– Ступай, сынок, и ничего не бойся. Именем Всевышнего отпускаю тебе все твои грехи…

Артур долго смотрел на Маэля, наконец взял его меч и отнёс в кузницу.

– Сделайте так, чтобы никто не смог пользоваться этим клинком, – сурово сказал он.

Кузнецы понимающе кивнули и принялись за дело. Через несколько минут меч, раскалённый в печи, лёг на наковальню и под звонкими ударами молотов стал изгибаться, теряя свою форму, и вскоре превратился в нечто безобразное, не имеющее никакого отношения к оружию. Только по сохранившейся рукояти можно было угадать, что это когда-то было мечом Маэля. Артур кивнул и вернулся к гробу.

– Теперь ты можешь не беспокоиться. Твоё оружие не попадёт никому в руки, мой вечный друг, – сказал Человек-Медведь и положил изуродованный клинок на грудь покойника.

Бубны и флейты звучали до глубокой ночи. Поминальная трапеза затянулась до утра. Когда двор опустел, Артур, увидев стоявшего поблизости Мерддина, рявкнул, ударив кулаком по столу:

– Я сам разыщу Мордреда. Я хочу раздавить его. Хочу услышать, как будут хрустеть хрящи и кости этого бешеного волчонка.

– Не твоё это дело, государь. У тебя есть задачи поважнее. Отправь за Мордредом молодых воинов. Только пусть не ради мести ищут его, а для наведения порядка на нашей земле.

– Не ради мести? Учитель, как я могу простить этому негодяю смерть моего лучшего и самого преданного мне человека? Разве поймёт меня кто-нибудь, если я прощу?

Мерддин мягко положил руку на плечо Артура.

– А ты умеешь прощать?

– Не всех… Не каждого… Некоторых… Но Мордреда я убью. Клянусь, я не оставлю его в покое.

– Артур, почему ты считаешь, что смерть Маэля есть что-то особенное? Разве он не был воином? Разве не ты воспитал в нём отвагу и любовь к сражениям? Разве не ты учил его смотреть смерти прямо в глаза и не страшиться её? Разве не ты сделал его таким, каким он стал?

– Куда ты клонишь?

– Он вёл жизнь воина. Смерть ему к лицу. Было бы странно, если бы он дожил до глубокой старости. Он умер честно и гордо. Он заслужил громкую и долгую память. Что же печалит тебя?

– Я хочу умыться кровью Мордреда.

– Не он повинен в гибели Маэля, – твёрдо проговорил друид. – Привыкай смотреть шире, государь. Маэль воевал, как воюют тысячи других, и погиб с оружием в руках. О такой смерти мечтает каждый воин. О нём будут сложены песни. Ты должен радоваться, а не печалиться.

– Прежде мне не приходилось слышать от тебя подобных слов.

– Прежде ты не нуждался в них…

Гвиневера потемнела лицом. Казалось, что ежедневно она состаривалась на целый год. Мерддин беседовал с ней подолгу, но жена Артура не находила сил, чтобы совладать со своим горем. Она была убеждена, что теперь впереди ничего нет, что Маэль украл её жизнь.

– Я признаю, что согрешила, святой отец, – шептала Гвиневера, склонившись перед старцем. – Однако я согрешила по любви. Я согрешила с человеком, которому отдала своё сердце. И вот он умер. Как же мне жить без сердца?

– Дочь моя, мне радостно слышать, что ты стала говорить искренне. Поверь, только через искренность мы обретём истину. Только через искренность мы придём к Господу.

– К сожалению, искренность не даёт мне успокоения.

– Тебе надобно лишь успокоить твою страсть. Маэль – источник твоей страсти. Он не крал твоего сердца, он увлёк твоё тело.

– Разве я не любила его? Святой отец, неужто я могла отдаться ему, не любя?

– Что есть любовь?

– Любовь?… – Гвиневера запнулась.

– Любовь есть истина.

– Не так сказано в Писании, – возразила она.

– Спаситель сказал: «Я есть любовь», – уточнил её друид. – Но он не сказал, что любить надо только Его. Он имел в виду, что любовь и есть спасение. Однако ты не любишь, коли позволяешь себе гибнуть из-за потерянного мужчины. Любовь – это радость, это свет, это жизнь.

– Не понимаю…

Она не понимала и продолжала терзать себя.

И день изо дня она стояла перед окном и смотрела в ту сторону, где находилась могила Маэля. За несколько недель Гвиневера довела себя почти до безумия, и никто не мог справиться с её повредившейся психикой. Она стояла и смотрела в окно, она видела Маэля, поднимавшегося из гроба, видела, как он приближался к её окну, мягко ступая по облакам, протягивал к ней руки и манил за собой.

