— Терпеть не могу это выражение.

— Какое выражение?

— «Знать свое место».

Десятки мыслей зароились у него в голове. Найти предлог и исчезнуть? Забрать ее и вместе бежать? Куда угодно. Только чтобы там они понимали друг друга.

— Как бы там ни было, но интуиция меня обычно не подводит. Даже если цена слишком высока и все может плохо кончиться, я предпочитаю оставаться честным.

Господи, он сам слышал фальшь в своем голосе.

— И в чем состоит твое предложение? — спросила она.

— Ты можешь объяснить им, что чувствуешь себя не в своей тарелке, когда вокруг тебя ходят люди с оружием. Что, если бы они куда-нибудь убрали свое оружие на то время, пока ты находишься в доме? — Он посмотрел на нее. — Что ты об этом думаешь?

— Знаешь, Гидеон, — спокойно сказала она, — иногда ты бываешь очень странным. — Она на мгновение задумалась, а потом выпалила то, что сама еще не успела хорошенько осознать. — Кто ты на самом деле, Гидеон?

Он не отвечал. Просто смотрел на нее и видел, как серьезна она и как далеко может пойти в своих догадках. Когда она, наконец, заговорила, он попытался ничем не выдать своего облегчения.

— Если я действительно попрошу их об этом, а потом с ним что-нибудь случится, то мне останется лишь удивляться, что ты не имел к этому никакого отношения. — Она поцеловала его в щеку. — Оставим это до следующего раза. Так будет лучше.

— Тебе виднее, — быстро сказал он, беспокоясь, что и так зашел слишком далеко.

Она продолжала чистить яблоко. Причем так методично и аккуратно, что только одна полоска кожуры свешивалась у нее с ножа.

— Я опаздываю, — вдруг сказала она.

— Отпустить официанта?

— Да. А до того, как я должна буду вернуться на съемку, мы можем немного прокатиться.

Кто бы он ни был, она действительно не хотела терять его.

Пистолет под подушкой у Жозетты Карами оставался для него по-прежнему нерешенной проблемой. Зато, как ему показалось, Саша снова смотрела на него с симпатией. Дерьмовая работа, мысленно бичевал он себя. Но другого выбора у него не было.

Держась за руки, они спустились по ступенькам, обогнули запруженную народом площадку, направились к станции и, наконец, подошли к автомобилю. Прежде чем открыть дверь, Гидеон привлек Сашу к себе.

— Все это так ново для меня, — мягко сказал он. — Мне очень жаль, если я вмешался в твои дела. Мне кажется, я был невыносим.

Она кивнула, однако не сопротивлялась, когда он взял ее за подбородок и поцеловал в губы.

В машине она положила голову ему на плечо, и они ехали молча. Мимо проносились пригородные кварталы Туниса, пляжи, мемориал, сооруженный в честь французских добровольцев, погибших во второй мировой войне. Она оживилась, только когда дорога запетляла в солончаках, и взгляду открылись обширные песчаные пространства Рауод Бич. Гидеон объяснил, что эти места весьма популярны среди туристов — в основном, немцев и, главным образом, нудистов. Подогнав автомобиль к берегу, он поставил машину между несколькими экскурсионными автобусами и расположившимися на песке компаниями. Он заметил, что она отодвинулась от него к противоположной дверце.

— Мне позволено будет высказаться? — поинтересовался он церемонно.

— Мне это может не понравиться? — спросила она.

— Возможно.

— Тогда лучше бы ты сказал мне это раньше. До того, как я уверилась в твоем совершенстве.

— Я бы никогда не разрешил тебе загорать нагишом.

— Мне требуется твое разрешение? С каких пор?

Он подвинулся к ней поближе.

— Это была бы еще одна вариация на тему «Андромаха и лев». — Он обнял ее, и она прижалась спиной к его груди. — А я все-таки спас тебя в Тюильри.

— От чего ты меня спас?

— Как знать, какой еще негодяй мог бы оказаться рядом и подобрать тебя.

— Думаю, что я могу влипнуть и в худшую историю, — сказала она, подумав о том, что и в самом деле может. Она покрепче прижалась к нему. — А может быть, и нет… — договорила она с улыбкой.

