— Нам нужно найти хозяина, — сказал я.

— Сомневаюсь, что здесь он вообще есть, — ответил Кох. — В таких заведениях пролают контрабанду. Крепкие напитки — единственное средство от холода в Пиллау. Бог знает, что станется с этими несчастными, когда они доберутся до Сибири!

— Да, в самом деле! — согласился я, задумавшись, каким образом можно заставить разговориться кого-то из осужденных или из их охранников. У меня в кармане было достаточно денег на целый бочонок джина, который без труда излечил бы любую простуду.

Но стоило мне сделать шаг по направлению к скамье, как солдат, сидевший с краю, вскочил и наставил на меня мушкет, щелкнув кремневым замком. Напарник последовал его примеру, широко открыв от удивления один глаз. Второй был навеки закрыт параличом. Мушкет застыл на расстоянии дюйма от моего сердца.

— Стоять! — крикнул он, и веко его задрожало. — Еще шаг, и отправишься на тот свет!

Я поднял руки в знак полного повиновения.

— Я поверенный его величества и занимаюсь расследованием серьезного уголовного преступления, — произнес я торжественным голосом, пытаясь сохранить некое подобие достоинства хотя бы с помощью интонации, так как поза моя была в высшей степени комична. — В реке обнаружен труп женщины. Я хотел бы знать, видел ли ее кто-то из вас или ваших арестантов прошлой ночью.

Одноглазый солдат опустил мушкет немного ниже. Теперь он больше не угрожал моему сердцу, зато в любое мгновение мог пробить громадную дыру в животе. Солдат был отвратительный урод с безобразно искривленной челюстью, которых я часто наблюдал в лесах под Магдебургом, где крестьянам разрешают жениться на двоюродных сестрах. Второй охранник, высокий, худощавый мужчина с капральской петлицей на обшлаге, поднял мушкет на уровень плеча и перевел ствол на Коха.

— А ты? — рявкнул он.

— Помощник господина поверенного, — ответил сержант. Он медленно поднял указательный палец и направил его на охранника. — Вы препятствуете господину Стиффениису в выполнении его служебных обязанностей!

Солдаты нехотя опустили мушкеты.

— Вы видели здесь прошлой ночью какую-нибудь женщину? — повторил Кох мой вопрос.

— Здесь было много народу, — неопределенно начал магдебуржец. — Холод был зверский…

— Здесь была какая-нибудь женщина? — раздраженно крикнул я.

— Тут не храм Божий, сударь, — ответил охранник, поставив приклад мушкета на землю и задумчиво поглаживая подбородок. — Мы стараемся делать все, что в наших силах, чтобы не позволять арестантам общаться с местными, но ведь ночь длинна. Чем быстрее их погрузят на корабль, тем будет лучше. А если мы проваландаемся здесь еще, то беды не избежать…

— Меня интересует женщина-альбинос, — прервал я его жалобы. — С совершенно белыми волосами, белой кожей и глазами яркими, как…

Они обменялись удивленными взглядами.

— Женщина была одна? — спросил я.

— Ну… эта женщина пришла через несколько часов после того, как мы сюда прибыли. И сразу проследовала к огню. Она так дрожала, что казалось, вот-вот рассыплется. И никакой накидки, никакого плаща, только платье…

Охранники обменялись еще одним взглядом. Они явно прикидывали, что можно мне сообщить, а что лучше утаить.

— Меня не интересует исполнение вами своих обязанностей, — попытался я их успокоить. — Мне только нужно знать, пришла ли она одна, или с ней кто-то был.

— Отвечайте! Иначе генералу Катовице через час будут доложены ваши имена, — пригрозил Кох.

— Вот уж запоете! — крикнул на охранников один из заключенных.

— Ну? — произнес я, обращаясь к капралу.

— Она была одна, — ответил он. — Белая, как длиннохвостый попугай. И как только эти увидели ее, начался хохот и улюлюканье.

— Она была им знакома? — спросил я, и во мне проснулась надежда.

— Сомневаюсь. Хотя, увидев ее красное платье, они все глаза на нее вытаращили. Они ведь баб месяцами не видят. Птички в клетке, сударь. Да и она из тех, кто не против, чтобы на нее пялились. Вы понимаете меня, сударь.

