Полосатая рубашка. Когда-то такие были в моде, потом устарели, потом вернулись снова, а потом исчезли навсегда, чего вполне заслуживали. Полоски цвета авокадо, миндаля и апельсина явились в мир будто бы специально для того, чтобы не сочетаться между собой. Это можно было бы пережить, но полоски располагались неровно и расходились на середине груди. Не лучше обстояло дело и с брюками. Сесилия подумала, что они немного великоваты, ушила их, и в итоге вокруг молнии образовались такие складки, словно на мальчике был подгузник.

Элиот вздохнул и зажмурился. Осталось надеяться, что сегодня на работе он превратится в невидимку… или что Майк будет слишком занят и не начнет на него наезжать.

Мечта о побеге вернулась к нему. На миг он ощутил дыхание соленого ветра Индийского океана — начало великих приключений…

Хрипло заверещал будильник.

Элиот спрыгнул с ящика и подошел к письменному столу, чтобы взять листки с выполненной домашней работой. Но никаких листков не было.

Это было приятно, хотя и непривычно — то, что ему не пришлось прошедшей ночью заснуть, уронив голову на письменный стол. Бабушка всегда была верна своему слову и вчера сказала, что домашнего задания не будет. Но вообще-то вчера вечером все было непривычно. Страх Сесилии… То, что их с Фионой рано отослали спать… Разбитая чашка…

Может быть, перемены были связаны с днем рождения? Должна же бабушка понять: скоро они станут слишком взрослыми для того, чтобы обучаться дома. Что случится, когда они поступят в колледж? Бабушка и Си останутся одни. Будут бродить по квартире, по этому склепу, заставленному книжными шкафами. Элиоту стало их жалко.

Он подошел к двери.

Список висел на месте. Сто шесть правил, которые с таким же успехом могли быть ста шестью звеньями цепи или секциями проволочного забора. Сострадание к бабушке как рукой сняло.

Элиоту хотелось разорвать список на мелкие клочки, но от этого с правилами ничего бы не случилось. Они были невидимы, вездесущи и неотделимы от жизни в доме бабушки, как кислород от воздуха.

И вообще, от подобных приступов гнева никакого толка не было. В прошлом году Элиоту хотелось получить в подарок радиоприемник — как он говорил, только для того, чтобы слушать новости. Он обещал, что не будет включать музыку. Он умолял, рассуждал логически и наконец заявил бабушке, что сам купит себе приемник и что для этого ему вовсе не нужно ее разрешение.

Бабушка не произнесла ни слова. И одним-единственным резким взглядом остановила его тираду.

Точно такой же взгляд Элиот подметил вчера вечером. Он забыл, каково это, когда на тебя смотрят так. Сердце будто останавливается… Не буквально, конечно, но он помнил, что перестал дышать — настолько его ошеломил неподвижный взгляд серых бабушкиных глаз.

Ему показалось, что прошло несколько минут — и только потом бабушка моргнула, а он смог вдохнуть.

Вот как все было тогда, когда он заикнулся про приемник. И с «разговором», и с радио было покончено. Навсегда.

Снова разозлившись, Элиот рывком открыл дверь.

В темном коридоре появился прямоугольник света. В это же самое мгновение его сестра открыла дверь своей комнаты, так же резко, как Элиот.

Они посмотрели друг на друга.

— С днем рождения, — сказала Фиона.

Снова она действовала синхронно, чтобы поддразнить его. Когда-нибудь он все-таки разгадает, как это у нее получается.

Но злость Элиота немного улеглась, когда он вспомнил о подарке, который Фиона преподнесла ему вчера вечером, — о шоколадной конфетке. Такой подарок должен был быть вдвойне дорог ему. Он, конечно, любил сладкое, как большинство людей, но Фиона шоколад обожала. И как только ей удавалось быть то доброй, то злюкой? Наверное, все сестры таковы.

