— Кто устанавливает цены? Сами магазины? — спросил я Ило.

— Магазины ничего не устанавливают. Они имеют свой процент с операции. Им говорят, какие именно ткани и по какой цене продавать. Во всех городах цены одинаковые. Не дай бог кому-то нарушить! Голову снимут. За этим строго следят. Нарушил Коберидзе дисциплину. Что вышло, сам знаешь.

— А кто следит?

— Кому надо, тот и следит.

Ило не назвал ни одного имени. Но мне некуда было торопиться.

— Представляешь, что придумали?! — сказал он. — Это тебе не левое производство трикотажа. Это, я тебе доложу, высшее искусство делать деньги. Из воздуха делают деньги. Какие! Умные у нас все-таки люди. Только их ум не туда направлен.

Вряд ли он был обеспокоен тем, куда направлен ум дельцов, но я изо всех сел старался не перечить ему.

— В отсутствии ума их, конечно, не упрекнешь. Тот, кто придумал это, хорошо изучил все операции, связанные с движением фондовых тканей.

— Сегодня без знаний нельзя заработать и копейки.

— Я хочу сказать, что этот человек должен быть близок к торгово-закупочной базе, работает там или работал.

— На меня намекаешь? Я в этом деле не участвую.

— Откуда же ты все знаешь?

— Не задавай глупых вопросов. Я уже говорил, что много знаю вообще.

— Хорошо. Скажи, какой смысл швейной фабрике отказываться от фондов?

— Смысл в деньгах. Все получают деньги на каждом этапе движения товара — фабрика, база, магазины. Большие деньги, Серго. Можешь представить., если за каждый метр фондовой ткани одни жулики платят другим жуликам пятьдесят копеек, а метраж перераспределяемых тканей превышает в год пять миллионов.

— Но если фабрика отказывается от дефицитной ткани, дураку ясно, что в корыстных целях.

— Нет. Твой Вашакидзе, например, модернизировал цех раскроя, нормы же расходования сырья сохранил старые, во всяком случае, до тех пор, пока не построит новый цех раскроя. А цех строиться будет еще пять лет. Представляешь, какая у него экономия?! Другого якобы не устраивает ткань «Ариадна», потому что у него старые машины, которые тянут шелк. Была бы материальная заинтересованность, предлог найдется.

— В любой, даже в такой хорошо продуманной операции есть слабое звено. Неужели ревизоры до сих пор ничего не обнаружили?

— Фонды передаются по письмам. Письма оформляются правильно. Только они не имеют юридической силы без визы Госплана. Такой визы на письмах нет и быть не может. Ревизоры смотрят на ее отсутствие сквозь пальцы.

— Если они не боятся ревизоров, почему испугаются меня?

— Глуп ты все-таки. Битый час объясняю… Фабрика может изменить утвержденный государственный план самостоятельно? Нет! А план, между прочим, выполняется благодаря фондовым тканям. Ладно. Подойди к этому вопросу с другой стороны.

— Какая еще сторона может быть у этого вопроса?

— Политическая! Искусственно создают дефицит. Например, Кутаисский шелковый комбинат начал выпускать замечательную ткань «Ариадна». Дельцы сразу наложили на нее лапу. В итоге не государство, а они регулируют, где, когда, в каком объеме и по какой цене «Ариадна» поступит в продажу.

Я не сомневался, что Ило открыл часть карт. Такие люди всего не говорят. Но теперь, когда удалось получить от него важные сведения и мы стали как бы партнерами, я уже мог не делать тайны из того, что ничего не знаю о Шота Меладзе.

— Что ты хочешь знать о нем? — сказал Ило. — Рабочий на базе Грузтрансурса.

— Какой рабочий?! Одет, как арабский шейх, разъезжает на собственной «Волге»!

— Рабочие в нашей стране, между прочим, хорошо живут.

— Рабочие — да. Выкладывай, кто он.

— Для вида оформлен рабочим. Коммивояжер, посредник между базами и фабриками. Даже средней школы не закончил. Но к людям подход имеет. Может с любым договориться. Тебя я, конечно, не имею в виду. Ты у нас особенный фрукт.

— Сразу предлагает крупную сумму ни за что?!

— Ни за что денег не платят. Может, вначале вроде ни за что, а потом все до копейки отрабатывают. Словом, посредник он. Делает большие деньги. Неделю в Тбилиси не сидит. Сегодня здесь, завтра в Москве, послезавтра в Вильнюсе, Риге, Киеве. По географии СССР этот неуч теперь мог бы иметь «отлично».

