— Ну, примерно так, — промямлил Финн.

— Вот зараза! А я-то думала, это только люди сами не свои — лишь бы заполучить сиду в койку!

— Понимаешь, люди интересуются исключительно сексом, а не его последствиями. Для них-то зачать ребенка — это досадная осечка. Нам это гораздо труднее, даже если не надо преодолевать дрох-гвиде. — В его словах звучала горечь. — В общем, Тавиш пошел с ними поговорить и все растолковать, но на это у него уйдет какое-то время, так что будь осторожна. Мне отсюда не выбраться до полуночи. Если ты придумаешь, где спрятаться, встретимся там.

— Не знаю… — Я огляделась и увидела огромный рекламный плакат клиники «Надежда». — Я поеду в «Надежду», там привыкли иметь дело с магией и всем таким прочим и ничему не удивятся, что бы ни случилось.

— Хорошо. Джен, прости, мне пора бежать. Хелен согласилась, чтобы я присутствовал при допросе мальчика из цветочной лавки. Мы сейчас туда едем. До встречи — и, пожалуйста, будь осторожна.

— Буду, — буркнула я, но телефон уже отключился.

Я стояла и тупо глядела на текущую мимо толпу, мысли в голове перепутались. Тьфу, пропасть! Мало того что вампиры так и рвутся заманить меня на свои ночные гулянки, мало того что полиция играет со мной в прятки, теперь еще и соплеменники размечтались привязать меня к спинке кровати и пустить по кругу, словно племенную кобылу! Почему Грианна решила умолчать о таких гнусных подробностях? Ведь наверняка все знала…

Тут меня пронзила мысль, острая, словно вампирский клык. Если наяды и дриады хотят сделать из меня репродуктивную машину, может быть, и фавны тоже?! А если так, какую роль в этом играет Финн? Потенциального папаши? Вдруг он именно поэтому поставил себя в трудное положение перед Ведьминским советом, ради того чтобы меня не выгнали с работы? И именно поэтому хранит мою тайну? Вдруг его навязчивая идея белого рыцаря вызвана не просто страстью к гиперопеке и нашей невинной взаимной симпатией? И вообще… и вообще — вдруг симпатия никакая не взаимная, вдруг это просто колдовство ради того, чтобы его стадо услышало наконец топоток крошечных копыт?

Вопросы язвили меня, будто острые клинки, и от боли я обхватила себя руками. Неужели я для него больше ничего не значу? Я посмотрела на телефон: мне отчаянно хотелось позвонить ему и прямо спросить об этом, но что, если он честно ответит, что так оно и есть? Хватит одного того, что он держит меня на расстоянии… Тогда я глубоко вздохнула и велела себе не дурить. Финн действительно держит меня на расстоянии — с тех самых пор, как я рассказала ему, кто мой отец, так что, если он и заинтересован в роли потенциального папаши, такой образ действий к достижениям не приведет. Как ни странно, при этой мысли боль сразу утихла, хотя почему — я не до конца понимала: получалось, что, если меня отвергают из-за того, что я не в силах изменить, это лучше, чем если бы меня домогались, но по неправильным причинам… Бр-р! Я замотала головой, отгоняя эти глупости:. надо было заниматься более насущными делами. Между прочим, Финн честно рассказал мне обо всех подробностях проклятия, а Грианна этого не сделала… и Тавиш тоже. Но Тавиш относился к дикому волшебному народу, а не к моей ветви, — он-то тут при чем? Я застонала — то ли от возмущения, то ли от непосильной умственной нагрузки. Ну вот, теперь я окончательно не понимаю, кому можно доверять.

И еще — какое отношение к проклятию имеет убийство Томаса?

Но если кто-то сумел заставить сиду совершить убийство, почему бы ему не заставить ее заниматься любовью? Впрочем, в случае Томаса кто-то заставил сиду делать и то и другое одновременно: любая сида знает, что полномасштабный секс с человеком приведет к его гибели.

Дьявол! Наплевать на все: на разбойников-дриад, на интриганок-поук, на плутов-кельпи; главное — найти убийцу-сиду! Только вот в голову ничего не приходит — ничего, кроме как дождаться завтрашней встречи с поукой. Я снова посмотрела на плакат «Надежды». В «Надежде» работает Грейс. Грейс — мой настоящий друг, это мне сейчас и нужно. Ей я доверяю.

