– Школьные годы чудесные!
Лето за окнами раннее, юное, в запахе клейких тополиных листочков и сирени. Вон как раздухарились густые ее заросли, усыпанные сиреневым облаком цветов, и запах волной, тягучий, жаркий. Лето! Брига упрямо сжимает губы в белую полоску. Летят деньки, как в горячке.
Женька не замечал их бега – и не слышал ничего, и не видел, ждал только случая, чтоб все, все видели. Он не Женечка, он – Брига!
Алена смотрела горько, но он проходил мимо. Ни к чему ей было знать.
Однажды ночью пошел дождь. Брига лежал и слушал.
– Хватит ждать! Хватит ждать! Хватит ждать! – стучали капли.
Окно бы открыть, чтобы холодные капли – в лицо, а потом по шее, по груди. И футболка насквозь.
Женька вспомнил песню, что спьяну пел Михеич:
Было два товарища,
Было два товарища:
Ночка черная,
Финский нож…
И тихо засмеялся: ночка темная – вот она, а что нож не финский – ерунда. Брига сунул руку под подушку, нащупал рукоятку – гладкая, ровная.
– Пора-пора-пора! – выстукивал дождь.
Ночка темная, финский нож. Ночка темная…
– Пора! – прошептал себе Женька.
Пол холодил босые пятки. В коридоре никого не было. Желтый свет ламп, тусклых, болезненно чахлых; тень рядом считала шаги, длинная, рослая, не то что сам Брига. Сорок шагов до спальни старших. Койка Кастета третья справа от входа. Только б дверь не скрипнула… Или скрипнула? Третья койка. Третья койка. Дождь все идет.
Через спальню к окну. Раз, два, три. Душно как! Дождь. Дождь. Капли бы по лицу. Душно Бриге. Руки горячечно то сожмут рукоять, то ослабят. Хорошо, что штор нет. У Алены шторы плотные. Там темно. Здесь видно. Душно. Ночка темная. Финский нож. А куда бить-то? Куда? Кастет во сне губами чмокает. Конфеты, поди, жрет, сволочь. Свернулся, гад. Ненависть. Жарко до пота. Душно. Душно. Дождь бы. Рука вверх. И дрожь до плеча. Кастет на койке повернулся. Надо в горло или под ребро. Целься точнее, Брига! Целься! Вот она, шея-то. Не промахнешься. Взмах короткий. Как в картошку… Как в картошку.
Почему он закрыл глаза? По-че-му?!
– Ты?! – Кастет зажал рукой раненое плечо.
Нож валялся в трех шагах от Женьки. Сам выронил или Кастет вырвал?
– Ты?!
На соседних койках завозились. Кто-то сел. На Бригу вдруг навалилась странная слабость, его замутило. И чудное дело: точно легче стало, ни горячки, ни дрожи – только усталость. Такая, что ноги сами подогнулись.
– Ты? – почему-то теперь шепотом выдохнул Кастет.
– Кастет? Ты что? – спросил Рыжий и – кому-то: – Свет вруби!
И завертелось.
– Сука!
– Саня! Сильно?!
– Тварь…
– За медичкой сбегать?
– Плечо, фигня.
– Дайте поспать!
– Что, утро уже?
– Ни хрена…
Странно, но Женьку пока никто не трогал – все столпились вокруг Кастета.
– Ремнем стяни.
– Держи.
Быстро все. Дождь идет. Дождь. Женька сполз на пол. Все равно. И что будет – тоже все равно. Кастет молчит. Он же убить должен, должен… Женька потянулся за ножом. А кровь теплая. И липкая. Блевануть бы. Почему Кастет молчит?
– Беги, дурак, – услышал Женька чей-то шепот, обернулся на голос – Тега. Чудно: ему-то что?
– Урод! – Рыжий прочухался, схватил Бригу за грудки, поднял с пола рывком.
– Оставь его! – Кастет пришел в себя. – Чем ты меня?
Брига протянул нож. Кастет хмыкнул:
– Перо-о-о!.. Поди, на помойке нашел?
И, шутя, сунул Женьке нож под горло. А ножу что, его кто взял, тот и хозяин.
– Ночью-то чего? Не по-пацански, – прошелестел Кастет. – Ты днем смоги, чтоб в глаза смотреть.
Брига пожал плечами.
– На! – хмыкнул Кастет, отдавая нож Женьке.
– Кастет, охренел?
– Тихо! Все отошли! Меня щас Женечка резать будет.
Брига в глаза глянул. Там не страх – любопытство Валяй, мышонок подопытный, удиви лаборантов, чтобы обалдели все. Но ладонь ватная, как кто кости вынул. Нож еле сжал. Страх? Нет. Мерзость, мерзость, будто жабу рукой раздавил.
– Бей! – Тега Бригу за плечи. – Бей!
– Женечка-а-а! – Кастет майку оттянул вниз, обнажив левый сосок. – Сюда давай. А? Слабо нам? Чего тогда шел? Соску-уучился?
