– Как это? Отчего же? – с недоумением спросил писарь.

Прежде чем ответить, зондер-фюрер до краев наполнил свою кружку. Писаря в этот раз обошел.

– Отчего! – бросил он со злостью. – От твоих землячков. Они, а не пули сведут его в могилу. Нянчится с ними, как с маленькими… Поит и кормит… До самого аэродрома провожает. А чем отвечают ему эти киндеры? Одной-единственной радиограммой. Дальше – гробовое молчание. Можно подумать, что прыгают прямо в объятия чекистов. А шеф все ждет – надеется… Ну и, понятное дело, нервничает. Из себя выходит. Никогда еще я не видел его таким злым, желчным… Вы думаете, где он сейчас дольше всего пропадает? На мельде… мельде… – язык у зондер-фюрера начал заплетаться, и он не смог справиться с названием переправочного пункта. – Все встречать ездит. Хотя бы кто-нибудь вернулся.

– Так-таки никто и не пришел?

Вернер словно бы не расслышал, о чем его спросили, обеими руками потянулся к кружке, зажал ее в ладонях.

– Цените, писарь, истину… Все хотят знать истину, а где она – понятие не имеют. Я сам не имел, пока не прочитал одного вашего поэта. Вот только не могу вспомнить его фамилию. Голова сейчас несвежая.

– Пушкина?

– Нет, другого… Тоже настоящего… Не такого, каких теперь легко выдают за гениев… И у нас, и у вас… Дурачат нашего брата без зазрения совести. Он же пигмей, карлик, а его до небес поднимают. Даже при жизни. А почему? Да потому, что на стихах не принято ставить пробы. Как на золоте. Начни ставить сразу шарлатанов поубавится. – Он помолчал и затем торжественно произнес: – Итак, за здоровье моего шефа!

– Ну а истина? Где же истина?

– Постарайтесь сами когда-нибудь прочесть это стихотворение. Я могу вспомнить лишь одну его строку. Истина в вине, господин Соболь!

Новая порция шнапса доконала зондер-фюрера. Лишь на следующий день, малость протрезвев, он доверительно сообщил писарю: в эфир вышел Пухов, от него принята очень важная шифровка, за которую обеими руками ухватился Баркель. Она не была слишком подробной – все собранные данные Пухов обещал принести с собой – но, как говорится, лила воду на его мельницу, подкрепляла зыбкие позиции шефа в споре с местными разведчиками, Пухов утверждал, что собственными глазами видел, как на берегу Березины русские саперы сколачивали плоты и ремонтировали плоскодонки… А для чего это? На низких, заболоченных местах они тянули в западном направлении мощные настилы из бревен, способные выдержать не только орудия, но и танки. Не отсиживалась без дела и пехота. Наиболее мастеровые солдаты сооружали нечто похожее на лыжи – топать через болото; тяжелое орудие, минометы и пулеметы ставили на специальные волокуши… И опять как не спросить: для чего все это?

Особенно обрадовало Баркеля сообщение агента о том, что железнодорожные составы увозят в тыл не орудия и танки, а всего лишь деревянные макеты, укрытые брезентовыми чехлами. Но когда он огласил это на очередном совещании, его дружно подняли на смех. Твой «ружейник», сказали ему, не иначе как работает под диктовку советских контрразведчиков. Обычная дезинформация. Русские решили поводить за нос абвер, а заодно и вермахт, чтобы создать видимость готовящегося наступления… Вот если бы он вернулся собственной персоной и представил вещественные доказательства – документы, фото и прочее, тогда еще можно было бы поверить…

Баркель по рации приказал Пухову немедленно прибыть со всеми имеющимися в его распоряжении материалами, а начальников переправочных пунктов обязал встретить его и в полной сохранности доставить в Пуховичи…

Если, рассказывая обо всем этом своим заплетающимся языком, зондер-фюрер ничего не приврал, то именно так и обстояло дело. Хрусталев серьезно задумался. Пухов ни за что не ослушается шефа и на его зов помчится сломя голову. В этом не должно быть ни малейшего сомнения. Он унесет с собой все, что удалось ему выведать в частях переднего края, на прифронтовых дорогах. Этим-то и опасно его возвращение. Остается лишь одно – встретиться с ним, опередив Баркеля. Перехватить на финише. А вот каким образом и в каком месте – это еще не ясно. Участок фронта обширный, объявиться он может где угодно.

