Вообще же пили куда больше, чем говорили. За столами то и дело слышалось хлопанье пробок, прерывистое бульканье, пьяное разноязыкое бормотание. После ухода начальства в зале поднялся такой галдеж, что укротить его уже никто бы не смог. Да и некому было этим заниматься. Зондер-фюрер нализался не меньше других, и Павел еле дотащил его до квартиры. Надо было поторапливаться. Он уложил Вернера в постель, не раздевая, и под его оглушительный храп выскочил в коридор. На всякий случай повернул ключ в двери, – если и хватится, спьяна не поймет, что к чему.

У ворот писаря остановили.

– Куда это ты, на ночь глядя? – спросил часовой. – Кто разрешил?

– Да мне тут недалеко… Мигом вернусь.

– К девке что ли?

В лицо пахнуло винным перегаром, – часового тоже не обделили. В тусклом свете фонаря глаза у него маслянистые, не в меру веселые. Значит, действовать сегодня можно смело.

– Куда ж, как не к девке. Тебя бы тоже потянуло после такой гулянки. Добавить хочешь?

Павел оттопырил карман: соблазнительно блеснуло горлышко бутылки.

– Ну ладно… Ступай. Бутылка не хуже бабы…

На встречу в этот раз Павел опоздал. В темноте, без тропы быстро не пойдешь. Да и ступать надо было точно по ковру – мягко, без единого шороха. Так он когда-то ходил дозорной тропой. На заставе.

Вечер был сырой и свежий. Снег повсеместно осел и потускнел. Вдоль опушки, подобно черным дырам, зияли проталины. Деревья, лишь недавно сбросившие с себя белые шубы, выступали мрачной зигзагообразной стеной. Но старый дуплистый дуб, служивший местом тайных свиданий, в общей массе своих собратьев не затерялся. Рос он на опушке в гордом и молчаливом одиночестве. К нему и направился Хрусталев. Но прежде чем вплотную приблизиться к дубу, он услышал сухой и резкий щелчок прицельной планки автомата. Через две-три секунды щелчок повторился. Теперь нужно было отвечать.

– Байкал, – произнес Павел так тихо, чтобы его голос достиг только дуба.

Навстречу поднялся шустрый, проворный паренек в коротком овчинном полушубке. Хрусталев сходу заключил его в свои объятия – и потому, что соскучился, и еще потому, что высоко ценил почти немецкую пунктуальность этого смельчака. Не в первый раз он пробрался сюда из далекой лесной чащобы, чтобы принять из рук разведчика и доставить в штаб партизанского отряда информацию для Москвы.

– Небось продрог? А, Славик? – участливо спросил Хрусталев, все еще не выпуская юношу из своих объятий.

Тот решительно замотал головой.

– Не… Нисколечко…

– А отчего дрожишь?

– Переволновался маленько. Из-за вас.

– Да ты ничего плохого не думай.

– Как не думай… Вы же там среди них, как в стае волков. Сказать страшно.

Он притих, все крепче прижимаясь к разведчику, не отрываясь своей мягкой, по-мальчишески пухлой щекой от его высокого плеча. Казалось, для того, чтобы возвратилось успокоение, надо как можно дольше чувствовать близость человека, который, по твердому убеждению Славы, ничего не боялся на свете.

– А у меня для вас сюрприз, – паренек наконец высвободился из объятий, быстро расстегнул полушубок. – Вот! – обрадованно воскликнул он, передавая Хрусталеву небольшой сверток.

– Что это? – не без приятного удивления спросил Хрусталев. Смутная догадка молнией промелькнула в его голове.

– Посылочка… И знаете откуда? Аж из какого-то Центра. Так и сказал командир.

– А больше ничего тебе не сказал?

– Как же, сказал. Постарайся, говорит, обязательно доставить ее адресату. Кровь из носа, а доставь. Это его любимое напутствие. А еще он сказал, что с этой посылкой и я, и особенно вы, должны быть очень осторожны. Мол, погореть можно… Зачем это он так, а? Небось там взрывчатка?

– Нет, не взрывчатка, – авторитетно заключил Хрусталев. Он уже точно знал, что именно прислали из Москвы. – Но твой командир прав: погореть действительно можно.

– Так вы смотрите, не погорите, – произнес Слава тихим, просящим голосом.

Их свидание в этот раз затянулось – непозволительная роскошь для подобных встреч.

