Элизабет продолжала размышлять над тем, как бы выпутаться из сложной ситуации, не рискуя повторить неуклюжую сцену у нее дома. Но ее опасения были напрасны. Квинт пригласил ее в комнату, расположенную прямо рядом с бильярдной. Когда он зажег свет, глазам Элизабет предстала не спальня, а обитый мягкими панелями зал с внушительным набором тренировочного оборудования.

– Перед тем как выпить, я хотел кое-что тебе показать, – сказал Квинт очень серьезно.

Элизабет остановилась возле одного тренажера. На одном его конце располагалась стойка с перекладиной, на которой были подвешены громадные гири.

– Ты действительно поднимаешь это? – спросила она.

Квинт бросил взгляд на гири и кивнул, не видя в этом ничего особенного. Он шел прямиком к витрине на дальней стене зала, где на красном бархате лежал свисток. Какое-то время они молча стояли перед витриной, глядя на свисток. Покосившись на напряженно сжатые губы Квинта, Элизабет поняла, что этот предмет имеет для него большое значение. «Интересно, что за ним скрывается», – подумала она.

– Я… храню свисток, чтобы он напоминал мне… – Квинт говорил медленно, с трудом подыскивая слова.

Элизабет была вся внимание. Не проронив ни слова, она ожидала продолжения рассказа, понимая, что Квинт собирается сообщить ей что-то очень важное. Он крепко сжал руку девушки.

– Свисток принадлежал моему школьному тренеру. Этому человеку я доверял больше всего на свете. – Квинт наклонил голову и нахмурился, словно прислушиваясь к голосу из прошлого. – Я буквально боготворил его. До тех пор пока он меня не предал.

– А теперь ты его ненавидишь? – спросила Элизабет, следя за выражением лица Квинта.

– Ненавижу? – опешил Квинт. – Вовсе нет. Своим предательством он добился неожиданного результата – моя жизнь круто изменилась к лучшему. Вместо того, чтобы влачить жалкое существование, довольствуясь крохами, как это бывает с большинством бывших спортсменов, я замахнулся на суперприз. Тренер сумел дать мне такой чертовской силы запал, что пламя бушует во мне до сих пор.

– А как же ему это удалось? – спросила Элизабет, наблюдая за Квинтом, который не сводил глаз с блестящей железки. Любопытство ее было возбуждено, и она хотела знать конец этой истории.

– Я тогда был туп, как бревно, – продолжал Квинт и поднял руку, призывая Элизабет потерпеть и не задавать лишних вопросов. – Нет, не в смысле умственной отсталости. В школе я получал хорошие отметки. Но мой старик был алкоголиком. Из тех, что просиживают целыми днями за бутылкой и вытряхивают из семьи последние деньги. Мать не выдержала такой жизни и умерла. Мне было тогда столько, сколько сейчас Ники. После смерти матери все свои старания я употребил на то, чтобы отвадить своих братьев и сестер от пагубного пристрастия.

Элизабет оцепенела, ошеломленная рассказом Квинта. Она понимала, что ему трудно раскрывать перед нею душу. В ореоле благополучия Квинт выглядел естественно, и Элизабет привыкла думать, что общественное положение семьи уже на старте обеспечило ему фору в жизненной гонке. В действительности оказалось, что Квинт – это человек, который сделал себя сам в полном смысле этого слова.

– В школе я неплохо играл в футбол, – продолжал Квинт. – Я не был великим футболистом, но вполне мог заинтересовать какой-нибудь престижный университет. Мне предложили контракт с выплатой вознаграждения наличными. Сумма была весьма скромной, но я не был избалован. Тренер знал о вознаграждении и молчаливо одобрил сделку. Тогда он ни словом не обмолвился о ее незаконности.

– Но он знал, что сделка незаконна.

– Конечно, знал. Я обнаружил это, только будучи на втором курсе. Тогда спортивная программа университета была включена в круг проверки на федеральном уровне. К тому моменту тренер работал в другом университете – главном сопернике моего и имел там репутацию скандалиста. Благодаря его выступлению на слушаниях в комиссии моя команда была подвергнута тщательной проверке. Меня в результате лишили права продолжать занятия, и я перешел в более скромное учебное заведение.

