Значит, что же – затеяли провокацию? Еще один способ проверки? Скорее всего… Из этого и надо исходить. Ничего другого тут не придумаешь…

– Что теперь скажете? – привстав за столом, спросил Баркель. – Чем оправдаете свой поступок?

– Ничем! – бросил в ответ Павел.

– Ничем? Занимаетесь перевербовкой моих агентов и не хотите отвечать! Слушайте, вы кто такой? Русский разведчик? Вас заслало ко мне энкеведе? – голос Баркеля задрожал, неуловимым движением руки он выхватил из кобуры пистолет и направил его на писаря. – Сознавайтесь, или я тут же пристрелю вас, как собаку.

– Если вам не дороги люди, преданные Германии, тогда стреляйте. Но потом вы крепко пожалеете. С кем будете работать? Кто для вас будет таскать из огня каштаны? Нашли дураков, да еще и издеваетесь над ними! Оттого в абвере провал за провалом. Нужны не провокации, а честные, разумные действия.

– Именно этого я и хочу, – Баркель нервно передернул плечами и положил пистолет, но не в кобуру, а на стол. – Разума… Честности… А мне то и дело подкладывают свинью.

– Тут я с вами вполне согласен, господин майор, – Хрусталев почувствовал, что буря постепенно проходит. – Не знаю, кто подкладывал вам свинью в прошлом, но сейчас, сегодня это сделал Ромашов. Его цель коварна: лишить вас преданного человека. Советую вам порвать этот грубый пасквиль и впредь рассчитывать на меня… На мою честность и преданность…

– Посмотрим, – шеф медленно опустился в кресло. – Время покажет. Но если я лично замечу за вами нечто подобное, пеняйте тогда на себя. Рука моя не дрогнет.

После взрыва обычно наступает тишина. Так произошло и в тот раз. Похоже было, что ко всей этой истории Ромашов не имел ни малейшего отношения. Уж кто-кто, а шеф был в курсе дела, иначе он ни перед чем не остановился бы.

Шеф достал из стола сигареты, закурил и даже снизошел до того, что разрешил писарю раскурить трубку.

– Как вы устроены? – спросил он примирительно. – Довольны ли новым жильем?

– Вполне. Правда, я до сих пор не видел и не слыхал своих соседей…

– Вы еще не видели Вернера? – не то с укоризной, не то с удивлением произнес шеф. – Как же так? Зондер-фюрер теперь будет всегда рядом с вами. Догадываетесь, почему?

– Не могу знать, господин майор, – подымив трубкой, сознался Павел. – Вернер так Вернер… Какая мне разница…

– Какая? – возразил шеф. – Большая! Вы же теперь не слесарь, а писарь, вы многое будете знать. Поэтому я позабочусь, чтобы с вами соприкасались только надежные люди. Зондер-фюрер имеет мое указание оберегать вас.

Павел пожал плечами.

– Вы все же полагаете, что со мною что-нибудь случится? – не скрыл он своего недоумения.

– Может! – заверил шеф. – Со штабными писарями уже случалось. Не у меня, так у других. Их просто воровали. Даже среди белого дня.

– Кто же, господин майор?

Баркель неожиданно смял и бросил в пепельницу недокуренную сигарету. Он поступал так всегда, если начинал раздражаться. И тем не менее в этот раз был подчерк-нуто официален, обращался к новому писарю все время на «вы», не позволял себе прежней фамильярности.

– Вы спрашиваете – кто? – шеф откинулся на спинку кресла. – Ясное дело кто – русские партизаны. В здешних лесах их, как селедок в бочке, так и смотри… Да и ваш предшественник, видите, подлецом оказался. Работал, вроде бы, на меня, а сам что задумал?!! Послужить Германии в ином качестве… Что ж, послужит, если еще не отдал Богу душу. Фон Баркель добр, пока ему не гадят, а там пеняй на себя.

– Во мне будьте уверены, господин майор, – вставил Павел, воспользовавшись краткой паузой. – Мой выбор окончательный, обратной дороги искать не стану.

– Смею надеяться, что по стопам Кусакова вы не пойдете. Не окажетесь таким негодяем. И тогда в скором времени сможете вместе с нами порадоваться великой победе германского оружия. Я твердо верю в наш вермахт, несмотря на его последние огорчительные неудачи. Скоро мы раз и навсегда забудем о них, возобновив свой сокрушительный дранг нах ост. Доблестные германские вой-ска с честью оправдают надежды фюрера, справедливо считающего вермахт военной опорой всей нашей нации. О-по-рой! – по слогам, с особым нажимом произнес Баркель. – Вермахт и партия есть основные устои национал-социалистского государства, каким является Германия. Это тоже сказал наш фюрер.

