Им обеим такое разграничение вопроса пришлось по душе, и обе вздохнули с облегчением. В противном случае каждая ощущала бы себя на чужой территории.

— Как вам удалось полюбить его с такой силой, что вы отбросили все остальное? — спросила Саша.

Первый толковый вопрос с самого начала беседы. Ну же, давай, думала она, помоги мне понять, как все это у вас началось. Такая страсть, такое наваждение, незаметно перешедшее в совершенную покорность и самопожертвование, что ты, черт тебя возьми, забыла, кто ты есть… Как выразилась ее мать, Елена Вилленев? «Кошки тоже бывают не слишком разборчивы». — Я полюбила его, как только увидела.

— Вероятно, из-за необычайной физической привлекательности?

— Здесь было что-то большее.

— Что же может быть больше — особенно вначале?

— Ну, как будто, я знала его всю жизнь. Не только в этой жизни, но и в какой-то другой. Как будто до него никого не было, и я ждала только его.

— И вас не испугало чувство такой силы?

Жозетта холодно улыбнулась.

— Жизнь вообще опасная вещь, разве нет?

— У одних жизнь опаснее, чем у других.

— Воображаемый риск может возбуждать больший страх, чем риск реальный.

— Несомненно, — согласилась Саша. — Итак, ваша любовь становилась все сильнее и вы все больше впитывали убеждения вашего мужа? Вы прониклись его идеей?

— Нашей идеей.

— А вас никогда не удивлял тот факт, что будь ситуация немного другой, ваша жизнь тоже сложилась бы иначе. Не было такой мысли, а?

— Такие мысли — непозволительная роскошь.

— Иногда и самопожертвование — роскошь, — сказала Саша и увидела во взгляде Жозетты раздражение.

— Скажите, — проговорила Жозетта, — а вы никогда не испытывали абсолютное слияние с другим человеком?

— Я выбрала карьеру, — уклончиво сказала Саша, которая не была готова к тому, чтобы залезали в ее душу. — А может, карьера выбрала меня. Иногда мне кажется, что работа — это тюрьма.

— У каждого человека своя тюрьма, — заявила Жозетта.

Она должна была вернуться в отель, чтобы позавтракать с Берни. Проезжая мимо белых отштукатуренных домов с плоскими крышами, вниз по мощеным булыжником улицам, продуваемым ветром с моря, мимо длинных торговых рядом с разнообразием свежих фруктов, Саша продолжала думать об одном и том же. Неужели, в конце концов и она из той распространенной категории женщин, которые до самозабвения отдаются своей страсти к мужчине? Нет, не может быть! Наваждение и страсть Жозетты Карами к мужу — это что-то совсем другое. Ее собственные отношения с Гидеоном не касаются политических убеждений, друзей и семьи. Даже чувство опасности, которое преследовало ее поначалу, теперь исчезло, как дым. И уж теперь во всем, что касается любви, она собаку съела.

В это утро Гидеона разбудил тот же сон. Он потянулся за сигаретой, сел на постели. Видение отчетливо стояло у него перед глазами. Маленький мальчик с курчавыми волосами на лбу. Губы решительно сжаты. Пухлые голенькие ножки нажимают на педали трехколесного велосипеда, который все быстрее несется по провинциальной улице. Вдалеке виден автомобиль американской марки. Хромированные части сверкают электрической голубизной. Задний бампер напоминает рыбьи плавники. Насчет бампера Гидеон был совершенно уверен.

По-видимому, все произошло мгновенно. Автомобиль выехал из-за поворота и увеличил скорость, когда ребенок оказался на середине улицы. Что-то отвлекло водителя от дороги. То ли кто-то сидевший сзади, то ли водитель засмотрелся на дорожную карту, то ли его ослепило солнце.

А Гидеон, беспомощный, не в состоянии пошевелиться, наблюдал это издалека. Его ноги словно сковал бетон. Голос растворился в ветре, когда он пробовал крикнуть, чтобы предостеречь мальчика. Он бестолково махал руками, показывая водителю, чтобы тот свернул или затормозил. Быстрее, крути педали! — кричал он беззвучно во сне. Его скулы заныли от напряжения. Быстрее, быстрее! — кричал он ребенку, но крики отдавались эхом только в его собственной голове. А потом — столкновение, не смотреть на которое он не мог. Он не мог отвернуться или зажмуриться, будто кто-то заставлял его стать свидетелем удара и увидеть, как разбитое тело ребенка отброшено на несколько метров. Увидеть разбросанные на дороге искореженные куски металла и переднюю решетку от американского автомобиля, отлетевшую на газон. И, наконец, узнать обрывки красной курточки ребенка, которые остались на бампере автомобиля. Насчет бампера Гидеон ни секунды не сомневался.

