Мелвин рассказывал о каждой вещи с любовным и в то же время ревнивым чувством владельца, но ни одно его слово не обходилось без комментария Бойда, который утверждал, что все эти уникальные экспонаты вместе с особняком были получены Мелвином в счет уплаты долгов. Мелвин эти обвинения отрицал.

— Да ладно тебе, — сказал тогда Бойд, — ты и мать родную лишишь права пользования имуществом, чтобы она погасила долг.

— Я, по крайней мере, не стану возбуждать против нее уголовное дело, — огрызнулся Мелвин, и они оба покатились со смеху.

Я не решилась спросить, у кого же из этой киношной шатии поднялась рука подать в суд на собственную мать. Честно говоря, я не очень-то хотела это знать.

— Давайте, ребята, давайте, — приговаривала Бритт, собирая нас в кучку незадолго до отъезда: в девять часов рейсом «Ред-Ай» мы должны были вылететь в Нью-Йорк, а нам предстояло еще договориться о встрече в аэропорту, попрощаться с гостями и успеть покидать вещи в чемодан.

— Я могу тебя отвезти, — с тоской в голосе сказал Джош.

Мы стояли и смотрели друг на друга, не зная, когда и при каких обстоятельствах свидимся вновь. И свидимся ли вообще…

— Так, — подытожила Бритт, — Сонни, Дэнни и я поедем в лимузине. По дороге захватим чемоданы и еще одну писательницу, которая летит с нами, Шелли Грановиц. К тому же я серьезно подумываю, не прихватить ли нам еще и Клиффа…

Клифф был новым приобретением Бритт — она успела его подцепить за то короткое время, пока мы с Бойдом и Мелвином осматривали местные достопримечательности. Клиффорд Бинг был двадцатичетырехлетним красавчиком с пустыми глазами. Он носил бусы из бирюзы — под цвет глаз, — и я никогда не видала таких светлых волос, как у него. За все это время он не проронил ни слова. Если моему приятелю двадцать шесть, у Бритт должен быть как минимум на два года моложе. Вот такая завистливая она была!

— Ну уж нет, — попыталась слабо протестовать я. — Если ты возьмешь Клиффа, то тогда Джош поедет со мной…

— Детка, — тут же одернула меня Бритт и пристально посмотрела на меня своими холодными глазами, — наш бюджет не выдержит Джоша. К тому же у тебя в Нью-Йорке муж, ты случайно об этом не забыла?

И, как милосердный палач, она предложила мне свою сигарету с марихуаной.

— Это именно то, что мне сейчас нужнее всего, — пробормотала я.

— Можешь докурить, — сказала она с несвойственной ей щедростью и ринулась к гостям.

Мы с Джошем прощались в машине по дороге в аэропорт, в здании аэровокзала и даже возле туннеля, ведущего в самолет, но все равно прощание было каким-то скомканным, не было в нем искренности, теплоты.

— Пиши мне, — сказала я.

— А куда? — спросил он, и мы оба неожиданно вспомнили, что я замужняя дама и мне не пристало получать любовные письма на адрес мужа.

— Пиши моим друзьям. Это надежные люди, им вполне можно доверять, — я дала ему адреса Хоуп и Розанны. — Я люблю тебя, и мне так не хочется уезжать.

— Я тоже тебя люблю, — отозвался Джош, — но достаточноли этого?

Он остался стоять, улыбаясь кривой улыбкой, а я пошла в самолет, пятясь, как рак, не в силах оторвать глаз от его дорогого лица; я пятилась так до тех пор, пока едва заметный поворот окончательно не скрыл его от меня.

Самолет оторвался от земли. Огни Лос-Анджелеса едва мерцали в тумане. Я сопротивлялась полету всем своим существом. У меня болели кончики пальцев, словно скучая по Джошу, когда самолет набирал высоту. Мне казалось, что стены самолета сдвигаются, чтобы раздавить меня, я не находила себя места, я сжимала волю в кулак, чтобы только спокойно сидеть.

Я проклинала все на свете за то, что позволила Бритт вовлечь себя в эту авантюру, что подписала контракт, дала заманить себя в самолет. Но она была такой энергичной, что невозможно было ей противостоять, даже если она предлагала совершенную ерунду.