Все, что давным-давно, еще когда создавался вермахт, было торжественно произнесено Адольфом Гитлером, прочно гнездилось в сознании Баркеля. Оно жило в нем и теперь, после трех лет жесточайшей войны, жило, определяя его сущность и толкая на новые преступления.

«Эх, немцы, немцы! – думал в это время Хрусталев. – Как вас оболванили? Каким несусветным бредом забили ваши головы… Этот бред, подобно раковой опухоли, умертвил все клетки вашего мозга, лишил вас способности здраво мыслить».

– Вдумайтесь, Соболь… Вдумайтесь во все, что я вам скажу, – стучало тем временем в его барабанные перепонки. – Вы пришли к нам сражаться, и вы обязаны знать цели, провозглашенные нашим фюрером. Он четко сформулировал их еще до войны. Во-первых, мы должны полностью разгромить русские вооруженные силы. Полностью! До последнего полка… Когда мы это сделаем, нам легко будет решить и следующую задачу – ликвидировать советскую власть. Ликвидировать раз и навсегда! Советское государство не должно больше существовать! – воскликнул Баркель, искренне надеясь, что так и будет.

– Но русские оказывают упорное сопротивление, – осторожно заметил Павел. – Они даже наступают.

– Чепуха! В конце концов они не устоят против наших танов и самолетов. Фюрер приказал нам вести битву на полное уничтожение.

«Да, этот копает глубоко, этот понапористее гауптмана, – продолжал анализировать Хрусталев. – Не только в мозги, но и в душу лезет. Пытается навязать свой образ мыслей… Обратить в свою веру. Не просто шпион, и не только психолог, но и политик!

Свои затянувшиеся поучения Баркель подкрепил хлесткими цитатами, однако уже не из Гитлера. Сначала призвал к себе в помощники философа-идеалиста Шопенгауэра, о котором Павел кое-что слышал, но которого никогда не читал. Служить Германии нужно до последнего вздоха. Если обстановка потребует сложить голову, он, Соболь, должен пойти и на это. Пойти, не задумываясь.

– Что такое есть жизнь? – патетически вопрошал абверовец, уставя глаза на писаря. – «Жизнь есть то, что не должно бы быть, – зло, и переход в ничто есть единственное благо жизни». Запомните: благо! С Шопенгауэром нельзя не согласиться. – Помолчав, он добавил: – Великие вопросы времени решаются не речами и парламентскими резолюциями, а железом и кровью…

Последние слова уже принадлежали другому кумиру шефа – кайзеру Бисмарку.

Оберегая свои тайны, шеф принимал все меры, чтобы лишить писаря свободы действий. Из случая с Кусаковым он не преминул сделать надлежащие выводы: тут же наказал зондер-фюреру Вернеру, обладавшему немалым опытом работы с «тайноносителями», не спускать глаз с новичка. И стал Вернер, подобно тени, неотступно следовать за Хрусталевым; его вкрадчивые, лисьи шаги можно было услышать за спиной в любое время, направляясь то ли в штаб, то ли в столовую, а то, случалось, и в баню. В доме, где они оба квартировали, зондер-фюрер занимал соседнюю комнату, и стоило только Павлу собраться куда-нибудь, как тут же раздавались шаги за перегородкой.

Улизнуть от зондер-фюрера можно было лишь на свой страх и риск. Приходилось ловить счастливые моменты. Однажды из-за слишком усердного «телохранителя» чуть не сорвалась встреча со связным. По времени она совпала с так называемым камрадшафтом («вечером дружбы»), устроенным по указанию шефа. Предстояла грандиозная попойка, и Вернер не устоял перед таким соблазном. Но оставить писаря без присмотра зондер-фюрер не мог, поэтому он и его потащил с собой. Два длинных стола – один для немцев, другой – для сотрудничавших с ними отщепенцев – ломились от обилия вин и закусок. Официальную часть вечера открыл кратким словом фон Баркель, призвавший своих и чужих к дружной совместной борьбе за победу Германии. За столами усердно захлопали, потянулись руки пожелавших выступить. Их речи были перенасыщены эмоциями. На самой высокой ноте прозвучала клятва какого-то русского белоэмигранта отдать жизнь за фюрера. Тщедушный на вид, но воинственно настроенный скиталец обладал на редкость зычным и визгливым голосом. Ему похлопали, – впрочем, недолго, так как руки сами тянулись к неосушенным рюмкам и стаканам.