— Неужели холод так подействовал на ваши мозги, Кох? — прервал я его. — Какое, черт подери, отношение может ко всему этому иметь Луна?

— Мне было приказано привести вас в Крепость сразу же после того, как Луна достигнет зенита, сударь. Ни минутой раньше.

Я прошел несколько шагов по глубокому снегу, стараясь подавить сильнейшее желание схватить его за горло.

— Вы хотите сказать, что здесь, в Кенигсберге, вы сверяете время с Луной, Кох? Или с фазами Луны? Или же вы просто демонстрируете мне еще один пример своей суеверной чепухи?

— Там у вас назначена встреча, сударь. Когда Луна достигнет зенита. Вот и все, что мне известно, — констатировал Кох.

— Вы об этом раньше не упоминали, сержант, — заметил я. — И вы не в первый раз уже обманываете меня.

Кох взглянул на меня с продуманной холодностью.

— Не мне задавать вопросы, сударь. Вам в помощь назначили человека — вот и все, что мне сказали, — ответил он.

— Но у людей есть имена, Кох, — заметил я.

Снова пошел снег, легкими крупными хлопьями, бившими в лицо и застилавшими глаза. Прежде чем снизойти до ответа на мой вопрос, Кох взглянул на небо.

— Упомянутого человека зовут доктор Вигилантиус.

Я открыл рот, желая возразить что-то, но слова застыли у меня на языке. Холодные снежники падали мне на губы и тут же таяли.

— Некромант?! — выдавил я наконец из себя. — Что он здесь делает?

— До меня доходили слухи, сударь, — не без колебаний ответил сержант, — что доктор будет проводить здесь научные эксперименты.

— О какой науке вы говорите, Кох?

Сарказм не произвел на моего бесстрастного собеседника ни малейшего впечатления.

— Мне объяснили, что он специалист по электрическим токам в человеческом мозгу.

— В самом деле? И что же Вигилантиус здесь делает?

— Я вам сказал, сударь. Проводит эксперименты.

— Ну что ж, давайте зададим вопрос немного иначе, — настаивал я. — Кто пригласил Августа Вигилантиуса в Кенигсберг?

Кох вытянулся по стопке «смирно».

— Мне очень жаль, герр поверенный Стиффениис. Я не могу ответить на ваш вопрос.

— Не можете или не желаете? Создается впечатление, что это ваше кредо, — процедил я сквозь зубы.

У Коха тем не менее не пошевелился ни один мускул, и он не сделал ни малейшей попытки объясниться.

— У вас еще есть время до назначенного часа, — произнес сержант. — Поэтому давайте я провожу вас в ваши комнаты, сударь. Экипаж ждет.

Я указал на Крепость на противоположной стороне площади:

— Разве вы не там меня разместите?

— О нет, сударь, — тут же возразил он. — Мне приказано отвезти вас совершенно в другое место.

Внезапно я почувствовал неописуемую усталость, словно ко мне самому приложили не один десяток пиявок. Я понял, что совершенно бессмысленно что-либо обсуждать с таким непробиваемым субъектом. И покорно последовал за ним к экипажу, подобно жертвенному агнцу, ведомому на заклание.

Карета медленно тронулась. Из-за свежевыпавшего снега на булыжной мостовой лошади нервничали, да и кучер правил ими как-то неуверенно. Стук колес эхом отзывался от высоких стен темных каменных строений, расположившихся по обе стороны узких улочек, по которым пролегал наш путь. Однако я не обращал никакого внимания на окружавший меня пейзаж. Все мои мысли были обращены к поверенному Рункену. Значит, он не ждал меня. Он не имел ни малейшего представления о том, кто я такой и почему прибыл в город. С какой стати тогда меня направили на встречу с ним? Если не он рекомендовал меня государю, то кто же? Рункен сам признался, что ожидал приезда эмиссара из Берлина. В столице королевства находится управление Тайной полиции. По-видимому, он ожидал какого-то поверенного оттуда, специалиста в политических убийствах. Неопределенность, возникшая из-за поведения Рункена, а также масса так и не прояснившихся вопросов, вызванных теми официальными документами, что мне было позволено прочесть по дороге в Кенигсберг, повергли меня в состояние, близкое к отчаянию. И уж совсем печальным было практически полное отсутствие у меня надежного помощника, которому я мог бы полностью доверять. Сержант Кох — мелкий чиновник, не более чем плохо информированный посыльный, способный лишь на буквальное исполнение приказаний.