Открыв телефон, я повернула его, сняла собственный портрет — ядреной блондинки под действием Очарования — и отстучала Грейс сообщение, что сейчас приеду. После чего сбежала по эскалатору и прыгнула в поезд за миг до того, как закрылись двери.

Пристально оглядев вагон, я села, отдышалась и стала следить, кто входит на каждой станции. На «Тоттенхем-Корт-роуд» я заметила, что ко мне медленно приближается девица в серой бейсболке, но на бейсболке был вышит красный тамплиерский крест, а значит, никаких похищений от этой брюнетки в пуделиных кудряшках можно было не ожидать. Брюнетка была из душеспасителей; подземка — их излюбленные охотничьи угодья, здесь они вербуют рекрутов: пассажиры вынуждены слушать их разглагольствования, деваться-то из вагона некуда.

За душеспасительницей тянулся целый шлейф из «нет, спасибо», но улыбка ее оставалась на месте несмотря на отказы, и плечи под длинным серым балахоном, на котором тоже был вышит красный крест, сохраняли военную выправку. Я опустила глаза, надеясь, что не привлеку ее внимания, и мое Очарование отразилось в паре огромных черных очков. Сердце у меня екнуло. Только этого еще не хватало.

Гоблин-собиратель.

Длинный, как горнолыжный склон, нос гоблина покрутился, словно у любопытной мыши. Я бросила по сторонам осторожный взгляд — куда бы улизнуть, — но было уже поздно, гоблин уловил запах моей магии, который Очарование не скрывало. Гоблин кивнул — седоватые косицы скользнули по плечам темно-зеленого рабочего комбинезона — и провел узловатым пальцем вдоль носа в знак приветствия. Мне стало нехорошо. Вдруг гоблинам, работающим в лондонской подземке, велели меня выслеживать? Вдруг он меня выдаст, как только я отвечу на приветствие?

Не отвечать тоже было нельзя: он выразил мне уважение как фее-сиде, а это дорогого стоило. Позабыв дышать, я скользнула пальцем по собственному носу, стараясь, чтобы это выглядело, как будто я просто почесалась.

Гоблин притопнул ногой, отчего на кроссовках вспыхнули красные огоньки. Я так и ждала, что сейчас он взвоет в знак того, что мое инкогнито раскрыто, но этого не случилось. Вместо этого гоблин подобрал смятый бумажный стаканчик и старательно засунул его в розовую с блестками пляжную сумку, висевшую у него на плече.

Я перевела дух.

Гоблин просто исполнял рабочие обязанности.

— Вы принадлежите к нашей пастве, мисс? — поинтересовалась душеспасительница, помахивая в поле моего зрения своим буклетом.

— Что? — Я подняла голову и обнаружила, что она смотрит на меня с заинтересованной улыбкой.

— Мне показалось, что Самуил вас узнал: он поприветствовал вас, как одну из нас.

Она поманила пальцем гоблина Самуила. Тот постучал пальцем по собственному душеспасительскому значку с красным крестом, приколотому рядом с бейджиком служащего подземки.

— Хотя они плохо видят, — продолжала она, — но у них отличная память на лица, вот я и подумала, может быть, вы псаломщица? — Улыбка стала вопросительной.

— Гм… э… нет. — Я настороженно поглядела на нее. — Просто я смотрела на него и думала о том, какое это благое дело — поддерживать чистоту.

— О да, гоблины занимают достойное место среди тварей Господних: не чураются служения, совсем как Господь наш Иисус Христос, когда мыл ноги апостолам! — Глаза душеспасительницы так и засияли. — Нам всем надо брать с Него пример — Он наставит нас на путь истинный, поможет искупить грехи, наши души очистятся от скверны и зла, которых так много в мирской жизни, и мы сольемся с Ним во славе Его.

Мысленно я застонала от тоски. Что поделаешь, придется с ней поговорить, меня от этого не убудет. Впрочем, если я не стану отвечать, это ничего не изменит: все душеспасители — рьяные проповедники. Душеспасительница почувствовала слабину и заложила вираж, чтобы нанести последний удар, то есть начать беседу.

— На самом деле гоблины не совсем Божьи твари, — заметила я как ни в чем не бывало, чтобы избавиться от нее, — они же принадлежат к другому виду.