– Не нашел, – виновато шмыгнул носом мальчишка.
– Я их наверх поставил, – вспомнил Брига. – Чтоб прогрелись. Держись за шею.
И засопел: маленький, маленький, а тяжелый!
– Новый год скоро, – почему-то шепнул Вадик.
Брига ответил уже в подвале, растирая заледеневшие ноги мальчика:
– Это что же, мы тут больше месяца болтаемся?
– Да. А у меня подарка нету…
– Сам ты как подарок, – и вспомнил про брошенную в спешке сумку.
Тряхнул ее за углы – посыпались, полетели свертки, банки. Две головы сошлись над негаданным богатством.
– Колбаса! – ахнули мальчики.
– А это… – силился Брига прочесть название плоской баночки.
– Шпроты, – объяснил Вадька. – Видать, где-то заказ давали.
– Какой заказ?
– Продуктовый. Папа тоже перед праздниками приносил. Ему положено было, как руководящему составу. Еще сгущенка там должна быть, балык и конфеты… – судорожно зачастил пацаненок перебирая банки и свертки…
Брига свысока усмехнулся:
– Конфеты! Сладкое бы все тебе! Малой.
– Смотри! – оторопело произнес Вадик, держа в руке мужское портмоне. – Это откуда?
– От Деда Мороза. Сам говоришь, Новый год…
Глава 17
Да будет воля Твоя!
– Голубушка! Голубушка! Ну что же вы! Так нельзя. Я не думаю, что Бриг… Вы же его знаете. Этот мальчишка так просто не сгинет – найдется, всенепременно найдется! – Алексей Игоревич суетился, впуская нежданную гостью.
Алена появилась на пороге внезапно, перепуганная, опухшая от слез, усталая и замерзшая. «Утешить… А чем?» – и музыкант говорил ненужные, пустые слова:
– Найдется, найдется… Всенепременно!
«Всенепременно… Непременно все. Зима в Сибири – не шутка. Неделю морозы за тридцать. Рождественские или крещенские? Какая разница, морозы…»
– Скорее всего, нашел где-то теплое местечко и отсиживается. Давайте вытрем слезы и выпьем чаю. У меня по случаю есть коньячок. В некотором роде, трофейный… Я изъял его у своего ученика, а он все никак не заберет. Сейчас в чай… Вы знаете, с этим коньяком был презабавнейший случай. К тому же сейчас заметно потеплело…
Морозы не стояли – висели острым колющим туманом, оседали на ресницах, склеивающихся вмиг. И как назло дул хиус [2]– занудливый, пронзительный, всюду проникающий ветер, пробирающий до костей. «Мороз и хиус – страшная смесь. Страшная. Если бы хиус мог зазвучать, это была бы бесконечная пронзительная си верхней октавы. Что же сказать тебе, девочка?»
* * *
Брига снова и снова трогал горячий Вадькин лоб. С утра мальчишка еще разговаривал, даже смеялся; доел кусочек шоколадки, оставшийся от негаданного новогоднего подарка.
Бриге на миг показалось, что они победят и эту новую напасть. Ну, что такое простуда? Он вот сто раз простывал. Даст медичка таблетку – и все в порядке. Таблетку… где бы ее взять-то?
Вадька застонал:
– Брига, Брига-а-а, пить хочу! Хочу-у-у!
Женька метнулся к запасам воды, серой, грязной, из растопленного городского снега. В темном подвале, где переплетались трубы отопления, и в каждой струилась жидкость, воду достать было труднее всего. В детдоме Брига даже не задумывался, как трудно без нее обойтись. А тут…
В консервной банке воды оставалось на пару глотков. Брига вылил ее в кружку, осторожно приподнял голову Вадику:
– Пей!
Вадька смотрел незряче, будто сизый морозный туман навсегда поселился в синих глазах. Жадно глотнул, откинулся без сил.
Вода кончилась.
* * *
Алена всхлипнула и сжала ладонями хрупкий фарфор чайной чашечки.
– Вы мне не верите? – Алексей Игоревич коснулся плеча девушки.
– Верю?.. Да. Да. Конечно… – и она опять заплакала.
– Пейте, вам обязательно надо согреться.
Алена покорно кивнула, отхлебнула, но руки дрогнули и чай потек по пальцам. Девушка удивилась: «Он должен быть горячим, а я не чувствую…»
Алексей Игоревич покачал головой и достал из буфета стопку.