– Ну и ты смотри у меня, не погори, – ласково сказал разведчик, вручая связному сверточек: плоский квадратный пакетик размером с ладонь.

– Такой маленький, а отвечать тоже головой? – осведомился Славик, наглухо застегивая полушубок.

– Тоже, – Хрусталев поймал в темноте горячую мальчишечью ладонь. – Ну, счастливого тебе пути, Слава. Береги себя, очень прошу.

– Да вы за меня не бойтесь. И за свой пакетик. Все будет в полном ажуре.

– К лесу уже привык? Душа не уходит в пятки?

– В лес? Да вы что? Это у фрицев пусть уходит в пятки. А для меня деревья, как сторожа. Мои телохранители.

– Ну, тогда я спокоен. До новой встречи, Слава!

– До новой! – и паренек порывисто, совсем уже по-мужски пожал протянутую ему руку.

Он исчез в зарослях быстро и бесшумно, точно растаял. А утром в Москве расшифровали очередное донесение Хрусталева. Кроме информации о возможностях Баркеля по заброске своей агентуры в наш тыл, его резервах, в этом донесении содержались полные данные на Пухова и Ромашова.

Последняя встреча со связным обогатила контрразведчика – Павел Николаевич наконец получил то, с чем он не мог рискнуть отправиться через линию фронта, но без чего трудно было работать. В свертке был тщательно упакован миниатюрный фотоаппарат с большим запасом пленки.

Когда Павел вернулся в свой чулан, из-за перегородки все еще доносился пьяный храп. Ему же в эту ночь не спалось. Посылка из Москвы напомнила о товарищах, доверивших ему быть во вражеском стане их недреманным оком. Что они теперь думают о нем? Довольны ли его работой?

Недреманное око… Никогда в жизни Павел даже не мечтал о такой необычной и ответственной роли. Ну, фронтовым армейским разведчиком еще куда ни шло, хотя это тоже не каждому по плечу. В разведке он себя уже как-то пробовал, и не на этой войне, а на Гражданской. Может, та, первая, проба и не в счет, – ну, какой там из мальца разведчик, – а все же… Сам Пашка, конечно, тогда не соображал, на какое опасное дело шел. Со взрослыми не советовался, – кто ему разрешил бы! Жил с родителями на глухом украинском хуторе, в дали от больших дорог. Крупные сражения обходили их стороной. Стало уже, вроде как, на мирную жизнь поворачивать, отдаленный грохот орудий доносился все реже. И тут на хутора налетели банды: грабили, убивали, сжигали местные Советы и школы… В шести километрах от хутора, по обоим берегам речки Зеленая, раскинулось большое село – до трех сотен дворов. И вот однажды, ранней весной, туда тоже нагрянули бандиты. Сколько их было – никто сказать не мог, но прошел слух, что очень много. Шедшая по их следам горстка конных чекистов – менее взвода – сделала привал на хуторе, у дома Хрусталевых. Атаковать банду, не зная ни ее численности, ни вооружения, было рискованно. Паша слышал, как командир сказал его отцу:

– Соображаю, кого послать в разведку. Лучше, конечно, кого-то из местных. Смекалистого, осторожного. Банду разобьем, если соберем о ней полные данные: ее численности, вооружении, боеприпасах.

– Дяденька, пошлите меня. – вдруг вызвался Павлик, удивив чекиста и напугав отца.

– Да ты что, ты – серьезно? – засмеялся чекист. – Лет-то тебе сколько?

– Десять… Честное слово десять.

– А считать умеешь? До сотни хотя бы.

– До сотни? Хм… Смеетесь что ли? Да я до тысячи могу. До двух даже. Всех бандюков пересчитаю.

– Ну а с оружием у тебя как? Пулемет от винтовки сумеешь отличить?

Павлик обиделся.

– Тоже мне спросили… Как же их можно спутать? У пулемета ствол толстый и на колесиках… Очередями строчит… А винтовка поодиночке бухает.

– Стало быть, что опаснее?

– Как что? Ясное дело, пулемет.

– Ладно, хлопец, – заключил чекист, – ты хоть и смекаешь, что к чему, а до такого серьезного дела еще не дорос. Мамкино молоко у тебя еще на губах. Разведчик должен быть, – и он стал, не спеша, загибать свои грубые, узловатые, пожелтевшие от махорки пальцы, – сообразительным, находчивым, а главное – взрослым.