Да это же просто сон, убеждал он себя, проснувшись утром. Просто сон. Все случилось совершенно иначе. Ведь Гидеона там не было, и он ничего не видел. Просто сон. Реальность была намного хуже. Боль не притупится, это он знал. Ему не станет легче. Просто, в конце концов, он вытеснит это невыносимое сновидение мыслью о Саше. Он успокоится только тогда, когда воскресит в памяти ее облик. И так — до следующего раза.

В это утро Рафи распорядился устроить просмотр последних слайдов, а уж потом расходиться по делам.

Иорам опустил экран, а Бен настроил проектор. Они оба отошли в сторону, когда Рафи сам взял пульт управления. Ронни сидел в дальнем конце стола. Он выглядел свежим и хорошо отдохнувшим — в рубашке, застегнутой на все пуговицы, в узком галстуке и классическом костюме. Рядом сидел Яков. Перед ним на столе лежал кожаный кейс. Гидеон сидел отдельно от остальных. Молчаливый. С темными кругами под глазами. Заросший щетиной. Воротник рубашки расстегнут, на плечах свитер. Он сосредоточенно рисовал в желтом блокноте аккуратные прямоугольнички. Полстраницы уже было покрыто этими прямоугольничками.

— Самолет вылетает в полдень, — сообщил Рафи, глядя в сторону Ронни. — Это значит, ты должен быть в аэропорту не позже одиннадцати тридцати. Груз будет помещен в дальний угол посольского контейнера. Я рад, что ты проведешь несколько дней в Израиле, Ронни.

Ронни кивнул.

— Сможешь увидеть малыша, — добавил Рафи, а потом взглянул на Иорама, который спросил:

— А кто повезет груз из Израиля?

— Чтобы не было осложнений, Яков будет сопровождать тело до самой электростанции.

Гидеон закурил.

— О каких осложнениях ты говоришь?

— Как знать, — пожал плечами Рафи, — может быть, на границе нас будет поджидать еще одна компания героев-самоубийц.

— Это последняя остановка? — спросил Гидеон.

— Насколько нам известно — да, — ответил Рафи. — Тело будет находиться под охраной на электростанции, пока ты не закончишь дело в Сиди Боу Сад. Потом Сабу Калила известят о смерти брата. Мы устроим так, чтобы тело можно было переправить через границу в Иорданию. — Он окинул взглядом сидящих за столом. — Где его похоронят — нас не касается.

Когда Рафи вывел на экран первый слайд, он обратился к Гидеону:

— Наверху есть комната, где ты можешь поработать. Твой рейс в Тунис не раньше пяти.

— Я передумал. Я вылечу из Орли в два.

Первым на экране появился Карами. «Мечта Гидеона», как называл его Рафи. Он был одет в костюм и прогуливался в окружении охранников по улице, напоминающей парижскую. На следующем кадре он был в халате и накидке. На другом — в джинсах и футболке. Потом в одних плавках на пляже… Его было легко узнать, какую бы одежду он ни надел. Внешне он совершенно не менялся с самого начала своей карьеры, разве что в весе. Мрачное выражение лица. Жесты, движения спокойные и точные. Шестнадцать лет слежки, ожидания и неудач, подумал Рафи. Главным образом, все-таки, ожидания. Однако терпение в конце концов бывает вознаграждено. По крайней мере, иногда.

Следующая серия слайдов была сделана на прошлогоднем собрании Национального совета Палестины [8]в Алжире.

На другом слайде Карами прогуливался по улицам Ларнаки с двумя другими деятелями из ООП. Два дня спустя его друзья взлетели на воздух в последней модели «БМВ». Какая жалость, заметил кто-то, автомобиль был снабжен ультрасовременной системой передач и отлично показал себя на дорогах Кипра.