– Разницу сейчас увидишь. Часть, которой я командую, ведет разведку против русских. Слыхал когда-нибудь про абвер?
– Слыхал… Стращали нас абвером. Советовали беречься шпионов. Это, значит, про вас?
Про нас, только какие же мы шпионы? Мы ведем военную разведку. Мои люди в тяжелейших условиях постоянно рискуют жизнью, добывают за линией фронта информацию, в которой крайне нуждается армейское командование. Мы – глаза и уши вермахта. Наши генералы без абвера не выиграли бы ни одного сражения. – В тоне, с каким Баркель произнес последнюю фразу, улавливалась гордость за германскую военную разведку, ее заслуги, в том числе и собственные. – Знаешь ли ты, – продолжал он, не понижая голоса, – что обозначает абвер в дословном переводе на русский?
Павел отрицательно покачал головой.
– Отпор! Понял? Мы даем решительный отпор всем тайным проискам советской разведки. Самый решительный. Ты желал бы помогать нам в этом благородном деле?
– Помогать? Каким образом, господин майор?
– Сотрудничать с нами.
– Вы полагаете, что я смогу принести вам пользу?
– Полагаю. Конечно, лишь в том случае, если тебе по душе наши цели. Но я надеюсь, что ты не против уничтожения в России советской власти и установления там нового порядка. Как, не против?
– Господин майор, не кажется ли вам этот вопрос лишним? – ответил Павел уклончиво.
– Если я нашел нужным задать его, значит, не кажется. И вообще вопросы здесь задаю я, запомни это. Докапываюсь до истины не только в поступках, но и в словах. Хотя твой поступок говорит о многом; какой был смысл менять свой окоп на чужой? Ты же наверняка думал о том, какая судьба может ожидать тебя здесь, у нас?
– Моя судьба теперь в вашем полном распоряжении, – сказал Павел, вызвав у Баркеля одобрительную улыбку.
– В таком случае мы можем перейти к делу, – оживился шеф абверкоманды. – Для начала тебе придется расстаться со своей подлинной фамилией. Луговой – это у тебя от отца?
– Так точно. Родного.
– С данной минуты забудь ее. В интересах личной безопасности, и не только… Думаешь, они простят тебе измену Родине? Махнут рукой на твое предательство? Как бы не так! Их контрразведка и сюда протягивает свои щупальца, руки у нее длинные. Такое уже бывало, и не однажды. Поэтому о том, что ты Луговой, забудь раз и навсегда. Ну а наречем мы тебя, – тут Баркель вспомнил о папке с материалами «ознакомительных бесед», заглянул в нее. – Наречем мы тебя с учетом того, что ты увлекался охотой на соболей, Павлом Соболем. Как, звучит?
– Звучит-то звучит…
– А что? Трудно запомнить?
– Да я не о том…С этим зверьком у меня связаны самые неприятные воспоминания… Из-за него, проклятого, даже в тюрягу угодил. Перед самой войной. Далеко не повезли – дело было в Сибири. Места известные: озеро Байкал, Баргузинский заповедник. Браконьерство строжайше запрещалось, ну а я был хитер и ловок, умел от егерей уворачиваться. В конце концов на одного налетел, тот оказался похитрее меня, подкараулил.
– Ничего, осторожнее здесь будешь… Чтоб не подкараулили. Те егери, о которых я говорил, опаснее лесных… Итак, отныне ты – Соболь.
– Ладно, сойдет. В России есть такая поговорка: хоть горшком назови, только в печь не ставь.
– Горшком? – переспросил Баркель, проявив свое обычное любопытство. – Что есть горшок?
– Сосуд такой, господин майор, из обожженной глины.
Шеф еще раз повторил новое для него русское слово, явно смакуя. Он старался запоминать их лишь для того, чтобы при случае щегольнуть перед своими агентами: вот, мол, какой я всезнайка.
– Следовательно, горшок ставят в печь? Ну, тебя в печь я, сам понимаешь, не отправлю, а вот куда – надо еще помозговать. В печи ты очутишься лишь в одном случае – если мне изменишь. Скажем, выдаешь себя за пехотинца, соглашаешься работать на абвер, а на самом деле будешь работать на советскую контрразведку. Тут уж церемониться с тобой не стану. Куда же тебя, Соболь, а? Может, пойдешь в мой штаб?
Вопрос был подвохом. Место, где концентрировались все служебные тайны команды, шеф оберегал пуще собственного глаза. Русскому перебежчику, предпринимавшему мало-мальски заметную попытку внедриться в штаб, приходилось дорого расплачиваться за свою опрометчивую инициативу.
