— Вы прекрасно знаете, что происходит в Кенигсберге, — произнес я, положив руку ему на плечо, чтобы немного успокоить. — По городу разгуливает убийца. Вам не следует ни на секунду об этом забывать!

Иоганн прикусил губу, стараясь справится с эмоциями.

— Клянусь вам, сударь! Я никогда больше не оставлю его одного…

— Так ведь он и сейчас один, не так ли? — заметил я. — Идите в дом, Иоганн. Я закончу здесь сам. Как только доберусь до Крепости, тотчас же пришлю солдат.

Слуга повернулся идти, но остановился.

— Вы ведь не скажете господину Яхманну, сударь? — умоляющим голосом произнес он, глянув на меня через плечо.

— Я надеюсь, что вы дадите мне знать при первых признаках опасности, — ответил я, не пытаясь его успокаивать. — Без колебаний. Немедленно вызывайте солдат!

Я смотрел, как слуга возвращается по дорожке к главному входу в дом. Когда несколько мгновений спустя я последовал за ним, то услышал, как закрывается входная дверь, и задвигаются засовы. Поспешно направляясь к центру города, я физически ощущал близость опасности. Старый профессор и его слуга одни в доме, а жестокий убийца свободно разгуливает по улицам. Он уже поставил свою «метку» на Канте, а ведь пройдет еще определенное время, пока солдаты доберутся до профессорского дома. И вновь я ощутил страшную тяжесть ответственности, лежащей на моих плечах. Еще полчаса назад это была ответственность за благополучие Пруссии, теперь к ней прибавилась ответственность за судьбу человека, которым я восхищался и которого любил больше всего на свете. За исключением, возможно, только жены и детей.

Я свернул с Магистерштрассе в темный переулок, который вел по направлению к городскому центру и к Крепости. Шагая по безлюдным, обсаженным деревьями улицам, я думал о том, что человек, посмевший вторгнуться в sancta sanctorum [19]Иммануила Канта, должно быть, следовал тем же самым путем, которым теперь иду я. Он может скрываться за любым из этих деревьев. Я то и дело оглядывался по сторонам, ускоряя шаги. Время от времени передо мной представала большая стеклянная колба, в которой плавала моя голова, и доктор Вигилантиус, стирающий с рук капли моей липкой крови и откладывающий в сторону скальпель.

Я несколько раз оступался на скользкой мостовой и падал. Сердце мое готово было вырваться из груди от страха, однако я ни на мгновение не останавливался перевести дух до тех пор, пока на противоположной стороне Остмарктплатц сквозь сумрак и туман не разглядел мерцание фонарей Крепости. Но стоило мне после короткой передышки вновь зашагать вперед, теперь немного медленнее, чем раньше, как я заметил внезапное движение в тени сбоку.

У главных ворот Крепости стоял какой-то человек.

Он поднял голову, увидел меня и побежал по направлению ко мне, не обращая ни малейшего внимания на снег и лед, покрывавшие булыжную мостовую.

Меня охватило ощущение полной беспомощности. Я почувствовал себя деревянной куклой с человеческим мозгом. А неизвестная злонамеренная рука уверенно держала меня за нити.

Сержант Кох, скользя по обледенелой мостовой, с трудом остановился передо мной. Его лицо было бледным, осунувшимся, рот широко раскрыт. Он выдыхал густые облака молочного цвета, пытаясь отдышаться.

— Что случилось? — спросил я.

Сердце у меня билось подобно загнанному зайцу. Нервы были на пределе. Таинственные следы в саду Канта. Физически ощутимое чувство опасности, окутывавшее город с наступлением темноты. Каждое новое известие оказываюсь страшнее предыдущего.

— Чрезвычайное происшествие, сударь.

— Что случилось? — крикнул я, схватив Коха за отвороты бушлата и встряхнув его.

Сержант взял меня за запястья с силой, которой я в нем не ожидал, и отвел мои руки.

— Мы ничего не смогли сделать, чтобы спасти их, сударь, — сказал он.

— Спасти кого? — закричал я.

— Тотца и его жену, сударь. Полчаса назад. Они покончили с собой.