Ну хотя бы наряд Фионы оказался столь же катастрофичным, как и его. Розовое платье работы Сесилии, сшитое ко дню рождения, было тесным в груди и широким в талии. Розовый бант и сумочка на поясе смотрелись нелепо. Белые кроссовки из комиссионного магазина Фиона подкрасила сиреневым маркером, чтобы они лучше подходили к платью по цвету. Словом, выглядела его сестра как мятая обертка от жевательной резинки.

Фиона попыталась разгладить морщинки на платье, но у нее ничего не получилось.

— На что ты пялишься? — одарила она брата сердитым взглядом. — Ты себя хорошо чувствуешь? Гипоксия? Или аноксия?

— В мой головной мозг поступает достаточно кислорода.

Играя в «словарные дразнилки», Фиона для начала предпочитала пользоваться медицинскими терминами. Хорошо, что Элиот за последние дни проштудировал кое-какие книжки, стоявшие на полках в ванной.

— Переключилась бы ты в своих исследованиях с ангиологии на что-то более подходящее к твоему умственному состоянию. На лимакологию.

Темные брови Фионы сошлись на переносице.

Он ее сразил. С «логией» все было в порядке. Проще простого. Это всегда означало «изучение». А вот «лима»… Над этим Фионе предстоит поломать голову. Даже по их меркам, слово было сложное. Видимо, сегодняшняя игра в «словарные дразнилки» окажется самой короткой.

Элиот оставил задумавшуюся Фиону у двери и зашагал по коридору, почти паря в воздухе.

У него за спиной послышался шепот сестры:

— Скользкая загадка, которое родило твое скользкое серое вещество.

Элиот остановился. Довольная усмешка исчезла с его лица. Догадалась? Так быстро? Он обернулся.

— Как?

И поспешно закрыл рот, но слишком поздно. И винить было некого — он сам сделал единственно возможную при игре в «словарные дразнилки» ошибку: попросил объяснения.

Теперь улыбалась Фиона.

— На секунду ты меня обескуражил. — Она склонила голову к плечу. — Сначала я подумала, что речь о слове «лемма» — «предположение» по-гречески, — как в слове «дилемма», означающем необходимость выбора между двумя предположениями.

Она читала ему лекцию, чего Элиот терпеть не мог. Но таков был главный приз в их игре, и Фиона имела на него право.

— На самом деле мне помогло твое упоминание об «умственном состоянии». Я догадалась, что речь идет о чем-то скользком или липком… и сразу же вспомнила, что Umax maximus — это леопардовый или простой садовый слизень. А потом все было легко. — Фиона щелкнула пальцами. — Лимакология — изучение слизней. Отличное слово. Надеюсь, ты не приберегал его для особого случая.

— Ну и ладно, — буркнул Элиот. — Счет ноль — ноль.

Фиона догнала его, они вместе вошли в столовую. И остановились на пороге, потрясенные тем, что увидели.

Стол, обычно заваленный бумагами и книгами, был расчищен, отполирован до зеркального блеска и застлан кружевной скатертью, которая, правда, сюда совершенно не подходила. На столе стояли четыре фарфоровые тарелки, а возле них лежали льняные салфетки и серебряные вилки.

Поперек витражного окна, между книжными шкафами, висел транспарант, склеенный из полей газетных страниц. На нем маркером, которым Сесилия метила белье, отдаваемое в прачечную, было написано «С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ». Несколько последних букв слиплись — видимо, каллиграфу не хватило места.

Но в бабушкином доме не должно было быть никаких украшений.

В прошлом году Сесилия приготовила для Фионы и Элиота открытки. На каждой из них был наклеен вырезанный из черного картона портрет в профиль. Портреты получились очень похожими. Элиот просто не мог представить себе, как Сесилия сумела вырезать их своими дрожащими руками. Наверное, она делала это очень долго.

Но бабушка забрала открытки, и больше они их не видели. Она заявила, что это нарушение правила номер одиннадцать.

Это правило Элиот про себя окрестил правилом «отмены искусства и ремесел».

Что же — этот транспарант не считался нарушением правила?