– Решайте, господин майор, сами, куда меня определить, – ответил Павел, сделав вид, что ему абсолютно все-равно, где работать. Уж он-то знал, что о штабе не может быть и речи.
– Я-то решу, но хотелось бы учесть твое мнение, – продолжал хитрить абверовец. – Такие, как ты, в штабе нужны: пишешь по-русски грамотно, красиво… Ну, так как? Только честно!
– Если честно, то лучше бы, конечно, в какое-нибудь другое место, скажем, в гараж, в мастерские… Протирать штаны, откровенно говоря, уже надоело.
– В гараж хочешь? – подумав, переспросил шеф. Он успел уже сделать определенные выводы. – Что ж, можно и в гараж. Ты же написал тут, в своей биографии, что на гражданке работал автослесарем.
– Да, было такое… Перед войной… Пока не упекли за решетку. Правда, набить руку как следует не успел, но кое-что могу.
Хрусталев действительно какое-то время работал в гараже. Тюрьма понадобилась лишь для легенды, а на самом деле в канун войны его призвали на службу в Пограничные войска. Навыки автослесаря ему пригодились и на границе, и на войне. Почему бы и теперь не воспользоваться ими? Конечно, его главная, так сказать стратегическая цель – штаб, но он и не рассчитывал, что путь туда будет прямой и легкий. Терпение и еще раз терпение, тем более что есть. Центру нужна достоверная, из первых рук информация о действиях Баркеля и его команды, чтобы полностью нейтрализовать их. Фронтовое затишье вовсе не означает затишья в деятельности военных разведок, тайные сражения непрерывны. Пушки молчат, но за линию фронта, на восток под покровом ночи пробираются зафрахтованные абвером «юнкерсы» и «хейнкели». Не для бомбежек, нет – они сбросят груз, таящий в себе не меньшую опасность. Освободившись от парашютов, тщательно заметя свои следы, посланцы абвера не мешкая займутся сбором для командования вермахта важнейшей информации. С этого и начинается подготовка будущих фронтовых операций.
Приземлившихся среди ночи шпионов – так называемых курьеров и радистов легче изловить, если заранее известны пункты их назначения. Вот тут-то и должен проявить себя Хрусталев, подсказать Центру, хотя бы ориентировочно, когда и в каком районе следует встречать непрошенных гостей. При этом весьма желательно сообщать и кое-какие данные о них: внешние приметы, присвоенные им абвером клички, характер заданий.
Разумеется, гараж – не самое подходящее место, где можно регулярно, а главное, оперативно добывать столь секретные вещи. Однако на пути к станциям существуют разъезды и полустанки, их не минешь. Так что иди пока в гараж, постарайся и там оказаться полезным.
И Хрусталев старался. На встречи со своим связным шустрым, разбитным пареньком из действовавшего поблизости партизанского отряда он являлся не с пустыми руками. Однажды принес начерченный со всеми подробностями маршрут, по которому должны были доставить на полевой аэродром очередного шпиона. Тот взлетел в воздух прежде, чем прибыл к самолету, – на партизанской мине.
Баркель рвал и метал. С неимоверным пристрастием допрашивал шоферов, автослесарей, дежурных гаража и даже уборщиц. Тех, кто сбивался и путался в ответах, отстранял от работы, а вызвавших наибольшее подозрение, переводил в зондер-лагеря – там умеют вытряхивать из человека душу, раскалывать так называемых тайноносителей. Однажды шеф нагрянул вместе со своим помощником – гауптманом Шустером. Павел впервые увидел его таким: горящие глаза со страшно расширившимися зрачками, вздувшиеся на висках жилы, перекошенный рот с тонкими вздрагивающими губами. Неужто он верил, что, вселив в души людей как можно больше страха, ему удастся выявить виновника? Или хотел до такой степени запутать, чтобы избежать неприятностей в дальнейшем?
Успокоение все равно не приходило, Баркелю хоть на ком-нибудь да хотелось сорвать бушевавшую в нем злость. Тут-то и повернулся под неостывшую руку шефа писарь Кусаков. Надо же было ему додуматься – просить Баркеля направить с заданием в русский тыл. Дескать, скоро уже и война закончится, а он еще не участвовал ни в одном серьезном деле. Ценнейшую информацию обещал принести. Вот только кому? Не чекистам ли? Кусаков нафарширован секретами как никто другой, не один год проторчал в штабе, столько разных бумаг через его руки прошло! Кого-кого, а шефа на мякине не проведешь. Сам выдал себя, с головой. Отныне место писарю не в штабе, а в зондер-лагере. Там с такими не церемонятся.
