— А откуда ты взял, что я хочу выжить?

— О чем ты?

— Такие раны, как мои, нельзя вылечить.

— Любые раны можно вылечить, Гидеон. О том и речь.

Гидеон встал. Несмотря на атлетическое сложение, он выглядел сейчас совершенно обессиленным.

— Я признателен тебе за все, что ты пытаешься сделать для меня, — начал он, — но будет лучше, если ты оставишь меня одного.

— Они умерли мгновенно, — солгал Рафи.

Гидеон хотел что-то сказать, но усилием воли остановил поток раздражения, готовый прорваться наружу.

— Я был в Риме на следующий день и просмотрел все полицейские протоколы. — Рафи старался как мог смягчить сведения, которыми располагал. — Я был в госпитале и видел тех, кто остался жив. Большинство находится в таком ужасном состоянии, что для них было бы лучше погибнуть на месте…

И тут Рафи открыл самое важное.

— Нам со всей достоверностью известно, кто это сделал, — сказал он.

Гидеон молчал и ждал, когда Рафи доскажет до конца.

— Я покажу тебе фотографии, — продолжал тот.

— Нет, прошу тебя.

— Фотографии тех, кто еще нуждается в помощи. Кто взывает к правосудию.

— Не мне решать, кто прав, а кто виноват.

— Предоставь это мне.

— Ты тоже не можешь быть здесь судьей. Это не спортивный поединок.

Между тем Гидеон видел, что досье уже появилось на столе и из папки готовы посыпаться фотографии.

— Рано или поздно твое безразличие исчезнет, — сказал Рафи. — Лучше, чтобы это случилось пораньше. Тогда тебе не придется ни о чем сожалеть…

— Я могу сожалеть только об одном… — прервал его Гидеон.

Теперь он держался прямо и уверенно, руки его не дрожали.

Расследование, предпринятое Рафи, оказалось весьма удачным благодаря одному неожиданному и счастливому обстоятельству. Подтвердились не только сведения, полученные им из своих источников, но поступила также и другая важная информация… А все потому, что одна молодая особа прекрасно справлялась со своим делом. В ее телеинтервью присутствовали такие подробные сведения, которые невозможно добыть иначе, как установив особый, эмоциональный контакт с людьми, пропуская информацию через собственное сердце, помогая собеседнику расслабиться и раскрыться, заставить забыть о микрофоне, телекамере и тому подобном. Но что важнее всего, она обладала замечательной способностью ухватывать на лету самую суть дела. К тому же она была миловидна, недавно разведена, не лишена чувства сострадания к чужому несчастью, а также имела самые неопределенные мнения о мужчинах вообще. Гидеон никак не отреагировал, когда впервые увидел ее на фотографиях, которые протянул ему Рафи. Он просто рассматривал фотографии, перебирая их одну за другой.

— Есть в Нью-Йорке один человек, — рассказывал Рафи, — он работает на Федеральном телевидении. Зовут его Маури Глик, он распределяет поступающую информацию по всем федеральным ТВ-каналам. Глик достает для нас записи репортажей, которые приходят из арабских стран. Иногда делает и собственную программу, если одному из его репортеров удается взять особенно интересное интервью у какого-нибудь арабского лидера. Он снабжает нас весьма полезной информацией о поставках продовольствия, строительстве аэродромов, скоплениях ракет, то есть всеми теми сведениями, которые засылаются в компьютеры, чтобы можно было просчитать всевозможные опасные ситуации. — Тут Рафи покашлял. — Само собой разумеется, он не должен и не может знать, как используется его информация. Он просто добропорядочный еврей, которому нравится испытывать своего рода возбуждение от того, что он имеет некоторое косвенное отношение к Моссад. — Рафи улыбнулся. — Говорят, в этом есть что-то романтическое, героическое, даже сексуальное.

— А кто она? — поинтересовался Гидеон, разглядывая фигурку молодой женщины. Фотоаппарат запечатлел момент, когда женщина совершала под проливным дождем пробежку вокруг римского Колизея, на ходу собирая руками в пучок свои темные тонкие волосы. Лицо ангельское. Спортивный костюм забрызган грязью.

— Ее угораздило оказаться на месте происшествия. Она — телерепортер из Нью-Йорка, она была там, когда все случилось.

Гидеон взглянул на Рафи.

— Кстати, у нее даже есть имя. Не желаешь узнать? — спросил тот.

