Линию обороны немецкого пехотного полка контрразведчик Хрусталев преодолел во время вспыхнувшего скоротечного боя.

Пока солдаты обеих сторон обменивались очередями из автоматов и осыпали траншеи осколками ручных гранат, он, пластаясь по жухлой осенней траве, метром за метром завоевывал себе обороняемое врагом русское поле. Казалось, ему не было никакого дела до того, что творилось рядом: свистели над головой пули, визжали гранатные осколки, доносились звуки каких-то оглушающе резких команд, подаваемых надорванными, осипшими глотками.

Когда Хрусталев почувствовал под собой валик сырой насыпной земли и тут же скатился в очень узкую щель вражеской траншеи, на его спину навалилось чье-то уж слишком тяжелое тело. Он с трудом вывернулся из-под него и увидел перед собой вспотевшую морду немца в солдатской каске. Она была глубоко надвинута на широко раскрытые глаза, выражавшие торжество победившего хищника.

– Руссиш? – вырвалось из его распахнутой пасти вместе с солидной порцией сивушного перегара.

– Хенде хох! Немец – а это всего-навсего был ефрейтор – не произнеся больше ни звука, вскинул перед собой автомат и дал короткую очередь. Было не совсем понятно, стрелял ли он в перебежчика или подавал сигнал своим, однако пуля, выпущенная скорее с перепугу, без прицела, все же царапнула Хрусталева по предплечью.

– Ты что, сошел с ума? – крикнул Павел и, замахнувшись ногой, сделал сильную подсечку.

– Вставай чертяка пугливый! – добавил он, вторым ударом помогая немцу подняться со дна траншеи.

Они молча постояли друг перед другом и только отдышались, ефрейтор излишне громко, прямо-таки оглушающее скомандовал:

– Шнель! Руссиш, шнель!

«Ничего себе встреча, – подумал Павел, еще не очень веря, что ему удалось столь легко отделаться.

Он ощущал не только нестерпимый жар в лице, но и острую боль в правой руке. – Сумасшедший! Так и на тот свет мог отправить».

По узкой траншее двигались медленно и молча.

«Придя в себя, он, конечно же, потащит меня к своему командиру, – подумал Хрусталев. – Еще бы, какой улов, к тому же в живом виде. Хотя, если бы пораньше заметил, мог бы и без риска на тот свет отправить. Откуда такой ловкий пластун взялся? Как снег на голову».

Еще в годы срочной службы боец Красной армии Павел Хрусталев отличался своей удалью, особенно на полевых занятиях по тактике. Когда надо было незаметно проникнуть в расположение противника, это хитрое дело обычно поручалось Хрусталеву. «Ползунок» из него был непревзойденный. Уж больно умело он пользовался местностью – словно все лощинки и бугорки охотно предоставляли ему свои услуги. Так и в этот раз, уже в боевой обстановке, по всей линии обороны немецкого пехотного полка строчили пулеметы, рвались гранаты, осыпая землю осколками, а он сумел незаметно доползти почти до самой первой траншеи.

И только здесь на его пути возник немец. Растерявшись от неожиданности, он пустил из автомата бесприцельную очередь. Одна из пуль все же задела правое предплечье. Забинтовать рану пришлось на ходу, по пути к блиндажу командира. Не удержался поворчать малость: «Надо же, обалдел чертяка. Небось при этом в штаны наложил с перепугу».

В этом блиндаже размещался командир роты со своими помощниками. Обер-лейтенант поднялся навстречу и нервно одернул свой измятый, со следами еще не осыпавшейся окопной грязи мундир. Был он явно не в духе. Увидев пленного, изобразил на своем худощавом, остроносом лице нечто неопределенное – не то растерянность, не то изумление. Дескать, откуда он мог тут ваяться? В бою было не до пленных, самим приходилось уносить ноги.

– Ты есть рядовой золдат? – спросил обер-лейтенант, окинув мрачным взглядом Хрусталева.

Павел молча кивнул головой.

– Будешь переводить ему, слово в слово, – приказал командир роты, позвав к себе молоденького унтер-офицера.

– Да в этом нет никакой нужды, – поторопился вставить ефрейтор. – Наш язык он знает, видно по всему.

