— Не хочу, — отвечала Робин капризным голоском.

— Ну, малышка, ну, пожалуйста, а то мамочка будет сердиться, — продолжала уговаривать Дина, окончательно переходя на сюсюканье.

— Познакомься, это Кандида, — сказала она, поворачиваясь ко мне. — Кандида знакомится с Кандидой, — повторила она, подмигивая сначала мне, потом Робин.

Я застыла, не в силах оторвать глаз от этой живой легенды, забыв, что в таких случаях говорят. Когда человек настолько известен и его фотографии так часто мелькают на страницах газет, становится трудно разглядеть его истинноелицо в мельтешении образов и лиц.

— Мне так понравилась ваша книга, — застенчиво сказала Робин, теребя прядь волос, которые вполне могли оказаться париком. — Это, наверное, так прекрасно — уметь писать!

— Гораздо прекраснее, должно быть, петь, как вы, — ответила я.

Или зарабатывать пять миллионов в год. Или иметь такие связи. Хотя на самом деле это не так. Деньги не приносят чувства безопасности, и, конечно же, она полностью зависела от своего агента, адвоката, банкира, любовника, от всех почитателей и поклонников. Я сама вкусила славы и знала, что она никогда не решает всех проблем, а, напротив, только их плодит, тем более та особая слава, которую снискала себе Робин. Она нигде не может укрыться от посторонних глаз, именно за это и платят ей: она должна быть доступной, всегда быть на виду. Там, где популярность означает власть, человек не должен уходить в тень. Но это палка о двух концах. Гораздо лучше та невидимая власть, какой обладал, например, Сонни Спиноза. Полное ощущение свободы дает только сокрытость от глаз, но, к сожалению, многие понимают это слишком поздно.

Робин стояла, скромно потупив взор; во всем ее облике ощущалось скрытое беспокойство. Мне знакомо это чувство внутреннего дискомфорта, свойственное всем знаменитостям: они всегда стараются смотреть в сторону, отводят взгляд и пытаются укрыться за длинными волосами, темными очками или широкополой шляпой, может быть оттого, что чувствуют себя такими уязвимыми, всегда открытыми миллионам глаз. На Робин было потрясающее платье из шелка, расшитое серебряными блестками и отороченное мехом чернобурой лисы.

— Какое чудесное платье! — сказала я.

— О, — она так безразлично пожала плечами, словно на ней были обыкновенные джинсы. — Терпеть не могутаких нарядов, но Дина считает, что это нужно для имиджа. Ух… — и она скорчила смешную гримаску.

— Хочешь, скажу тебе одну вещь? Наверное, об этом не стоит говорить вслух, но я такая пьяная, что мне наплевать. Дина — моя лучшая подруга, я хочу сказать, самая лучшая подруга на свете, какие бывают только в двенадцать лет, ну, в общем, сама знаешь, когда колют палец иглой и смешивают кровь. Но я не уверена, что она была бы мне так близка, не будь она еще и моим агентом. Как это трогательно! Я хочу сказать, не находишь ли ты, что это очень трогательно?

Но ответа она не стала ждать.

— Извини, — сказала она, — я очень писать хочу.

В некоторой растерянности я огляделась по сторонам и увидела целое скопление светил кино: шведскую актрису Сив Бергстрем, ее элегантную спутницу Нинку Бернадотте (которая оказалась высокой шатенкой в черном бархатном блейзере и брюках-клеш из серебристой парчи), Сэлли Слоун, английскую птичку, прилетевшую сюда из Лондона в 1968 году и так и не собравшуюся вернуться назад, и бесчисленное количество молодых американских звезд, звездочек и полузвезд в кольце свиты. (Пока я сама не стала знаменитой, я никак не могла взять в толк, почему это кинозвезда не может без свиты обойтись. Теперь-то мне ясно, что, когда человек все время на виду, он теряет частично свою мимикрию, которую вынужден компенсировать за счет других людей. Такой человек чувствует себя, как улитка без домика, как олень без рогов. Ему нужны обыкновенные, незаметные люди, чтобы всегда можно было одолжить у них незаметность).