Ее право командовать не оспаривалось никем, оно вообще не подвергалось сомнению. Да и кто еще мог бы заставить меня подняться на борт самолета в такой шутовской компании. Мы являли собой довольно комичное зрелище, эдакое сборище плутов и мошенников, легкомысленных растяп под предводительством Бритт. Мы оккупировали весь первый класс. Мы — это Сонни с Дэнни, Бритт с Клиффом, Шелли Грановиц со своим йоркширским терьером по кличке Богарт (которого она пронесла в самолет, спрятав под пальто, и который тут же написал на меня, едва мы успели занять свои места). С нами увязались еще двое киношников, сильно смахивающих на гомиков, некто Сэм Финк и Дэн Фокс (со студии «Фокс-Финк продакшн»); они жили и работали вместе и попали в нашу команду совершенно случайно, по крайней мере, они уверяли меня, что не имеют к «Кандиде» ни малейшего отношения. Один из них, Сэм, подсел ко мне и всю дорогу рассказывал, как проходят у него сеансы психоанализа по телефону (в Нью-Йорке у него есть личный психиатр). Каждый день ровно в час (в Нью-Йорке в это время четыре пополудни) он набирает номер, ложится на кушетку в своей конторе в Беверли-Хиллз и высказывает наболевшее. В час пятьдесят (в Нью-Йорке 4.50) сеанс подходит к концу. Это стоит пятьсот долларов в неделю, но компания оплачивает все расходы. А налоговому ведомству этот аналитик известен как «консультант», представляющий киностудию в Нью-Йорке.

— Мне так близка ваша книга, — громким шопотом под конец сказал он, — потому что я сам прошел через все муки психоанализа.

— Так приятно встретить родственную душу, — ответила я.

Всего пять часов полета отделяют Лос-Анджелес от Нью-Йорка, но на самом деле дистанция между ними — миллион световых лет. Лос-Анджелес в большей степени отличается от Нью-Йорка, чем Нью-Йорк от Лондона, Стокгольма или Парижа. Наверное, когда-нибудь ученые обнаружат, что в воздухе Южной Калифорнии содержится какой-то веселящий газ, который заставляет всегда чопорных и циничных нью-йоркцев расслабиться, сбросить одежду и, забыв о супружеских узах, устроиться под лучами палящего солнца — загорать. Они расходятся по плавательным бассейнам, погружаются в медитацию, отправляются на спиритический сеанс и вообще ведут себя так, словно познали Бога — через секс, идолопоклонство и нудизм.

Возвращаясь из Лос-Анджелеса в Нью-Йорк, всегда испытываешь шок. Улицы здесь кажутся узкими, тела — закованными в одежду, а небо превращается в узкую серую полоску, едва виднеющуюся в просветах между домов. К тому же на тебя сразу обрушивается масса идиотских и никому не нужных дел (которые жители Нью-Йорка почему-то называют «Жизнь»). Повсюду царит неразбериха, шум, грязь. Прохожие хмурятся и стараются защитить себя, толкаясь локтями, грязно ругаясь, пряча под одеждой тела. Женщины прижимают сумочки к груди. Швейцары, таксисты и смотрители общественных сортиров неприветливы и грубы. На них давят небо и здания, атмосферный столб прижимает их к земле. Им не хватает жизненного пространства, поэтому они возмущены. Им не хватает воздуха, не хватает простора. Все мечтают оказаться на Западе.

Только в аэропорту, когда вся наша компания вывалилась из самолета и ожидала багаж, я почувствовала, как холодно в Нью-Йорке. После вечеринки у Бритт я не успела переодеться и прилетела в босоножках и легкой батистовой блузке. Бритт и компания громко смеялись, и мне показалось, что я вновь очутилась в летнем лагере, где, как всегда, для меня не нашлось друзей.

Они отправились в «Шерри-Нидерланд», а я к себе на 77-ю улицу, где мне предстояло лицезреть жалкие останки моей разрушенной жизни. Я так скучала по Джошу, что у меня сводило пальцы и щемило в груди.

«Каждые десять лет я попадаю в Калифорнию, и каждый раз она радикально ломает привычную жизнь», — подумала я, отметив вскользь, что это неплохое начало для романа. Но тут же рассердиласьна себя за эту мысль: мне не нужна новая книга, мне нужен Джош! Не хочуя писать роман, героиня которого ищет любви, а обретает холодный цинизм. Это пройденный этап, такая любовь уже отражена — в моих стихах, в романе и даже в сценарии по нему и у меня нет желания ворошить ее вновь.