Я нахмурился:

— Что вы имеете в виду?

Она снова пожала плечами:

— Без причины никто разума не лишается.

Я сжался, почувствовав наплыв неприятных воспоминаний. И мне показалось, что вместо дамы в черной вуали в кресле сидит моя мать и пристально смотрит на меня. Она только что задала мне вопрос, на который я не могу найти ответа: «Как ты мог так поступить, Ханно?» Это были последние членораздельные слова, которые она произнесла. Страшный спазм сотряс ее тело, и она упала без чувств к моим ногам. Несколько дней продолжалось ее молчание, напоминавшее молчание трупа. Пригласили врачей, однако они не смогли найти лекарства. Пришел пастор, долго молился, а затем соборовал ее. На протяжении всех тех тяжелых дней отец не сказал мне ни единого слова. Но в его взгляде я видел тот же вопрос: «Как ты мог, Ханно? Почему ты это сделал?»

Я закрыл глаза, чтобы освободиться от мучительных воспоминаний, а когда открыл их, то снова увидел длинную, выступающую вперед челюсть служанки.

— Как вас зовут? — спросил я.

— Агнета Зюстерих.

— Сколько времени вы здесь служите, Агнета?

— Очень долго.

В старухе не было ни капли раболепия. Слова и фразы типа «сударь» или «с вашего позволения» не фигурировали в ее и без того крайне ограниченном лексиконе. Она была бесцеремонна до откровенной грубости. Неужели нотариус Тифферх никогда не устраивал выволочку угрюмой прислужнице за ее отвратительные манеры?

— Поточнее, пожалуйста! — потребовал я.

— Два года, — ответила она с явным нежеланием. — И будь проклят тот день, когда я сюда пришла. Как только все это закончится, я буду свободна. Мне следовало бы давно уйти от него и…

— У вашей хозяйки есть кто-нибудь еще? Сыновья или дочери? — продолжал я допрос.

— Никого у нее нет, — ответила женщина. — Никаких родственников. Не видела ни одной живой души за все время, пока живу здесь. Никто не приходит в их дом. Никто…

Она сделала многозначительную паузу, словно предлагая мне продолжить.

— Кроме кого? — спросил я.

— Священников! — выпалила она. — Католических священников! Богохульных паразитов! А теперь еще и полиция засуетилась…

— Насколько я понимаю, вы не принадлежите к церкви вашей госпожи?

Глаза служанки сузились, как будто я только что обвинил ее в самом чудовищном преступлении из всех возможных.

— Я пиетистка! — запротестовала она. — Все жители Кенигсберга — пиетисты. Каждый вечер я хожу на чтение Библии, чтобы очистить свои христианские легкие от мерзкого католического воздуха, который я вдыхаю в этом доме. Я говорила хозяину. Говорила ему прямо, без обиняков. «Я хожу на чтения Библии, герр Тифферх, — сказана я, — и ничто мне не может помешать». А теперь за ней некому присматривать. И что мне прикажете делать?

— Вы зажгли здесь свечи? — прервал я поток ее гневной речи, опасаясь, что он может превратиться в настоящий потоп.

— У меня не было другого выхода, — пробормотала старуха. — Только так ее можно успокоить. Ей нравятся свечи. Всем католикам они нравятся. Языческая мишура!

— В чем состоят здесь ваши обязанности? — спросил я, собрав остатки терпения.

— Во всем. — И она начала перечислять, загибая пальцы: — Мыть ее, убирать за ней, одевать, причесывать, кормить. Я нарядила ее в черное на случай, если придет кто-то из кровососов.

— Ну и что же? Появлялся кто-то из этих «пиявок»? — спросил я.

— Чертовы паписты! — процедила она сквозь зубы. — Пока Бог миловал.

— Вашего хозяина убили три дня назад, — продолжал я. — Поздно вечером. Он сказал вам, куда направляется, когда выходил из дома?

Старуха подняла глаза к потолку, выпятила вперед и без того длинную челюсть и усмехнулась:

— Хозяин никогда ни с кем ничем не делился. И я ведать не ведала, что у него там на уме. Всегда был темной лошадкой.

— Насколько я могу понять, работал он на дому. Какие клиенты приходили к нему в тот день?

— Не знаю. Я за ними не следила. Парадная дверь всегда открыта. С семи до пяти, с понедельника до субботы. Всякие ходят.

Я решил испробовать другую тактику.

— Вы слышали какие-нибудь крики или пререкания из кабинета господина Тифферха?