Вот ведь какая у тебя, Хрусталев, задача. Решать ее надо самому. Колебаться тут нечего: реальная ли она, по плечу ли? Начинай действовать, а там видно будет. За первым шагом делай второй, более уверенный. Зверь на ловца бежит только в поговорке. Да и какой из тебя ловец, если ты все время прикован к Пуховичам. А шеф носится по фронту, без конца навещает свои переправочные пункты. И потом – не тебе, писарю, а ему доложат, едва Пухов форсирует Березину.

Правде надо смотреть в глаза. Судя по тону послания из Москвы, Пухов очень опасен. Даже его предварительная, к счастью, довольно общая информация, похоже, близка к истине. Хрусталева редко обманывало предчувствие: наши войска наверняка готовят наступление. И ударят по немцу, быть может, в самое ближайшее время. Сохранить в тайне день и час этого удара – значит, гарантировать его успех. Для этого же он и послан в абвер. Ему, да и многим другим, тоже безвестным, как бы доверено маленькое, но важное предварительное сражение. Проиграть его недопустимо. Это означало бы предать тех, кто вышел на исходный рубеж и готов вот-вот подняться в атаку.

Мысль о мере личной ответственности перед солдатами фронта начисто лишила контрразведчика покоя. Хорошо еще, что Пухову пока не верят. Пока! Ну а если он собственной персоной пожалует сюда да положит на стол шефу все вещественные доказательства? Тогда Баркель окончательно восторжствует, а командование группы армий «Центр» немедленно пересмотрит свои оперативные планы… То есть произойдет то, чего не должно произойти. Ни в коем случае!..

Есть нечто общее в действиях контрразведчика и солдата-пехотинца, поднявшегося в атаку. Первый шаг от бруствера сделан – и теперь только вперед. Никаких преград для бойца отныне не существует, кроме, разумеется, одной – внезапной гибели. «Что ж, если и до этого дойдет, он, Павел, не остановится и не отступит. Свой первый шаг он сделал, и притом давно».

Контрразведчик теперь тоже поджидал Пухова. Что ж, пусть только вернется. Павел считал себя вправе вынести ему самый суровый приговор. От имени Родины, своего народа.

Между тем Пухов не возвращался. Баркель ни на один час не оставлял в покое мельдекопфы. Названивал туда и по ночам. Постепенно им тоже начало овладевать сомнение. В самом деле, не водит ли его «оружейник» за нос? Не сам, конечно, до этого он не додумается, – под руководством русской контрразведки. Ведь и такое случается… В голову лезли всякие мысли, одна мрачнее другой, донимали ужасные предположения. Неужели он, опытный кадровый разведчик, потерпит неудачу? В чем будут ее причины? Где ее корни? Только ли там, в русском тылу? А если и здесь, в собственном доме?

Он сжимал кулаки, в ярости скрипел зубами. Он клялся перевернуть вверх дном все свое хозяйство, избавиться от негодяев. Это будет потом. Сейчас ему по-прежнему следовало думать только об одном: как дальше развернутся события? Чем закончится это молчаливое противостояние? Баталии с местными разведчиками его не переубедили. Всем своим нутром он чувствовал, что может произойти непоправимое. Как же все-таки одолеть этих твердолобых? Чем пронять их? Перед какими новыми фактами поставить?

Готовясь к поездке в Пуховичи, Баркель предусмотрительно разработал план необычной операции. Ему и прежде казалась заманчивой мысль о крупномасштабных действиях по ту сторону фронта. Мощный подвижной отряд во главе с бывалым, опытным разведчиком-профессионалом сможет заменить всех этих одиночек, которых он нашвырял туда в громадном количестве. Этот отряд явится чем-то вроде зафронтового филиала его команды.

Идею шефа сходу поддержал гауптман Шустер, тут же предложив и свои услуги. В короткий срок он отобрал нужных людей, определил их обязанности, тайком провел несколько репетиций. Когда отправлялись в Пуховичи, и оружие, и компасы с картами, и сухие пайки, – все у них уже было.