— Да, принеси его. Он у меня в спальне в лаковом ларце.

Малтэр, торопливо поклонившись, метнулся за ларцом.

Парламентеры уже высадились на тавинской пристани, когда он, запыхавшись, преподнес ларец принцессе и бросился встречать майярцев.

Он успел принять почтенный вид и с достоинством проводить послов в Большую залу Руттулова дома. Для майярцев были приготовлены мягкие кресла; напротив них стояло почти такое же кресло, но более высокая спинка подчеркивала сан той, что это кресло займет.

Раз уж государыня запаздывает, это должно выглядеть церемониально, решил Малтэр, и когда принцесса, завершив сожжение Руттулова архива, направилась к Большой зале, Малтэр шепотом спросил, как объявлять титул — «вдова Руттула» или «жена Руттула».

— Объяви — Карэна, и все, — сказала принцесса. — Нечего лишний раз марать имя Руттула о их подлые уши.

Подлые? Тут Малтэр мог бы возразить, но перечить не стал. Майяр выслал послами знатных господ, выше прочих — сан молодого Горту, но он еще слишком юн, и главой посольства был объявлен Ваорутиан, второй сын младшего Ирау.

Герольд выкрикнул имя принцессы, и та вошла, принимая поклоны послов. Она была побежденной, но высокий сан защищал ее от неуважения.

Дождавшись, пока она сядет, опустились в свои кресла и знатные майярцы. Малтэр встал рядом с принцессой. Он принял от майярцев заготовленный документ, уже утвержденный печатями Горту, Марутту и Кэйве, передал писцу, прочитавшему его вслух, а потом вручил принцессе.

Она взяла в руки развернутый пергаментный свиток, просмотрела каллиграфически выписанный текст и протянула руку за пером.

— У меня еще нет печати с моим полным титулом, — сказала она, подняв синие глаза на Ваорутиана. — Устроит ли великий Майяр моя подпись?

Ваорутиан склонил голову:

— Разумеется, государыня. Но прошу подписаться полным титулом.

Принцесса задержала на нем взгляд, потом опустила глаза и решительно начертала на пергаменте: «Принцесса Карэна, государыня Сургары, владетельная госпожа Арлатто и Арицо, дочь Лаави сына Аргруу, потомка Нуверре Отважного, вдова Герикке Руттула, сургарского государя».

Писец тут же посыпал написанное песком.

Принцесса встала и этим заставила майярцев стоя выслушать следующее:

— Государь Сургары, мой супруг, умер. Волею его я назначена наследницей. Прошу передать это Высочайшему Союзу.

«После чего, — вспоминал Ваорутиан, — государыня удалилась» .

— Лиса, — отозвался Горту о Малтэре. — Крутил, крутил, а все-таки нашел принцессу. Какова она? — спросил он сына.

— Мне показалось, она больна, — ответил юноша. — В зале холодно было, а она ворот теребила — задыхалась. И лицо горело…

— Когда займем Тавин, первым делом отыщешь ее, — приказал Горту. — Будь предупредительным и старайся ей не перечить, но будь рядом, понял?

— Да, конечно, — сказал юноша.

Тавин, разорение которого начало наводнение и продолжил захват его майярцами, переживал трудные дни. Сава в договоре настояла на том, что жителей пощадят, оставят в живых; но что для тавинца жизнь, когда иноземные солдаты рыщут по домам, тащат имущество, беззастенчиво ищут спрятанные драгоценности, круша то, что не могут унести?

Бывало, что какая-нибудь хозяйка, возроптав, порывалась защитить свои самые нарядные тряпки, но крепкая рука мужа оттаскивала ее в сторону и зажимала рот. Будут кости, мясо нарастет… Будут люди — будет и имущество. Не в первый раз через Сургару идут завоеватели. К тому же привычка тавинцев иметь доли в заграничных предприятиях и кораблях оставляла недоступными для грабителей значительные деньги, — Тавину нечего было беспокоиться за свое будущее.

Дом Малтэра не избежал общей участи, но Малтэр, который не бросал разбойничьей привычки делать заначки в самых неожиданных местах, с отстраненным интересом наблюдал, какие из его тайников удалось обнаружить. Через три дня, когда возбужденную солдатню удалили из города, Малтэр лишился разве что пятой части своего достояния.