— Я на кухне сижу, — ответила она. — Там намного теплее.

— Были ли у вашего хозяина враги? — спросил я.

Агнета Зюстерих несколько мгновений обдумывала вопрос.

Затем взглянула на меня с улыбкой, и у меня вновь пробудилась надежда.

— Только хозяйка, — заявила она. — Всякий раз, когда видела его лицо, орала благим матом.

Ее ответы ничего не прибавили к тому, что мне уже было известно. Кто бы ни нанес адвокату Тифферху страшные раны и порезы, это, совершенно очевидно, была не его жена.

— Не случилось ли в день его гибели чего-то из ряда вон выходящего? — продолжил я попытки доискаться до истины.

Агнета Зюстерих громко вздохнула, ее раздражение становилось все более ощутимым с каждым моим новым вопросом.

— Утром он работал. Как обычно. Потом обедал с женой. Тоже как обычно. Затем сидел у себя в кабинете до пяти. А я, как обычно, пошла в Грюстерштрассехаус…

— Это что такое?

— Пиетистский храм. Оставила для них холодный ужин. Как всегда. А вернулась в половине восьмого, ко времени, когда я укладывала хозяйку спать. Ну, в общем, как обычно. И его я не видела, но в том не было ничего необычного. Он каждый вечер уходил…

— И куда он уходил? — перебил я ее.

Уродливую физиономию старухи исказила гримаса отвращения.

— Я могу только гадать, — ответила она. — Сколько раз я видела, как он с трудом поднимается по лестнице по утрам! И на лице у него написано настоящее страдание. Как будто его только что мерин саданул по яйцам. А иногда вообще в течение нескольких дней едва мог стоять на ногах! Этих католиков хлебом не корми, дай согрешить! А ихний поп за пару талеров отпустит им любые грехи.

— Вы хотите сказать, что часто слышали, как он возвращается по ночам? — спросил я, сделав вид, что у меня першит в горле, чтобы подавить смех от услышанного зловещего описания враждебной религии.

— Я молюсь и ложусь спать. С чего мне дожидаться дьявола? А в ту ночь тем более, потому что приходил он всегда к утру. Ночная стража будит нас еще до крика первых петухов.

— Где находится его кабинет?

— В том коридоре, через который вы проходили, там четыре двери, — ответила старуха. — Одна — моя, одна — ее и одна — его. А четвертая ведет наверх в спальни.

— Проведите меня в рабочий кабинет вашего хозяина, — попросил я.

Перед тем как покинуть гостиную, я снова повернулся к вдове. Она была столь же неподвижна и безмолвна, как и гипсовая скульптура в углу. Когда мы вошли в комнату, фрау Тифферх не подавала ни малейших признаков жизни, и теперь, когда мы выходили из комнаты, она казалась такой же безжизненной.

Агнета Зюстерих ткнула пальцем в сторону закрытой двери в противоположном конце коридора.

— Там он работает, — выпалила она. — Дверь заперта.

— А у вас есть ключ?

— Он был только у хозяина.

— Но вы ведь наверняка убирали его кабинет?

— Он сам его убирал. Герр Тифферх туда никого не пускал. Только иногда, когда сам там был. Принимал клиентов. Ну, давайте, взламывайте дверь, — с вызовом произнесла она. — Ведь вы же полиция, не так ли?

Кох вышел вперед, держа в руке складной нож.

— Попробую, сударь?

Я кивнул, сержант опустился на одно колено и засунул лезвие в старый замок. Он некоторое время возился с ним, а служанка стояла рядом и внимательно наблюдала за его действиями, словно он был вором, и покачивала головой с отвращением, которое она, по-видимому, чувствовала ко всему человечеству. С внезапным треском дверь наконец распахнулась.

— Я вижу, у вас талант взломщика, Кох! — воскликнул я.

— Надеюсь только, что ему удастся ее опять закрыть, — пробормотала старуха, как будто герр Тифферх мог в любой момент вернуться и призвать ее к ответу за сломанный замок.

Комната нотариуса была обширнее гостиной, из которой мы только что вышли. В центре ее находился рабочий стол. Перед ним стояли два стула с высокими прямыми спинками. По словам служанки, у нотариуса никогда не было секретарей, все дела он вел сам. Вдоль стен выстроились книжные шкафы с остекленными дверцами. За ними виднелись многочисленные свитки документов, перевязанные лентами разных цветов. Разложенные в алфавитном порядке, они производили впечатление аккуратности и трудолюбия.