Чувствовалось, что он был явно неудовлетворен предварительной беседой с перебежчиком. Последний по-прежнему оставался для него загадкой. Если пришел сам, как он утверждает, то, естественно, напрашивается вопрос: зачем? С какой целью? Ответы могут быть различные, только какому из них верить? И тем не менее перебежчик заслуживает того, чтобы понять хотя бы мотивы eго поступка. Просто так от своих к чужим не уходят, тем более сейчас, когда охотников переметнуться на другую сторону среди русских становится все меньше и маньше.

– Фельдшер считает, что рана твоя не опасна, – начал обер-лейтенант с утешения. – Кость цела, а мясо заживет. Кстати, как тебе удалось убежать от своих?

– Вызвался в разведку, во время столкновения улучил подходящий момент… Кто мог знать, что у меня в голове?

– Так… Так… – офицер слушал внимательно, хотя и не очень верил в откровенность русского. – Значит, это была всего лишь разведка?

– Разведка боем, – уточнил Павел.

– Я так и подумал. Лично ты знал, что идешь в разведку, которая обязательно предполагает бой?

– Безусловно. Операция готовилась заранее. Нас об этом предупреждали.

– И ты согласился?

– Решил рискнуть… Риск, говорят у нас, благородное дело.

– Но ведь ты тоже должен был вести бой, стрелять в моих солдат.

– Чего не было, того не было, – сказал Павел, и в этот раз это оказалось правдой. Впрочем, тоже в полном соответствии с разработанной легендой.

– Не стрелял, говоришь? А твое оружие? Пе-пе-ша! – произнес офицер с особым выражением, по слогам.

– Ствол моего автомата чист как стеклышко… Можете убедиться.

Обер-лейтенант взял в руки автомат, без больших усилий отсоединил диск, полный патронов, вынул затвор.

– Стеклышко, – недоверчиво повторил он, заглядывая в ствол. И хотя там и в самом деле не было ни малейших следов от пороховых газов, уголки его губ тронула недоверчивая ухмылка. – Свой автомат ты мог и у нас почистить… В траншее…

– Ну, а патроны? – Павел притронулоя к диску, лежавшему перед офицером. – Долго ли вам их пересчитать.

Быстро и ловко работая пальцами, обер-лейтенант принялся потрошить диск. Действительно, все патроны оказались на месте. Полный комплект.

– Ты прав, – сказал он примирительно. – Хорошо, об этом я доложу начальству в рапорте. Надеюсь, учтут при решении твоей судьбы.

Покопавшись в своей полевой сумке, заметно вздувшейся от содержимого – топографических карт, рабочих тетрадей, набора цветных карандшей и прочего, обер-лейтенант извлек из нее замусоленную записную книжку. Сведения о русском следовало занести в нее со штабной точностью. Возможно, представив командованию еще не до конца разгаданного пленного, он в какой-то степени реабилитирует себя за последние неудачные действия роты. Отнюдь не исключено, что этот русский кое-кого заинтересует. Если не в вермахте, так в абвере.

– Твоя настоящая фамилия? – он пододвинулся к доске, служившей ему столиком.

– Луговой… Павел Николаевич…

– Воинское звание?

– О звании могли бы и не спрашивать. По моим погонам видно.

– Чем подтвердишь, что ты рядовой?

– Да чем еще, кроме слов? Вы же прекрасно знаете, что у всех, кто идет в разведку, буквально выворачивают карманы. Не положено иметь никаких документов. У вас наверняка точно так же.

– Допустим. Однако ты же шел не в разведку. Мог бы кое-что и припрятать.

– А если бы попался? Да меня бы тогда так припрятали, что не только вас, но и света белого больше не видел бы.

С минуту подумав, немец взял карандаш и, морщиня лоб, стал неторопливо набрасывать донесение в штаб полка. В своих формулировках он был правдив и точен. Отметил, что русский солдат, назвавшийся Луговым Павлом Николаевичем, сдался в плен добровольно, что при встрече с ним его подчиненный применил оружие, хотя необходимости в этом не было. Ефрейтору, нанесшему ранение перебежчику, сделано серьезное внушение. Сам же Луговой не произвел ни единого выстрела ни при встрече в траншее, ни, что особенно важно, в бою.