– Однако это не сказалось на твоей карьере профессионального футболиста, – уточнила Элизабет.

– Не жалуюсь, – криво усмехнулся Квинт. – На последнем курсе меня представили на получение премии в области спорта.

– А я и не знала.

– Как и большая часть человечества. Меня забаллотировали при голосовании. Но все равно я был на седьмом небе от счастья, потому что попал в «Канзас-Cити Чифс». Ну а остальное – дело прошлое, так они сказали, – закончил Квинт, сдержанно усмехаясь.

– Ты так скромно начинал и…

– Именно, – подхватил Квинт, обняв Элизабет за плечи и привлекая ее к себе. – Я хотел, чтобы ты убедилась, что, чтобы оказаться победителем, необязательно быть первым на старте. Если, конечно, ты готов к долгому и трудному пути.

Элизабет обняла Квинта. Его рассказ взволновал и растрогал ее. Квинт предстал перед ней в новом свете.

– Так ты думаешь, что мне еще не поздно брать уроки по фигурному катанию? – спросила она, смущенно улыбаясь.

– Ты ухватила мою мысль, – ответил Квинт и, прижав Элизабет к груди, посмотрел на часы. – Перед тем как мы выпьем, я должен сделать один важный телефонный звонок. Ты не возражаешь?

Квинт усадил Элизабет в гостиной на кушетку с мягкими подушками, а сам исчез за дверью своего кабинета, расположенного по соседству. Элизабет посмотрела на светлых тонов ворсистый плед с восточным орнаментом, на полотна современных художников, украшавшие панели из темного дерева. На интерьере комнаты лежала печать совершенства, которую дает только прикосновение руки профессионального дизайнера.

Первым побуждением было скинуть с ног туфли и сбросить на пол подушки, с такой педантичностью разложенные на кушетке. Когда Элизабет представила, как она растянется поперек ворсистого пледа в ожидании Квинта, просторная гостиная показалась тесной и душной. Она поднялась и, подойдя к балконной двери, открыла ее, пытаясь освежить разгоряченное лицо.

На балконе хозяйничал ледяной ветер. Скрестив на груди руки, Элизабет подошла к перилам. Серп луны блестел на черном бархате неба. С высоты двенадцатого этажа Элизабет видела простиравшийся перед нею город. Мириады огней, рассеченные лентой реки, уходили вдаль. «Меня тоже влечет вдаль», – подумала Элизабет. По телу пробежала дрожь. От холода или, быть может, от томительных предчувствий?

Прошло какое-то время. Элизабет уже порядком замерзла, когда дверь за ее спиной открылась. Пальто Квинта, хранившее его запах и тепло, легло на плечи девушки. Не отрывая глаз от панорамы города, Элизабет закуталась в него.

– Какой отсюда потрясающий вид! – восхищенно сказала она.

Квинт что-то пробормотал в знак согласия и протянул ей бокал коньяка.

– Видишь то белое здание на дальнем конце испанского квартала? – спросил он, указывая на дом Элизабет. – Там живет моя девочка.

Элизабет чуть не выронила бокал из рук. «Моя девочка», – повторила она про себя. Она подняла бокал к губам и отпила глоток, стараясь успокоиться. Жидкость приятным теплом разлилась по всему телу. Квинт подошел сзади совсем близко, обнял Элизабет за плечи и прижал ее к своей широкой груди.

Она извлекла из уютной глубины пальто руку и коснулась щеки Квинта. По коже пробежала дрожь. «Он совсем замерз, впрочем, я тоже», – с беспокойством подумала Элизабет. Возвращаться в комнату не хотелось. Так бы и стоять вечно, чувствуя, что на плечах покоятся руки Квинта, а у ног простирается целый город.

«Моя девочка», – вновь всплыли в памяти слова Квинта.

– Не надо было стоять на балконе так долго, – сказал Квинт, подходя вместе с Элизабет к бару, расположенному в нише в стене гостиной. – Ты вся дрожишь.

У Элизабет язык не поворачивался возразить ему. Сама она понимала, что дрожит не только от холода. Стоя совсем рядом с Квинтом, она наблюдала, как он взял графин и добавил коньяка в оба бокала. Его движения казались Элизабет неестественно медленными, словно с того момента, как он обнял ее там, на балконе, пошел иной отсчет времени.