Хриплые крики чаек прервали мои размышления. Я отвел штору и выглянул из кареты, и мгновенно мне в нос ударила резкая вонь гниющей рыбы с тошнотворным привкусом водорослей. За узенькой песчаной гранью далеко на север тянулась бесконечная и беспокойная серая морская гладь. Был отлив, и небольшой флот из рыбацких лодок неуклюже выстроился неподалеку; мачты и снасти напоминали лес из острых льдин. Весь берег представлял собой полностью обледеневшую поверхность, за исключением узенького и быстрого водного потока в устье реки. В него, подобно вытянутой руке, врезался черный каменный пирс. К волнолому были пришвартованы высокие трехмачтовики, напоминавшие мертвых китов, которых вот-вот должны втащить на берег. Грузчики с мешками и тюками на спинах сновали вверх и вниз по сходням, а старые подъемники скрипели и кряхтели под тяжестью загружаемых и разгружаемых товаров. За исключением повсеместного присутствия солдат на улицах, я впервые со времени своего приезда в Кенигсберг узрел признаки жизни. Город славился трудолюбием жителей, практичностью и прижимистостью торговцев. Да и неудивительно, ведь это самый обширный порт на всем Балтийском побережье. До определенной степени с ним могли поспорить лишь Гамбург и Данциг, но ни тот ни другой не могли сравниться с Кенигсбергом в общем тоннаже пропускаемых грузов. Как правило, рассказывал Кох, за обычный день десяток кораблей из самых отдаленных уголков земли выстраивался у здешнего пирса, а другой десяток снимался с якоря и уходил в противоположном направлении. Рабочие бегали по дорожкам, соединяющим пакгаузы с причалом, подобно муравьям, несущим зерно в муравейник. Один из тех кораблей, что сейчас предстали моему удивленному взору, приплыл из тропических джунглей Южной Америки с грузом пиявок для армии.

— Куда вы меня везете, герр Кох? — спросил я.

— В вашу гостиницу, сударь. Она находится у пристани. Конечно, далековато, признаюсь, но экипаж всегда будет…

— В гостиницу? — выпалил я. — Как какого-нибудь коммивояжера?

Неужели это еще одна попытка унизить меня? Я перенес уже достаточно ударов за сегодняшний день. Вначале Рункен отказывается признать, что когда-либо слышал мое имя. Затем выясняется, что я при свете полной луны должен встретиться с печально известным алхимиком. И вот теперь я узнаю, что и поселиться вынужден буду на постоялом дворе в компании контрабандистов и пиратов на огромном расстоянии от Крепости и здания суда, где должен был бы находиться по праву.

— Я ведь не развлекаться в Кенигсберг приехал, сержант, — напомнил я ему.

— Мне были приказано привезти вас сюда, — ответил Кох.

Именно в это мгновение я начал понимать, что относительно меня существует некий план, разработанный до мельчайших подробностей. Мое знакомство с Кенигсбергом напоминало последовательность тщательно продуманных па придворного танца. Я следовал от одного к другому под руководством неразговорчивого танцмейстера Коха. Но кто же заказывал музыку? И с какой целью?

— Остается только надеяться, что место, отведенное мне, будет удобным, — пробормотал я себе под нос, когда карета остановилась перед старинным краснокирпичным зданием с ребристой неровной крышей. Над центральной трубой неистово вращался флюгер в виде корабля с раздутыми ветром парусами. Среди ночной темноты ярко выделялось матовое стекло эркера, мерцавшее янтарным огнем, свидетельствовавшим о том, что внутри пылает большой камин. Это было, пожалуй, первое, что за целый день вселило в меня хоть какую-то надежду. Деревянную табличку над дверью так залепило снегом, что прочесть название гостиницы было практически невозможно.

— «Балтийский китобой», — сообщил мне Кох. — Еда здесь превосходная. Намного лучше, чем в бараках Крепости.