Был и еще один весьма важный замысел у шефа. После долгих раздумий у него созрел план широкомасштабной, довольно-таки смелой и хитрой операции. Своей тайной Баркель поделился пока только с Шустером, поскольку именно ему отводилась роль главного исполнителя. Все же остальные участники операции должны были до поры до времени оставаться в полном неведении. Гауптман тут же занялся подготовкой необходимой «документации». Главным образом для себя и тех немцев, которых он возьмет в помощники. Это были мужчины разных возрастов. Но не старше сорока лет, одетые в форму советских военнослужащих. Исходя из своего замысла, Баркель присвоил им соответствующие воинские звания, большинству – рядовых и ефрейторов и лишь немногим – сержантов.
Выполняя поручение шефа, писарь постарался пополнить личный «архив» копиями сфабрикованных удостоверений, командировочных предписаний, продовольственных и вещевых аттестатов. Заодно опробовал и присланный ему фотоаппарат: незаметно пощелкал и в анфас, и в профиль, надеясь сразу после отъезда начальства выйти на связь с партизанами. Однако случилось непредвиденное: за день до отъезда Баркель объявил, что берет с собой и писаря. Быть может, там, на месте, потребуются и его услуги. Зондер-фюреру Вернеру было сказано подыскать небольшой металлический ящик, способный заменить в дороге сейф, и положить в него всевозможные бланки, штампы и печати…
Что же ехать, так ехать. Может быть, это и к лучшему. Ведь сейчас нет ничего важнее, чем проникнуть в тайну, скрываемую шефом. Зачем он берет с собой так много людей? Почему везет их не на аэродром, как обычно, а на фронт? И что за странное задание в их командировочных документах: «сбор военных трофеев в тылу войск Первого Белорусского фронта?» В методах, практикуемых абвером, это нечто новое…
Дорога на восток прямая, как стрела, просматривалась до самого горизонта. Ровное, проутюженное грейдером полотно хранило на себе многочисленные следы автомобильных колес и танковых гусениц – подкрепления шли круглосуточно. Однако сейчас движение почему-то приостановилось, словно кто-то предоставил Баркелю возможность следовать беспрепятственно. Он обожал быструю езду, нервничал, когда ему мешали, и не отрывал глаз от обочин, особенно, если машину сопровождали кустарники. Чистые, упорные слухи о партизанах он воспринимал более чем серьезно. Хрусталеву, разместившемуся на зад-нем сидении, за спиной у шефа, смешно было наблюдать, как тот по-гусиному вытягивал свою длинную, жилистую шею, стараясь как можно дальше видеть.
«Да, не из храброго десятка этот гитлеровец, – думал Павел. – Какого же дьявола он однажды процитировал мне своего любимого философа? Похвалиться знанием Шопенгауэра? «Жизнь есть то, чего не должно бы быть…» Бред… Бред сумасшедшего. Или вот: «переход в ничто есть единственное благо жизни»… Если это благо, да к тому же единственное, то почему же ты сам не воспользуешься им? Почему смертельно боишься такого перехода?»…
Опасения Баркеля оказались напрасными, до Пуховичей добрались благополучно. Близ Марьиной Горки шефа встретили офицеры разведотдела 12-й пехотной дивизии. Он тот час же перебрался в их машину и надолго расстался со своими спутниками. Гауптман Шустер занялся будущими «сборщиками трофеев», которых надо было и накормить, и разместить. Не остался без внимания и Павел. Зондер-фюрер Вернер продолжал старательно исполнять свои обязанности. Совершенно не подозревая, какие чувства возбуждает при этом в душе столь усердно опекаемого им писаря.