Дом Руттула не тронул никто: дом Руттула был одновременно и домом принцессы Карэна, дочери майярского короля и сестры майярского короля. Дом никто не охранял, двери его были не заперты, а Малтэр приказал дворне делать вид, что ничего чрезвычайного не произошло, и заниматься повседневными делами. Разумеется, у слуг все валилось из рук: им было трудно не думать о том, что происходит в городе с их родными и близкими. Но внешний порядок соблюдался: невозмутимый с виду мажордом распоряжался, приказывая готовить завтраки, обеды и ужины, сервировать стол по всем правилам, убирать дом даже тщательнее, чем обычно, — вообще, придумывал всей дворне дела, которые они и выполняли весь день, пока не валились с ног от усталости.

Мажордом же контролировал винный погреб; против обычая, он отпускал теперь дворне к ужину не разбавленное вино, а крепчайшие винные выморозки: мужчинам — половину стакана, женщинам — четверть. Напиток снимал напряжение. Но мажордом не знал, как разрядить напряжение, которое скопилось в Саве. Он не мог заставить ее работать и не мог спаивать ее выморозками; он предлагал к каждой трапезе крепкое вино, но Сава, которая почти ничего не ела, почти ничего и не пила. Она или как тень бродила по дому, или сидела в спальне Руттула, тупо уставившись в стену. Пожалуй, следовало бы увести ее оттуда, и мажордом сделал пару таких попыток, но она неизменно возвращалась обратно, не выказывая, впрочем, никакого упрямства. Ей говорили, что пора обедать, — она шла в столовую и машинально ковыряла вилкой в тарелке; ей сказали, что следует помыться с дальней дороги, — она шла в баню и безучастно сидела на скамье, пока служанки терли ее мочалками, мыли волосы, обтирали полотенцами, одевали и расчесывали. Единственное, чему она воспротивилась, — это когда ее хотели одеть в другое платье. Нет, она хотела именно это, черное с золотой вышивкой, имитирующей шитье на костюме Руттула.

Майярцы не появлялись, если не считать нескольких солдат, заходивших в дом поглазеть. Они прошли по комнатам, пугая прислугу, переговариваясь вполголоса. Видно было, что пришли они не грабить, хотя мажордому после их ухода показалось, что в столовой пропало несколько фарфоровых безделушек. Однако и серебряный сервиз, и парадный золотой, и фарфоровый, в свое время подаренный Саве, хоть и были на виду, остались совершенно целыми.

Имя принцев Карэна охраняло дом лучше всяких хокарэмов и стражников.

Когда к дому Руттула приехал принц Горту, сопровождаемый Малтэром, молодой принц, выбившись из сил, дремал в кресле у дверей кабинета. Увидев отца, он вскочил на ноги.

— Она больна, — доложил он.

— Этого и следовало ожидать, принц, — заявил Малтэр, уже успевший изложить Горту свою догадку о хэйо. — Когда в человека вселяется демон, он первое время болеет, пока не привыкнет.

Горту качнул головой:

— Она и раньше была одержимой. Разве ты не замечал?

— Не замечал, — отозвался Малтэр. — Она всегда была обычным ребенком. Может быть, чуть более непоседливой, чем это полагалось бы девочке.

— А ты никогда не спрашивал себя, почему ее отдали в Сургару? — спросил Горту.

— Из государственных интересов, — ухмыльнулся Малтэр.

— Не только, — покачал головой Горту. — А скажи-ка, где ее знак Оланти?

— У нее, — ответил Малтэр.

— У нее, — подтвердил молодой Горту.

— Необходимо заставить ее отказаться от Оланти, — твердо сказал Горту. — Безразлично, кому она его передаст, главное — чтоб отдала.

Молодой Горту заметил сигнал одного из своих людей.

— Она идет сюда, — предупредил он, и почти сразу же в дверях появилась бредущая как во сне принцесса в сопровождении мажордома Манну. Сава равнодушно кивнула в ответ на поклоны мужчин.

— Прошу прощения, государыня моя… — проговорил Горту, и она остановилась, выжидающе глядя в сторону.

«Небеса святые! — вздохнул Горту, разглядывая ее. — Бедная, она и в самом деле больна…»

Спутанные волосы, обмотанные парчовым шарфом, наброшенный на плечи лисий плащ, оттеняющий бледное лицо и бесчувственные, потухшие глаза.