— Производство левых товаров? — спросил он.

— Афера с фондовыми товарами, точнее, с тканями.

— Швейные фабрики отказываются от дефицитных фондовых тканей в пользу сторонних организаций, а торгово-закупочные базы направляют их в магазины?

— Вы тоже хорошо осведомлены.

— У меня есть друг в Министерстве внутренних дел СССР. Иногда кое-что рассказывает. Занимается хозяйственными преступлениями.

— И этим?

— Не знаю. Может быть, и этим. Кстати, вам кличка Князь ни о чем не говорит?

— Нет. А что?

— Ничего. Что сказать Шота?

— Пошлите его к черту. Между прочим, Гурам так и сделал бы. Поэтому Шота и не пришел к нему. Ну ладно, я должен идти в редакцию. — Выйдя из машины, я попрощался.

— Серго, на вашем месте я все же изложил бы на бумаге известные вам факты, как просил подполковник Иванидзе.

— А об этом откуда вы знаете? Тоже от друга в Москве?

— Гурам сказал. Одно дело устное заявление, другое — письменное. Все же документ.

— Спасибо за совет.

Я не собирался воспользоваться советом Эдвина.

Нана куда-то торопилась, а ее статья стояла в номере, но не влезла в полосу. Нана объяснила, что мне следует сделать и что именно сократить в статье, проводила меня в типографию и умчалась.

В ожидании метранпажа я читал газеты за последние дни.

Развернув воскресный номер, я изумился. На последней странице был напечатан рассказ Левана Чапидзе. Начало сразу заинтриговало: «Он не мог ходить в цирк. У него были на то свои причины. Но говорить о них внучке не стоило. Она была слишком мала». Рассказ строился на ассоциациях, и Левану удалось ювелирно соединить настоящее с прошлым. Но холодная расчетливость, с которой Леван вел повествование, трогала мозг, а не сердце. Интересно узнать впечатление Гарри, подумал я и взглянул на часы. Гарри, наверно, был уже дома.

Уладив все с метранпажем, я поднялся в редакцию, чтобы позвонить Гарри.

В отделе информации горел свет. Я взялся за ручку. Дверь оказалась запертой. Пьют, подумал я и повернулся, чтобы уйти. Дверь распахнулась. Я увидел Левана. Я ожидал, что он скажет «шпионите», но вместо этого услыхал:

— Заходите.

В комнате сидели Гарри и Мераб.

— Юноша! — Гарри обнял меня, и я, к удивлению, не почувствовал запаха алкоголя.

— Гарри, не надо слез! — сказал Мераб и протянул мне руку.

— Ты нас совсем забыл, юноша, — упрекнул меня Гарри.

— Приболел немного, — объяснил я.

— Попросил бы соседей позвонить мне. Я бы хоть бульон сварил для тебя, — сказал Гарри.

— Думаете, за ним некому ухаживать? — усмехнулся Леван. Он усмехнулся доброжелательно. Весь его вид говорил, что он настроен доброжелательно, и я не понимал почему.

— Наверняка есть кому, но мне доставило бы удовольствие сварить для него бульон, — улыбнулся Гарри.

Леван защелкнул замок на двери.

— Продолжим.

Я полагал, что на столе появится коньяк, но, к моему изумлению, Леван вытащил из ящика рукопись.

— Объясните нашему юному коллеге, что здесь происходит.

— Леван Георгиевич читает нам главы из своей повести, — сказал Гарри.

Глава, которую прочитал Леван, была скучной и торопливо написанной. Тем не менее Гарри и Мераб восторженно похвалили ее. Мы поднялись. Леван велел мне задержаться. Как только Гарри и Мераб ушли, он сказал:

— Вы знаете, что Мераб вскоре уедет на сессию в Москву? По возвращении Мераба Амиран уедет в санаторий.

Я не понимал, к чему он клонит. Еще недавно он собирался меня выгнать.

— Как у вас дела с пьесой?

Не знаю, что на меня нашло, но я откровенно рассказал ему о своих театральных мытарствах.

— Да, вам не позавидуешь. — Леван снял очки и, близоруко сощурившись, протер стекла. — Трудное это дело — творчество. И всегда неопределенность. Примут — не примут. Нет, нам не позавидуешь. Каждый вечер я пишу до часу, до двух, а нужно ли мое творчество кому-нибудь, одному богу известно.