– Ты кто есть? – обратился обер-лейтенант к Хрусталеву на чистом немецком. – В плен сам сдался? Или тебя взяли?

– Сам, господин офицер, – сказал Павел тоже но-немецки.

– Да взяли, чего там! – опять вмешался ефрейтор. – В траншее. После короткой схватки… Мне даже пришлось применить оружие – сходу доложил ефрейтор.

– Он что, оказал сопротивление? На ваш огонь ответил огнем? – потребовал офицер более обстоятельной информации. Тут уж Хрусталев не сдержался.

– Какое там сопротивление, – сказал он с легкой ухмылкой. – Мои руки были заняты, держал их над головой. Хенде хох, одним словом. Еще до того, как этого от меня потребовали.

Ефрейтор заколебался, соображая, что теперь ему выгоднее – продолжать врать или пойти на попятную, сказать все-таки правду. Верх взяла осторожность, рядом стоял его подчиненный, живой свидетель. Мог и подвести.

– То есть мы его, считай, схватили, – понес он околесицу. – Если бы не дал предупредительную очередь, он бы смылся. Долго ли вымахнуть на траншей.

Командир роты, видимо, слишком хорошо знал своего ефрейтора и поэтому не счел удобным продолжать уточнения в присутствии русского.

– Итак, кто же ты все-таки есть? – опять вернулся он к своему прежнему вопросу. – Может, наш агент? – Может, явился на связь?

– Никак нет, господин офицер. Но я действительно явился к вам сам.

– Один? – немец поднял указательный палец.

– Так точно, один.

– А кто в тебя стрелял?

– Да вот он, – Павел кивнул в сторону ефрейтора. – Погорячился. Мог бы и не делать мне дырку.

Обер-лейтенант бросил укоризненный взгляд на виновника и замолчал, увидев в проеме двери представителя военной разведки.

Следующее собеседование с перебежчиком было весьма необычным. Оказалось, абверкоманде позарез нужен был человек, отлично владеющий русским языком и обладающий красивым каллиграфическим почерком. Хрусталева усадили за стол, продиктовали ему с десяток фраз. Лучшего и не найти. Вот только как у него с благона-дежностью, выдержит ли и эту проверку? Большим специалистом по данному предмету в команде считался гауптман Шустер, ближайший помощник шефа. Шустер не стал тратить время на словесные упражнения, вызвал из казармы двух солдат и повел Хрусталева на расстрел. Абверу, дескать, прекрасно известно, какой он перебежчик. Поставил к стенке, вынул из кобуры браунинг. Сказал, что у молодого русского человека остался один шанс не схлопотать сейчас пулю: признаться, с каким заданием прислан чекистами. Хрусталев деланно возмутился: стрелять в него? Да как можно? Сам же явился. Впрочем, из-за таких Германия войну и проиграет! Гауптман помолчал и стал считать до трех. Потом выстрелил. Он, конечно же, промахнулся. И во второй раз, и в третий… Инсценировка доставила ему большое удовольствие: заулыбался, похлопал Хрусталева по плечу и отпустил солдат.

С того дня в бюро, фабриковавшем документы для агентуры абвера, появился новый писарь. Долгое время шеф был доволен Хрусталевым, ставил его даже в пример другим. Но потом начались провалы. Все чаще и чаще бесследно исчезали агенты, заброшенные в русский тыл. Опытный разведчик навострил уши. Он нутром чувствовал, что виновника неудач надо искать в собственном доме. А если быть более точным, то среди русских. Он опирался на русских потому, что без них абверу не обойтись, но это перебежчики никогда не внушали ему полного доверия. И все же поначалу даже проявляли заботу, как в тот превый день. Узнав о ранении, тут же вызвали фельдшера. Вскоре в блиндаж спустился низкорослый, белобрысый немец, таща с собой старую, изрядно потрепанную сумку с медикаментами. Он тут же занялся своим делом, не без любопытства разглядывая терпеливого русского. Пуля прошла насквозь, рана еще кровоточила, и пришлось израсходовать немало ваты и йода, чтобы надежно обработать ее и забинтовать.

– Теперь вы все свободны, – сказал обер-лейтенант, обращаясь не только к фельдшеру. – Оставьте нас вдвоем.