— СССР?! Значит, масштаб всесоюзный?

— Глупый ты человек! По-твоему, деньги только у нас любят? Люди везде люди.

— Послушай, Ило, в этой географии Иваново тоже есть?

Ило задумался, потом неожиданно рассмеялся и сказал:

— Нет, ты не так уж глуп. В Иванове ведь Карло Торадзе работал. В этой географии Иванова нет.

Напрасно я обольщался. Ило так и не назвал ни одного имени, а когда я стал настаивать, разозлился.

— Я тебе достаточно сказал. Твоя очередь внести долю в наше общее дело.

Итак, до остального я должен был докапываться сам.

Я лежал дома на кровати и думал об услышанном от Ило. Теперь я о многом догадывался. Карло Торадзе, очевиднее всего, был невиновен. То, что моя вера в его честность оправдалась, безмерно меня радовало.

В доме было тихо. Лишь снизу доносился приглушенный стук молотка Ираклия. Он не мешал мне.

Я прикурил сигарету от окурка и спросил себя:

— Кто убрал Карло Торадзе?

И сам же ответил:

— Коберидзе, Шота. Он мешал им.

— Но Коберидзе, а тем более Шота не обладали такой властью, чтобы распорядиться судьбой Карло.

Два человека обладали такой властью — директор и главный инженер. Я начал с Вашакидзе. Он имел власть большую, чем директор. Он любил власть. Он хотел, чтобы все трепетали перед ним, перед его знаниями. Возможно, он переоценивал свои способности, но не верилось, что он мог упрятать Карло в тюрьму.

Мой второй голос шепнул:

— Вашакидзе неспроста перевел инженера на склад. Он боялся Карло.

— Вашакидзе боялся? Чего он боялся, обладая такой властью?

— Знаний Карло. Не тех, которые Карло получил в институте и в Иванове, а тех, которые он обрел здесь, на фабрики. Карло и согласился перейти на склад, надеясь до конца понять механику жульничества, получить недостающую часть знаний. А Вашакидзе надеялся, что на складе Карло угомонится. Если же нет, пришлось бы убирать его. Никто не позволил бы Карло разрушить отлаженную систему махинаций. Карло не угомонился. Он не из тех, кто останавливается на полдороге, замолкает на полуслове. Он из тех, кто идет до конца. Вспомни, что Ило сказал — за две недели до ареста Карло снова говорил о махинациях с директором.

— Получается, что Ахвледиани предал Карло, сообщив о разговоре Вашакидзе?

— Конечно, предал. Предал из трусости и корысти.

— Трусость не вяжется с его прошлым. Он фронтовик, воевал геройски. Корысть? На старости лет человек не ищет сомнительных путей к обогащению и не вступает в разговор с преступниками. Он предпочтет оставить детям доброе имя, а не богатство.

— Допустим, Ахвледиани по недомыслию подписывал письма об отказе от фондов. Но ведь Ило утверждает, что Карло раскрыл Ахвледиани глаза! Значит, нельзя отрицать его осведомленности. Что заставило Ахвледиани молчать, когда Карло арестовали, если не корысть?

Я долго думал, прежде чем ответить на этот вопрос. Я вызывал из памяти Ахвледиани, мысленно рассматривал его со всех сторон, пытался говорить с ним. Он молчал. Он все время отстраненно молчал, как будто происходящее вокруг его не касалось.

Внезапно меня озарило. Я понял, почему Ахвледиани предал Карло. Ахвледиани когда-то оступился. Но что произошло? Я не знал этого. Знал Вашакидзе. Несомненно знал, раз они рука об руку работали семнадцать лет. Да, сначала Ахвледиани предал себя, потом — Карло. Возможно, он хотел выбраться из топи, но страх перед гласностью, позором мешал ему. Его засасывало. И вдруг появился Карло — луч света, последняя надежда, соломинка. Он ухватился за Карло, как в свое время за Вашакидзе. Он всегда шел за лидером. Он уже лелеял мечту о новой жизни, где больше не будет сделок с совестью, мучительных раздумий о позоре своего существования, а будут светлые и чистые дни, когда эту мечту заслонил собой Вашакидзе. Нельзя перечеркнуть прошлое. На плечах прошлого держится настоящее и произрастает будущее.