— По-моему, оно нужно прежде всего вам.

— Тогда почему вы считаете, что ваши дела с пьесой плохи? Вы написали пьесу, выразили себя. Успокойтесь на этом.

— Пьеса требует постановки. Иначе не узнаешь, получилась она или нет.

— А проза требует чтения. Без читателей не существует писателя.

— Вы много написали?

— Почти половину.

— Не лучше ли было бы написать серию рассказов? Их охотнее берут журналы. Для повестей и романов не хватает места.

— Знаю. Слишком много времени я потерял. Мне уже сорок два. Надо наверстать упущенное. Имя я могу сделать только крупной вещью. Опубликуют повесть, вернусь к рассказам. Кстати, вы читали мой последний рассказ в воскресном номере газеты?

— Нет. Я не читал газет во время болезни.

— Я его написал на одном дыхании вот за этим столом. Любопытно услышать ваше мнение. Гарри и Мерабу я до конца не доверяю.

— Они, по-моему, хорошо к вам относятся.

— Вот поэтому и не доверяю до конца. — Леван встал и выпил воды. — Что у вас произошло на швейной фабрике?

У меня перехватило дыхание.

— Я должен знать все, раз вы будете у меня работать, — сказал Леван.

— Разве вопрос уже решен? — спросил я, гадая, каким образом Леван узнал о фабрике.

— В принципе. Так что произошло?

— Долго рассказывать.

Леван взглянул на часы.

— Отложим до другого раза. При случае плесните вином в этого борова Шота еще раз.

Я облегченно вздохнул. Леван знал о моем столкновении с Шота в кафе, о чем ему могли рассказать официантки. Но по-чему он связал конфликт с фабрикой? И почему он так резко изменил отношение ко мне? Неужели он полагал, что я могу поднять руку только на него, а таких, как Шота, испугаюсь? Прощаясь, я пожелал ему удачи.

— Идите к черту, — сказал он.

На улице меня ждал Шота. На нем был полосатый, как матрас, пиджак, из верхнего кармана которого торчал красный платок. Пижон, подумал я и сказал:

— Привет, Князь.

Я назвал его Князем без всякой задней мысли, точнее, с целью уязвить. Большего позволить себе я не мог, хотя было огромное желание затащить его в пустой и темный тупик, где днем парковались редакционные машины, и как следует отделать. Я помнил разговор с Эдвином, но не связывал с нам клички Князь.

Шота вздрогнул и сказал:

— Привет журналистам. — Он даже не улыбнулся. — Поехали.

Улыбнулся я.

— Куда, Князь?

— К Марье Петровне. — Он острил.

Если меня ожидает опасность, он не приехал бы один, подумал я.

— Поехали.

Шота свернул на Элбакидзе, и машина покатилась под гору, набирая скорость.

— Потише, Князь!

Он и не думал притормаживать.

— Хотите отправиться на тот свет? — сказал я.

— На тот свет я тебя отправлю. В последний раз предупреждаю — успокойся. Допрыгаешься.

— Угрозы пошли в ход?

Машина проскочила мост, повернула налево, на Плехановский проспект, затем еще раз налево в какой-то переулок, пересекла трамвайные пути, выехала на тихую зеленую улицу и вскоре встала у массивного трехэтажного дома с изразцами.

— Приехали, — сказал Шота.

— Куда, если не секрет? — спросил я.

— До сих пор ты не боялся, — ответил он и вылез из машины.

— Я и сейчас не боюсь, — соврал я, выходя из автомобиля. Я оглядел дом. Венецианские окна. Застекленная парадная дверь с бронзовой ручкой. Очевидно, он принадлежал до революции богатому купцу. Квартиры в таких домах слишком дорогие, чтобы в них жила всякая шваль вроде Гочо-поросенка. Нет, здесь не могли убить. — Просто я хочу знать, на что иду.

— Санадзе ждет.

Комната, в которую меня провел Шота через полутемный коридор, оказалась кабинетом. За письменным столом в вертящемся кресле восседал Георгий Санадзе. Он просматривал иллюстрированный журнал.

— Прошу, — сказал он мне и бросил Шота: — Иди.

Шота молча повиновался и осторожно закрыл за собой дверь.

— Угрожал? — спросил Санадзе.