– Ерунда этот чай, пошлейшая китайская выдумка. Мы начнем с коньяка. По-русски. Знаете, русский народ ни одно дело не начинает, не обмыв. Совершенно правильно, между прочим. Алкоголь способствует…
Усмешка на девичьих губах скользнула, едкая такая и горькая, что слова вдруг стали неподъемно-тяжелыми и замерли у губ:
– Вы ведь сами не верите, да?
«Чем дальше живешь, тем меньше сил верить в чудеса», – промолчал Алексей Игоревич. Алая полоска в термометре за окном стойко держалась на минус тридцати двух. «Вряд ли они еще живы, надо это признать».
* * *
– Гляди, что принес! – Женька уже было поднес мальчишке кружку с енисейской студеной водой – и остановился: водица-то – ух! Пока тащил ее через несколько кварталов, успела льдом затянуться. Но зато чистая-чистая!
– Погоди, сейчас согрею чуток. Холоднющая!
Вадька молчал, даже глаз не открыл. «Сколько же меня не было? Час, полтора? Заснул?»
Брига прислушался. Дышал малой тяжко, с каким-то хрипом и свистом. Тихонько толкнул Вадика в плечо – тот даже глаз не открыл.
– Вадька! Вадька! – позвал тревожно.
Брига вгляделся в бледное лицо. Плотно сжатые веки вздрагивали. Губы точно куржаком [3]обметало. Как-то остро выступили подбородок и нос, будто за эти два дня болезнь выпила из Вадика последние соки. Лоб сухой, горячий – такой горячий, что Женькина ладошка, застывшая от студеной воды и колкого хиуза, вмиг согрелась. А Вадька даже не вздрогнул.
Бриге стало жутко. До тошноты, до липкого пота, как никогда прежде. Он вздрогнул, зубы отозвались предательской дробью. Женька зажмурился, пытаясь прогнать страх, но кольнуло: «Сейчас открою глаза, а Вадька уже того…» – и он схватил мальчишку за плечи и что было сил тряхнул, заорал во всю глотку:
– Вадька! Вадька-а-а-а!
* * *
– У вас глаза больные, усталые… Вы тоже не спали? – Алена не отводила взгляда от музыканта.
Тот отвернулся, потянулся за коньяком, плеснул в стопку.
– Значит, думаете, что искать уже без толку, да?
«Что ей ответить? Скажу „без толку“ – и рухнет над Бригом тьма. Да, пожалуй, так. Пока веришь…»
– Старый никчемный романтик…
– Что? – Девушка замерла.
Алексей Игоревич взял ее мягко за руку:
– Когда вы пришли, я обрадовался. И знаете почему? Веры у меня и в самом деле осталось на донышке. Крестьянский прагматизм – а я из деревенских, – уверяет меня, что ждать и искать уже бесполезно. Наши морозы и этот хиуз… Сколько надо голодному воробышку, чтоб замерзнуть? Но, Алена, не сочтите меня за дурака… Та половинка души, что досталась мне от матери-дворянки, надеется на чудо. Нет, даже верит в него. И я склонен думать, что мамина половинка права, потому что этой половинкой я чувствую музыку. Понимаете, конечно, это абсурд, но…
Алена молча опрокинула в себя стопку. Коньяк не обжег, как бывало обычно, у него просто не было вкуса.
– Не абсурд. Я поняла. Надо верить в чудо. Я уже пробовала молиться. Я помню только первые строчки… – Алена прикрыла глаза и старательно, как на уроке литературы, процитировала: – Отче наш, иже еси на небесех… Иже еси на небесех…
– Да приидет царствие Твое… – подсказал Алексей Игоревич.
– Да будет воля Твоя! – обрадованно выкрикнула Алена. – Да! Там были слова такие: да будет воля Твоя… Воля Твоя!
Вскочила и заметалась по кухне. Алексей Игоревич покачал головой.
– Воля Твоя… Алена! Я рос совсем иначе, чем вы. В 1937 взяли отца. Он верил, да. Верил. Алена, вы понимаете? Мама очень боялась. У нас не молились. Хлеб наш насущный… Я не помню… Не помню.
* * *
– Брига! Брига! – хрипнул Вадька. – Не тряси!
– Глаза, глаза не закрывай! – Брига двумя пальцами раздвинул непокорные веки. – Смотри! Смотри!
– Не закрываю… тихо. Я буду… смотреть. Я… буду.