Заржали все, талдыча вразнобой:
– Соскучился!
– Приласкай, Кастет!
– Помочь надо?
И Кастет заржал взахлеб. Тогда Брига и ударил. Через силу, через тошноту, через мерзость, через себя самого. Кастет захлебнулся смехом и побелел. И упала тишина, такая, что было слышно каждую каплю дождя:
– Туки-туки-туки-тук.
И опять:
– Туки-туки-туки-тук.
– Медичку… сдохну… – хрипнул Кастет. И из-под пальцев у него лилась кровь, кровь.
Тега шагнул вперед.
– Не сдохнешь, – хмыкнул. – По ребру пошло.
И громче:
– Тихо! Пацан, нож возьми. Выкинешь.
Тега торопился: поднял злополучный нож с пола, вернул Бриге.
– Выкинешь, – повторил он. – Кто что брякнет – сам язык вырву.
Если бы Тегу спросили, почему он вступился за малолетку, он и сам бы, пожалуй, не ответил. Сказал бы разве что: «Чудной пацаненок».
– Медичку-у-у! – Кастет скорчился от боли. – Хреново, суки-и-и-и!
– Че, хреново, Кастет? Фигня! Иди, пацан, и умойся.
Брига повернулся к двери – перед ним молча расступились. Только Рыжий прошипел в спину:
– После поговорим, Женечка-а-а…
– Я не Женечка! – развернулся мальчик, крепко сжимая окровавленный нож.
Он шагнул к Рыжему; тот отшатнулся.
– Я – Брига!
Рыжий промолчал, только Кастет взвыл:
– Зовите Нину-у-у, твари!
Тега мальчишку в коридор вытолкнул. Нож забрал.
– Куда ты его?
– На хрен. Пальчики на нем. Выкину. Книжки про ментов надо читать.
И за руку до туалета. Кран открыл:
– Майку стирай, дурень.
Брига послушно дернул ее через голову. И теплый запах крови хватанул ноздрями, как волчонок. Тошнота прорвалась, выворачивая желудок. Склонился он над пахнущим хлором и нечистотами унитазом. И отпустило вдруг, точно с блевотиной вышло из него все напряжение последних месяцев. Брига сел на стульчак и заплакал, не стыдясь. Всхлипывал, вытирал щеки ладонью, еще не отмытой от чужой крови. Тега прислушался, постоял рядом – и отошел на цыпочках к ровному ряду умывальников, сунул старенькую майку под холодную воду. Кровь расплывалась, втягиваясь в слив грязно-розовой водой. Мальчишка все всхлипывал, горько, обиженно, совершенно по-детски. От этого у Теги странно свербило в душе, как будто там бегал неведомый таракан.
– Слышь! – окликнул он наконец. – Ты не страдай, что так все. Это ж первый раз. В первый раз все так, наверное. – Тега хотел сказать, что он и сам еще никого, но не стал.
Брига вытер слезы и натянул мокрую майку.
– Нормалек все, Тега!
Теге что-то доброе сказать хотелось, слов подобрать никак не мог, но выдавил-таки:
– Сейчас Кастет уйдет. Мой верх будет. Я твоих не трону.
Бриге вдруг смертельно захотелось спать. Глаза слипались, рот драла зевота.
– Иди, помрет Кастет, – досадливо протянул он.
– Жалко, что ли? – удивился Тега.
– Так живой, поди.
– Живо-о-ой… – насмешливо протянул парень. – А ты, мертвый, что ли? Ты за дело его. Не жалей. Ты сейчас в спальню дуй. Тебя видел кто-нибудь?
– Нет, – мотнул головой Брига.
– Добро. И не говори. Сами узнают. И это, поосторожнее… Кастет своего не упустит.
Брига опять кивнул.
– Ментам не сдадим, – улыбнулся Тега. – Завтра такое начнется! Эх, Женька.
– Я не… – привычно начал пацан.
– Брига, Брига, – торопливо поправился Тега. – Дай пять!
Брига сжал протянутую ладонь – холодную, видимо, от стылой воды, в которой Тега стирал Женькину майку.
Глава 8
Свет мой, зеркальце, скажи!
Нина Афанасьевна затянулась и выпустила струйку дыма. Ее желтоватые пальцы крепко держали мундштук темного дерева, такой старый, что золотая окантовка на нем уже почти истерлась. И длинная темная сигарета, и побитый жизнью мундштук напоминали свою хозяйку, сухонькую, со смешными букольками давно устаревшей прически. – Я думаю, Алена, что знаю, кто ранил Кастаева. И пока кто-нибудь случайно не проговорился, вам нужно увезти мальчика. Сейчас милиция плотно возьмется за детдом. Будем надеяться, что они устанут копать, а Кастет, Кастаев, не скажет ничего из страха, что всплывет предыстория. Но увезите мальчика.