В тенистом углу патио стояла Бритт. Она о чем-то шепталась со своим адвокатом и время от времени прикладывалась к неизменному пузырьку с белым порошком. Ее адвокат был, наверное, единственным лысым мужчиной во всем Беверли-Хиллз, что, несомненно, выделяло его среди других в городке, где искусственные волосы растут гуще, чем сорняки. На нем была тенниска с надписью «GOOCHY». Шут гороховый. Но он мог себе это позволить. Сосуществуя с представителями столь небезопасной профессии, когда даже суперзвезды, бывает, не могут уплатить подоходный налог, адвокаты — это единственные люди, которые не рискуют потерять работу и получают стабильный доход независимо от того, разорился клиент или разбогател. Адвокат в Беверли-Хиллз — все равно что землевладелец в Англии позапрошлого века.

Новоявленный сквайр по имени Мелвин Уэстон (или все-таки Вайнштейн?), мягко ступая, подошел ко мне и пригласил осмотреть сад.

— Может, вам это пригодится для будущей книги, — сказал он, самодовольно ухмыляясь. «Господи, — подумала я, — кого же я больше ненавижу: адвокатов или аналитиков? Впрочем, один черт. Опасайтесь людей с повременной оплатой: у них часы быстрее идут».

Я ласково улыбнулась Мелвину:

— С удовольствием.

Тем временем Брит устремилась к Дине Малцберг; Спиноза и Данте кадрились к Робин Бэрроу, а Джоша, которого подобные мероприятия шокировали, взяла на себя Максина Медофф, самая грудастая и самая пьяная из всех женщина-агент по прозвищу «Максина-Длинный Нож».

— Тогда пойдемте, — сказал Мелвин.

В этот момент к нам подошел мужчина с несколько потускневшим от времени, но очень знакомым лицом. Он подошел какой-то расхлябанной походкой и пробормотал, еле раскрывая рот:

— Можно, и я с вами?

Я вгляделась в его поношенное шутовское лицо, в его огромные, цвета морской волны глаза с синяками вокруг и узнала Бойда Мак-Клауда, которого почему-то считала мертвым, хотя ему, по всей видимости, не было и сорока. (Когда о человеке перестают писать, нам начинает казаться, что его больше нет в живых. Но ведь профессиональный крах не означает физическую смерть!) Лет десять назад Бойд Мак-Клоуд чуть было не стал очередным Джеймсом Бондом или новым Тарзаном — уже не помню кем. Опытный лыжник, когда-то он участвовал в Олимпиаде — тогда он был героем дня: о нем писали газеты, он позировал для рекламы сигарет, его фотографии мелькали на журнальных обложках, его приглашали сниматься в кино… С его участием даже вышел фильм, какая-то лажа про олимпийского пловца, и после этого он совершенно исчез, жертва рекламы и собственной ограниченности. Когда он был в зените славы, его обслуживали трое адвокатов, двое агентов и двое пресс-секретарей, а теперь он мог бы пополнить галерею известных в прошлом лиц, которые ныне вынуждены добиваться государственных пособий.

Я была удивлена, что Мелвин вообще привечает его. По всей Америке, и особенно в Голливуде неудача, провал считаются вещами заразными, а тем более провал, подготовленный самим Голливудом. Оказалось, что Мелвин был адвокатом Бойда, когда тот залез в долги, а Мелвин не хотел упускать из виду своих должников.

— Он ездит на моем «роллсе», — беззаботно сказал Бойд.

— На моем «роллсе», — поправил его Мелвин.

— В счет погашения долга, — пояснил Бойд, признав во мне неофита.

— Это лишь малая толика того, что ты на самом деле мне задолжал, ведь ты мне собственную душу задолжал.

— Какую душу? — не понял Бойд.

Мы отправились на экскурсию втроем. Осмотрели зал в мавританском стиле с подушками вместо стульев, брошенными прямо на пол; потом прошли в кухню, расположенную в цокольном этаже, с целой коллекцией кубков тончайшего стекла, позолоченными серебряными блюдами и наборами глиняной посуды с затонувших кораблей. Мы посетили выстроенную в стиле «арт-нуво» оранжерею с настоящим итальянским фонтаном в центре, с высокой крышей, напоминающей купол собора, и миниатюрной речкой, лениво извивающейся среди горшков с экзотическими цветами; бассейн, обсаженный банановыми пальмами с уродливыми кубистскими скульптурами, возвышающимися над водой; роскошно убранную ванную комнату, с белым ковром на полу и светильником, достойным спальни французских королей — в нише была установлена белого мрамора статуя Джакуззи.