Он обнял ее покрепче, и его губы коснулись ее уха.

— Послушай, Саша, — прошептал он, — ты просто доверься мне. — Он поцеловал ее. — Доверься во всем.

Он повернул ее к себе и нашел ее губы. Он почувствовал ответный поцелуй и снова раскаялся во всем, что сделал, и отстранился от нее. Заглянув в ее глаза, он прочел в ее взгляде что-то неопределенное, едва наметившееся — подобие сомнения, которого прежде там не было.

— Я отвезу тебя на виллу.

— Мне нужно заскочить в отель, чтобы забрать кое-какие бумаги, — сказала она.

Ее голос был все еще слаб после поцелуя.

— Гидеон… — начала она, но прервала себя.

Он уже завел машину.

— Что?

— Давай попытаемся внести ясность в наши отношения.

— Чуть позже, — пообещал он, выводя автомобиль на дорогу по направлению к пространствам, напоминающим лунный пейзаж.

— И тогда, наконец, прекратятся эти хождения вокруг да около, — сказала она.

— Обязательно прекратятся, — пообещал он.

Вся семья Карами, за исключением старшего сына Фахда, собралась в гостинной виллы, чтобы сняться во втором, заключительном эпизоде интервью.

Если в первом эпизоде главенствовала Жозетта, то в финальном эпизоде планировалось выступление Карами. Одетый в палестинскую военную форму, он держал на коленях младшего сына. Малыш, который заменил убитого первенца, — объяснил он перед камерой. Того самого, который был убит много лет назад в самом начале их борьбы.

Рядом с Тамиром сидела Жозетта. Ее рука покоилась у него на бедре. Сегодня она была одета в черное. Это знак скорби по всем погибшим во время Интифады, сказала она. Около нее сидела Камила, девочка-подросток, похожая на свою мать. Но еще больше похожая на свою французскую бабушку.

— Следует ли миру ожидать новых террористических акций, во время которых снова будут погибать невинные люди? — начала Саша.

Тамир признал, что происходящее прискорбно, однако заявил, что его не волнует, если кто-то осуждает его методы.

— А вам известно, — сказал он, — в каком безвыходном положении находился палестинский народ, когда не имел собственной военной организации? Следует также помнить, что тот, кто берется нас осуждать, не подвергался годами унижению.

— Но вы не производите впечатление униженного человека. Напротив, у вас есть все, о чем можно желать. Семья, которая вас любит. Прекрасные условия жизни. — Она сделала пузу. — И работа.

Несколько секунд в комнате стояла мертвая тишина. Карами всем своим видом показывал, что игнорирует эти ее слова.

— То, что произошло, будет происходить впредь, — продолжал он. — До тех пор, пока не будет найдено решение. Может быть, я не доживу до этого. Доживут мои дети. Мы все стоим перед лицом неизбежности.

Мне не следует снова заводить речь о ребенке, убитом в Риме, — саму себя предупредила Саша. Телезрители уже знают об этом из первого эпизода. Нужно молчать, нужно прикусить язык и дать ему выговориться.

Внезапно в беседу вмешалась Жозетта.

— Прошлой ночью мужу приснился сон. Это был часто повторяющийся сон. Солдаты гнались за ним по улицам Рамла…

— Я бежал, — продолжал вслед за женой Тамир, — чтобы разыскать жену и детей. Во сне я понимал, что буду в безопасности только когда найду их.

— И вы нашли их? — спросила Саша с долей иронии в голосе.

Тамир крепко сжал руку жены.

— Нет, — сказал он. — Известно, что сон это плод собственного воображения. Во сне нельзя умереть. Если только это не будет настоящая смерть.

Саша уже научилась оставлять без внимания эти многозначительные и туманные метафоры.

— Если вашего мужа убьют, — обратилась она к Жозетте, — продолжите ли вы его дело?

Жозетта вздохнула и повернулась, чтобы пересадить малыша к себе на колени. Потом она наклонилась к дочери и поправила ей челку. Художественные подробности. Саша не могла объяснить почему, но вся эта сцена напомнила ей цыганские семейства на парижских тротуарах. Взрослые оставляли ребятишек на лоскутных одеялах, и те, грязные, босоногие, сидели на корточках с банками для сбора подаяния между ног.