, чем ты можешь заработать, обслуживая столики в этой забегаловке. Что скажешь?

Медленная улыбка тронула ее губы.

— Ты только что произнес волшебное слово. Наверное, я могу попробовать. Но я не хочу оставить работу официантки. Как ты считаешь, могу я успеть и то, и другое?

Гэри проглотил возражения; они обсудят это позже. А сейчас он был слишком счастлив. «Шорохи» больше не будут еще одной ресторанной джаз-группой. Они только что нашли ключ к звездной карьере.

— Сегодня, после того как все места окажутся занятыми, больше никого не впускать, пока не освободится столик. Понятно? — Джеф сидел за своим письменным столом и в упор смотрел на нового вышибалу, которого только что принял на работу. — Я получил письмо от городской администрации. Кажется, в прошлые выходные у нас побывал пожарный инспектор и насчитал больше тел, чем позволяет вместимость нашего бара. Если он снова обнаружит, что мы переполнены сверх нормы в эти выходные, нас обвинят в нарушении правил.

Когда служащий ушел, Джеф с улыбкой откинулся на спинку кресла. Он готов сносить любые обвинения в нарушении правил в обмен на это. Никто не ожидал такого успеха. Алекс пела всего три недели, но люди уже выстраивались в нетерпеливую очередь у дверей. «Поцелуй» вдруг стал самым модным кафе в городе. И Джеф получил значительную прибавку к зарплате от благодарного владельца.

Алекс вошла, как только оркестранты начали устанавливать на сцене свои инструменты. Джеф поднялся и смотрел, как она пробирается сквозь толпу.

Как и предсказывал Гэри, она вынуждена была всего через неделю оставить работу официантки. Невозможно было обслуживать столики и потом бежать на сцену. Кроме того, певица в фирменной майке бара не соответствовала тому образу, который был нужен.

Сегодня на ней было красное платье из тонкой переливающейся материи. Облегающий лиф подчеркивал ее полную грудь и тонкую талию, а юбка падала свободными складками почти до щиколоток. На любой другой, подумал Джеф, оно выглядело бы старомодным, словно бабушкино платье, на ней же смотрится потрясающе. Он видел, как оборачивались ей вслед мужчины, пока она шла к сцене. Как ни странно, она, казалось, совершенно не чувствует их взглядов. Или, подумал он, она очень хорошо скрывает свои чувства.

Лен протянул руку, чтобы помочь ей подняться на эстраду.

— Я работала над новой песней, — пробормотала она, ставя перед ним ноты.

Алекс села рядом с ним у фортепьяно, и оба склонились над нотами. Так они и сидели, пока не пришла пора начинать.

Мэтт пробрался сквозь толпу и сел у стойки бара. На шее у него висел фотоаппарат. Он бродил по улицам в поисках персонажей для своего последнего проекта. Журнал «Лайф» поручил ему репортаж о развлекающейся молодежи Америки. Это было его первое задание со времени того происшествия.

Он оставил пляжи и лыжные курорты другим; Мэтт предпочитал снимать по ночам.

Толпа у дверей бара «Поцелуй» его заинтересовала. Почему это заведение вдруг стало таким популярным?

Он вытягивал шею, привычно всматриваясь в лица официанток, но Александры не видел. На эстраде негр-пианист играл свои пассажи по очереди с гитаристом, который больше был похож на спортсмена по серфингу со своей гривой русых волос и темными очками. Остальные музыканты следовали за медленным ритмом ударника.