Однажды она впала в горячку и в бреду бормотала невнятно:

– Он зовёт меня на скалу… Я пойду… Я готова броситься оттуда…

Едва она произнесла те слова, как в комнату вошёл Мерддин. Кикфа, старушка-прислужница, не отходившая от Гвиневеры ни на шаг, рассказывала позже, что друид появился бесшумно, словно соткавшись из воздуха. Она точно знала, что Мерддин отправился рано утром в крепость у Вороньих Ключей, сама видела, как он выезжал в сопровождении пятнадцати человек. И вот могущественный друид стоял возле ложа Гвиневеры. Кикфа остолбенела, таращась на старика. Она много была наслышана о его чудесных способностях, но самой воочию не доводилось видеть. Теперь же Мерддин возник из ниоткуда прямо в двух шагах от неё.

– Кикфа, сходи и немедленно позови сюда отца Герайнта, – властно проговорил друид. – Пусть захватит Священное Писание и молится здесь, возле ложа нашей госпожи.

Служанка попятилась, не отрывая взора от Мерддина, и никак не могла отворить дверь. Она толкала её и толкала, но дверь не поддавалась. Друид медленно повернулся к женщине и нахмурился. Кикфе показалось, что в его глазах вспыхнул огонь, жар которого она ощутила даже на расстоянии. В ту же секунду дверь распахнулась, будто кто-то сильно надавил на неё.

– Ступай, – сказал Мерддин.

Кикфа шмыгнула в коридор и громко затопала по лестнице.

– Гвиневера, – Мерддин положил руку на бледный лоб девушки, – забудь обо всём, что было на той горе, где вы прятались с Маэлем.

Старик приблизил своё лицо к лицу Гвиневеры, его взлохмаченная седая борода коснулась её губ. Жена Артура что-то произнесла одними губами, но слышно было лишь жалобное постанывание. Длинные узловатые пальцы друида нарисовали что-то невидимое на лбу девушки.

– Я попираю установленные правила, вторгаясь таким образом в твою жизнь, – гулко произнёс Мерддин, – но я обязан помочь Артуру. Твоя страсть губит всё, что я сделал, Гвиневера. Забудь же о Маэле, забудь о своём бессмысленном беспокойстве. Вернись к Артуру. Великий государь ждёт тебя, он нуждается в твоей любви…

Мерддин выпрямился и, постояв несколько минут неподвижно, вдруг взвихрил воздух длинными своими руками. Всё пространство комнаты пришло в движение. Пламя масляных светильников запрыгало, обезумев. Стены шевельнулись, задышали, как грудь разгорячённого бегуна, свет из крохотного окошка ринулся внутрь и тут же метнулся обратно, утягивая за собой воздух, коим было наполнено помещение.

– Я гоню прочь твою одержимость Маэлем! – прокричал Мерддин. – Повелеваю: наполнись настоящей любовью, спокойной и глубокой. Стань верной женой. Живи! Ты рождена для жизни!

И тут же всё успокоилось. Пламя светильников унялось, стало неподвижным.

Мерддин властно провёл рукой по лицу Гвиневеры, сбрасывая с него выступившие крупные капли пота.

– Вот и всё…

Когда Кикфа вернулась в комнату вместе с Герайнтом, Гвиневера спала глубоким и ровным сном.

– Где же Мерддин? – недоумённо спросил Герайнт.

– Он был здесь. Он точно был.

– Тебе пригрезилось, Кикфа.

– Нет, я видела. Он стоял вот тут. И дверь распахнул взглядом, – испуганно прошептала служанка.

Герайнт перекрестился.

– Ладно… Пусть так… – неопределённо проговорил он и опустился на стул. – Я кликну тебя, если что понадобится. А ты ступай.

Он раскрыл тяжёлую книгу и подвинул к себе светильник.

Целый месяц Артур с беспокойством следил за тем, как его жена, побелевшая и обессилевшая, балансировала между жизнью и смертью. Безумие покинуло её, но на смену ему пришло равнодушие. Гвиневера не обращала внимания ни на кого, будто мир вокруг неё исчез. Она не участвовала в разговорах и даже не откликалась на собственное имя. Артур много раз заставал её перед окном, выходившим на ту сторону, где лежали холмы – те самые холмы, куда её увёз Маэль, чтобы скрыться от Волчьей Стаи. Там, перед лесом, темнели три древних каменные изваяния, прислонённые друг к другу спиной и своими формами напоминавшие женщин. Народ поговаривал, что это – триединое изображение Матери-Богини, но никто не знал наверняка. Там же теперь находилась и могила Маэля, возле которой в день похорон была сожжена телега с дарами всем жителям Сида и всем божествам, о которых знали и не знали бритты. Гвиневера смотрела на холмы, и по её лицу невозможно было понять, тревожил её этот пейзаж или вселял в её сердце умиротворение. Гвиневера отсутствовала.