Я без труда представил описанную сцену. Анна Ростова была единственным ярким пятном на мрачном фоне этого притона. Ее приход, вероятно, согрел сердца и пробудил надежды всех, кто здесь находился, не исключая и обоих охранников.

— Вы с ней говорили?

Оба солдата решительно замотали головами.

— А заключенные?

Они обменялись непонятным мне взглядом.

— Вы сами можете оказаться в кандалах на борту того корабля, которого с таким нетерпением ждете, — пригрозил я, делая шаг к ним.

— Она сама хотела попасть на тот корабль, — пробормотал магдебуржец. — Хотела пробраться туда незаметно и спрятаться, как она говорила.

Он опустил глаза.

— Она предлагала вам плату? — спросил я. Не было нужды в особой догадливости, чтобы понять, что могла предложить Анна Ростова в обмен на помощь в побеге из Кенигсберга.

— Я… я же сказал вам, сударь. И ей я тоже сказал. Нет никакого корабля. Мы не знаем, сколько еще времени нам придется здесь провести. Я не могу… никому ничего обещать…

— Вы воспользовались ею, ведь так? — Я старался изо всех сил сдержать нарастающий гнев.

— Никто ее не принуждал, — возразил магдебуржец. — Она сама пришла. И она уже плавала на кораблях. Отрабатывала путешествие, как она выразилась. Так что нечего…

За нашей спиной вдруг раздались дикие возгласы и жуткие вопли. Инстинктивно солдаты навели мушкеты на скопление людей, которые опустились на колени вокруг двух больших серых крыс. Об огне все забыли. Грызуны были светло-серого цвета, величиной с кошек, с изогнутыми передними зубами, очень похожие на тех громадных pantegane, которых я тысячами видел на улочках и у кромки каналов в той омерзительной сточной канаве, имя которой Венеция. Здешние крысы дрались не на жизнь, а на смерть, беспощадно вгрызаясь в тело соперника и вызывая все более громкие и восторженные выкрики со стороны зрителей при каждом очередном успешном нападении. Прошло всего несколько мгновений с начала столкновения, и оно завершилось так же мгновенно, как и началось. Кто-то из присутствующих поднял проигравшего за хвост и продемонстрировал его остальным. Затем стал крутить крысиным трупом над головой, забрызгивая окружающих кровью, что вызывало возгласы возмущения и протеста, и вдруг выпустил его из рук. Тельце животного полетело в противоположный конец помещения и с тошнотворным шлепком ударилось о каменную стену. Вокруг снова разлетелись брызги крови.

Шум нарастал, звучали оглушительные крики торжества — бродяги получали деньги за выигранное пари. Началась небольшая потасовка, затем кто-то выскочил из толпы, бросился к скамье, на которой сидели скованные цепью арестанты, и передал несколько монет заключенному в странной меховой одежде, которого я описал ранее.

— Кто этот человек? — спросил я.

— Гельмут Шуппе, сударь, — с ухмылкой ответил капрал. — Тоже отправляется в Сибирь. А во всем остальном настоящий счастливчик. Полночи держал пари и почти всегда выигрывал. Он говорил с ней, хотя вряд ли здесь можно применить слово «говорил»…

Охранник внезапно замолчал.

— В чем же состоит его преступление? — спросил я, внимательно всматриваясь в заключенного. Он вытащил из-под мехового полушубка сумку и положил туда выигранные деньги. Гельмут Шуппе был невысокого роста, но крепкий, как медведь, и с виду мог дать отпор любому, кто осмелился бы покуситься на его добычу.

Капрал вытащил из кармана грязный лист бумаги.

— А, ну вот, — произнес он, по складам разбирая то, что было в ней написано. — Братоубийца. Прикончил собственного брата. Хладнокровно. А затем съел его печень. Сырую.

Значит, это то самое чудовище, о котором я читал накануне.

— Снимите с него кандалы, — приказал я, как только возобновился шум.

Поймали еще несколько крыс и вновь начали делать ставки на их бойцовские качества. Завязалась довольно жесткая перепалка. Я отвернулся от омерзительного зрелища, однако истошный писк и визг грызунов, которых их хозяева держали за хвосты, поддразнивая противников, продолжал терзать мне слух.