Смысл происшедшего молнией прорезал мое сознание. Те двое, которых я обвинял в убийстве, заговоре, подстрекательстве к мятежу, те двое, которых я бросил в тюрьму, намереваясь с помощью пытки добиться от них правды, взяли окончательное решение своей судьбы в собственные руки.

— Я же приказал держать их порознь, — с трудом выдавил я из себя.

Кох взял меня за руку и повел к воротам.

— Их и держали порознь, сударь. Я говорил со Штадтсхеном. Он поклялся, что все ваши приказания строго исполнялись. Когда Тотца повели вниз, он проходил мимо камеры, где содержалась его жена. Должно быть, они обменялись каким-то знаком, сигналом. Все было решено в одно мгновение.

Кох постучал кулаком в ворота, они распахнулись, и мы вошли в освещенный факелами внутренний двор.

— Я приказал охране отнести тела наверх, пока о случившемся не узнали другие заключенные, — продолжил Кох. — У них у всех по шесть органов чувств, они чуют смерть, как голодные волки. Любой ценой нам нужно избежать бунта. Генерал Катовице не допустит ничего подобного. Он пойдет на самые крайние меры. Большую часть повесит. К счастью, корабль, который должен отвезти их в Сибирь, скоро прибудет, герр поверенный. Говорят, что завтра, если не помешает погода. Штадтсхен начал приготовления к доставке заключенных из отделения «Д» в порт Пиллау. Они проведут ночь там. Это намного безопаснее, чем позволять им оставаться в Крепости, сударь.

Я кивнул, но не смог ничего выговорить.

— Нам посчастливилось. В самом деле, сударь, если в подобной ситуации можно употребить подобное слово, — продолжал Кох. — Тотц находился в одиночной камере. Его жену поместили вместе с двумя женщинами, и в момент самоубийства они обе спали. Не было никакого шума. Вначале охранник обнаружил тело ее мужа, затем пошел проверить… — Внезапно сержант замолчал, взглянув поверх моего плеча. — Да вот они сами.

По двору шли солдаты и несли что-то на двух одеялах.

— Их похоронят утром, — добавил Кох.

Постоянная фальшивая улыбка на устах Герды Тотц мелькнула у меня перед глазами. Улыбалась ли она в привычной ей услужливой манере и в тот момент, когда решила свести счеты с жизнью? Я не мог не взглянуть на нее и потому быстрыми шагами прошел по двору по направлению к солдатам.

— Положите их на землю! — приказал я. — Снимите одеяла!

Следы насилия были явственно заметны на обоих трупах.

Лицо Герды Тотц почернело и раздулось до такой степени, что создавалось впечатление, будто оно вот-вот лопнет. Глаза странно таращились, словно она услышала что-то чрезвычайно грубое. Кусок платья, которым она воспользовалась, чтобы исполнить свое намерение, был туго завязан вокруг шеи. Снимая ее с решеток, к которым она прицепила ткань, солдаты обрезали материю прямо над узлом. Вокруг ноздрей все еще была заметна засохшая кровь, оставшаяся после моего удара. В остальном же все уничтожающая и все уродующая длань смерти потрудилась на славу, полностью исказив черты ее лица. Отвратительная улыбка исчезла навеки.

Лицо Ульриха Тотца представляло собой кровавую маску.

— Он размозжил себе голову, с невероятной силой ударившись о стену камеры, — пояснил Кох.

— Чтобы добиться такого эффекта, ему необходимо было удариться не один раз, — добавил я с содроганием.

Целая река засохшей крови вылилась из разбитого носа на белую холщовую рубашку. Тотцу удалось размозжить себе голову или сломать шею. Несколько мгновений я смотрел на тела, потом отвернулся. Как мне следует реагировать на происшедшее? Рассматривать их в качестве пятой и шестой жертвы кенигсбергского маньяка или, подобно Морику, в качестве жертв моего собственного непрофессионализма?

— Уберите их, — пробормотал я. Я смотрел, как солдаты маршируют по двору со своей мрачной ношей, и попытался справиться с депрессией, одолевавшей меня. — Немедленно пошлите патруль на Магистерштрассе, сержант, — приказал я. — Кто-то прошлой ночью проник в сад профессора Канта. Возможно, убийца.