Под временную штаб-квартиру абверовцы заняли несколько комнат в здании бывшего сельскохозяйственного техникума – старой постройке, простоявшей более полувека. О каком-либо комфорте здесь не могло быть и речи. По ночам донимал холод, а все, что способно было согреть – парты, столы, классные доски, шкафы для книг и сами книги, – немцы давно сожгли. Баркель, не раздумывая, распорядился рубить деревья, даже фруктовые, и топить печи. Сам же в штабе не засиживался, – не за тем приехал. Занятый мучительным поиском ответа на вопрос стратегического значения: начнут ли русские первыми, – он разъезжал по частям, донимал своими расспросами местных разведчиков. Сначала побывал в районе Могилева, затем укатил на юг, к Рогачеву и Бобруйску. И чем больше разъезжал, тем заметнее мрачнело его лицо. Хрусталеву нетрудно было предположить, что эти поездки не давали начальнику абверкоманды материала, достаточного для окончательного вывода. Чувствовалось, что со своими коллегами он не обходился без жарких словесных баталий: крепко спорили, что-то доказывали друг другу и в конце концов расставались, не достигнув согласия.
Подробности неутихавших дискуссий были известны лишь гауптману Шустеру. Зондер-фюрер, большой охотник до всяких тайн, буквально выходил из себя: как это так – гауптман хоть что-то да знает, а он – ничего. Но со временем кое-что стало перепадать и ему. А от него – писарю. Как говорится, что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Налакавшись шнапса, Вернер начинал хвастаться своей осведомленностью. Оказывается, шеф все-таки пришел к твердому убеждению, что первыми начнут русские, а группа армий «Центр», возглавляемая генерал-фельдмаршалом Бушем, ввяжется в тяжелые оборонительные бои. Местные же разведчики, сотрудники отделов Один-Це армейских и дивизионных штабов, придерживались совсем противоположного мнения. Основываясь на данных войскового наблюдения и своей агентуры, а также результатах воздушной разведки, они утверждали, что наступать в районе Могилева и Бобруйска русские не станут и что силы для весенне-летнего удара они копят гораздо южнее, на территории Северной Украины. Именно там летчики засекли прибытие на фронт новых стрелковых дивизий, артиллерийских и танковых частей. Почти ежедневно фиксировалось передвижение по рокадным дорогам автоколонн с личным составом, боеприпасами и горючим. Сосредоточение войск прикрывалось зенитными орудиями и истребителями, барражировавшими в небе… В то же время на центральном участке фронта был отмечен значительный отток сил. Если на юге не сняли с передовой линии ни одной танковой армии, то здесь танки увозили целыми эшелонами. Да и здешняя местность, особенно между Могилевым и Бобруйском, не может считаться пригодной для наступательных боев. Легко ли людям и технике пробиться сквозь дремучие леса, форсировать реки, еще не вошедшие в берега после весеннего половодья, одолевать сплошные болота и топи?
Доводы противников Баркеля казались весьма убедительными, однако шеф упорно стоял на своем. Он ведь располагал информацией, поступавшей, хоть и редко, прямо оттуда, из русского тыла, и не сомневался в ее достоверности. Веря в свою правоту, в профессиональное умение людей, работавших на него, начальник абверкоманды считал, что только он способен предостеречь командование вермахта от возможной роковой ошибки.
Из настырного, надоедливого «сторожа» зондер-фюрер Вернер превращался в очень нужного контрразведчику информатора. Пусть это были всего лишь объедки с барского стола, однако и по ним можно было судить о меню. Новостями зондер-фюрер делился тем охотнее, чем обильнее становились возлияния. Шнапс регулярно поставлял ему личный шофер шефа, – в полевых частях это зелье не переводилось. К сожалению, шофер не годился в компаньоны – вечно за своей «баранкой», а настоящее удовольствие получаешь, когда есть с кем чокнуться. Волей-неволей пришлось приобщать писаря. Баловать, правда, не баловал, плеснет в кружку и отставит. Над тостами голову не ломал, пил обычно только за здоровье шефа, будто тот в этом нуждался.
– А все же, как чувствует себя господин фон Баркель? – спросил после очередного такого тоста Хрусталев. – Как его здоровье?
Зондер-фюрер хотя и был под градусами, несколько настороженно отнесся к вопросу писаря. Тем не менее пауза продолжалась недолго.
– Могло быть и лучше.
– Работает много, – посочувствовал писарь. – Дни и ночи мотается по частям. Ведь там опасно.
– Опасно ему не там… По окопам и траншеям шеф не лазит. А если погибнет, то совсем не от пули, – резко, с каким-то внутренним раздражением заключил Вернер.