– Мои солдаты доставят тебя в штаб… С этой бумагой, – сказал он, подписывая свое лаконичное донесение. – Все дальнейшее будет зависеть от тебя, от твоего благоразумия.

Превозмогая неунимающуюся боль в руке, Павел с трудом выбрался из блиндажа. Два автоматчика усадили его в коляску трехколесного мотоцикла. Подпрыгивая на рытвинах и кочках пологого склона, вдоль и поперек изрезанного ходами сообщений, мотоцикл в конце концов вырулил на более приличную, проселочную дорогу.

Так началась у советского контрразведчика Хрусталева, еще очень молодого русского парня, сибиряка, таежного охотника, жизнь по легенде, сочиненной им вместе со старшими, более опытными товарищами. Придумали другую фамилию и биографию, «разжаловав» в рядовые. Нужно было как можно надежнее гарантировать личную безопасность и успех в выполнении задания. Но и продуманная во всех деталях легенда, не обещала ему ни одного часа, когда можно было бы не подвергаться смертельному риску. Предвиделись вечные подозрения, хитроумные, изнуряющие допросы, тайная слежка, а в случае провала – неизбежный конец.

Рана постепенно заживала, но «ознакомительные» беседы следовали одна за другой, они могли бы вывести из себя хоть кого. Начинались и кончалась эти беседы неприкрытыми угрозами: повесим, расстреляем, сотрем в порошок. Дознаватели уверяли Хрусталева, что видят его насквозь, что никакой он не Луговой и не перебежчик, линию фронта перешел по заданию советской контрразведки, в байках, которые он так охотно рассказывает о себе, нет и капельки правды. Сколько же можно их слушать? Если в следующий раз не скажет правды, церемониться с ним больше не станут. Но ни грозные предупреждения, ни даже инсценировка расстрела у заранее выкопанной для него могилы не поколебали контрразведчика. Он твердил одно и то же, даже в те, казалось бы, последние в его жизни мгновения, когда на краю вырытой ямы гремели выстрелы. Стрелок у немцев сказался на редкость меткий, пули свистели у самого виска.

В конце концов легенда спасла Хрусталева. Созданный ею образ вполне соответствовал требованиям немцев, предъявляемым к перебежчикам. Им нужен был именно такой человек. От своих удрал, чтобы не попасть в цепкие лапы правосудия. Ведь было же за что упечь за решетку. И упекли бы. Словом, молодцом парень. Смелый. Решительный. Да и с виду приметен: широкоплеч, строен. Правда, в движениях несколько медлителен, словно все время сдерживает себя. И потом эта трубка с резным чубуком – с нею он не расстается даже в плену. А там, у себя в части, видимо, завел ее для отличия: дескать, солдаты дымят самокрутками, так называемыми «козьими ножками», а у него, штабного писаря, как-никак трубка. Знай, мол, наших, писарь – чуть ли не главная фигура в любом штабе. Он обычно в курсе всех дел, все умеет и может, им восхищается даже начальство, не обладающее, как правило, столь красивым, четким, каллиграфическим почерком. Последнее его качество привлекло к себе внимание и начальника прифронтовой команды абвера, майора фон Баркеля. Выслушав обстоятельную информацию своих помощников о результатах «ознакомительных бесед», Баркель решил встретиться с Луговым лично. Когда Павла ввели в его кабинет, на обширном письменном столе лежала пухлая синяя папка, хранившая записи многочисленных допросов. Ее тесемки были развязаны, стало быть, шеф уже покопался в ней.

– Луговой? – коротко спросил он, задержав на вошедшем свой пристальный взгляд.

– Так точно! – Павел тоже был лаконичен.

– Знаешь ли ты, где находишься?

– В одной из частей германских войск.

– А точнее? Что это за часть?

– Не могу знать, господин майор.

– Да ты и не должен знать. По крайней мере, до встречи со мной. – Баркель сделал продолжительную паузу, с прежним вниманием разглядывая стоящего перед ним русского солдата. – Даже если бы и проявил любопытство, тебе все-равно не сказали бы.

– Я не любопытен, господин майор. Какая мне разница, что за часть, лишь бы германская.