Однако Гидеон уже ушел в себя.

— Ну, хорошо, — улыбнулся Рафи, — раз тебя так разбирает любопытство, не буду тебя мучить. Ее зовут Саша Белль.

Гидеон рассматривал другую фотографию, на которой молодая женщина в легкой блузке выходила из римского отеля, и он по-прежнему не видел в ней ничего особенного. Высокая, стройная, привлекательная. В руках — пачка газет.

Рафи взял сигарету, отыскал в кармане спички, закурил, глубоко затянувшись, и, медленно выпуская дым, заговорил:

— Пару месяцев назад Глику пришла идея сделать документальный сериал под общим названием «Семья». В каждой серии будет рассказываться об одной конкретной семье, живущей в любой точке планеты. Предполагалось, что первая передача будет о семье фермера из Аппалачей, о нем самом, о его жене и восьми ребятишках.

Гидеон молчал. Он рассматривал последнюю фотографию, на которой Саша Белль выходила из ресторана с мужчиной. На голове — косынка. Закрылась от ветра воротником куртки.

— Однако неделю назад, — многозначительно продолжал Рафи, — было решено внести в программу кое-какие изменения, и рассказ о семье из Аппалачей пойдет во второй серии.

— Почему? — насторожился Гидеон.

— Кто-то посоветовал Глику другую семью, — неопределенно ответил Рафи.

Мрачное чувство захлестнуло Гидеона, прежде чем он нашел в себе силы говорить.

— Семью Карами, я прав?

Рафи молча кивнул.

— Наш ответ на террористический акт, — пробормотал Гидеон, обращаясь к самому себе.

— Мы уверены, что диверсия — дело рук Тамира Карами и его группы.

Слова Рафи произвели на Гидеона странное впечатление.

— После стольких лет… — все, что он смог выговорить.

— Он последний, — мягко сказал Рафи. — После стольких лет он единственный, кто остался в живых.

Иерусалим, Израиль

1974 год

В ту зимнюю ночь в Иерусалиме было холодно, как никогда. Полная пожилая женщина, кутаясь в шерстяной халат, отправилась на кухню. Такие холода обычное дело где-нибудь в Пинске [5]или Милуоки [6], но для Израиля это был настоящий мороз. Взяв деревянную ложку, она попробовала на вкус готовящееся жаркое. Почмокав губами, добавила щепотку соли и мускатного ореха. Затем развела муку для соуса. Мороз или не мороз, а такой грудинки не сыщешь ни в Пинске, ни даже в Милуоки. Есть брюква, есть каша. Есть дрова, чтобы затопить получше. Будет и сытно, и тепло.

Мясо было уже почти готово, и женщина, подсев к столу, стала просматривать газеты и журналы, накопившиеся за несколько дней… И все-таки сегодня что-то мешало ей сосредоточиться. Тиканье стенных часов уводило к воспоминаниям о последнем дне в школе в Милуоки. Эти часы были преподнесены ей в качестве прощального подарка. Оставив газеты, она поднялась из-за стола и стала шинковать морковь. За этим занятием она унеслась мыслями в далекий 1921 год, когда еще девочкой ей довелось совершить путешествие из России в Америку, а оттуда в Палестину.

Все последующие годы не смогли обесцветить ее первое яркое впечатление о земле Палестины. Это удивительное чувство было живо в ее душе. Прекрасный ковер из сосновых иголок под ногами на Голанских высотах. Фантастическое ощущение от скольжения по волнам Мертвого моря, соленого, словно рассол. Завывание муллы в ночном Иерусалиме. Были, конечно, и другие воспоминания о тех первых годах, но уже не столь восхитительные и романтичные. Она подняла руку, чтобы заколоть прядь волос. Помнила она и о первых потерях, и о первой боли, которую ей довелось пережить вместе со своими старыми друзьями. С самого начала все они должны были забыть, откуда приехали и кем были в своей прошлой жизни. Многое промелькнуло перед мысленным взором пожилой женщины. Бои с англичанами, возделывание садов на склонах Хайфы, строительство ирригационных каналов для апельсиновых рощ, заключение сепаратных перемирий с супердержавами, соперничество со странами «третьего мира» за вступление в ООН. Сначала была Палестина со своими ранами и трагедиями. Затем появился Израиль, государство, унаследовавшее все прошлые раны и трагедии и возродившееся для новых испытаний.