– Давай. А как стемнеет…
– Заметано.
Ладошки сошлись в воздухе, звонко шлепнули. Эх, хорошо, когда есть кореш!
Глава 23
Одно слово
– Ты сердечком, сердечком, и типа стрелу в него. Девкам такое нравится, – распоряжался Беня, пока Брига возился с копной изрядно помятых цветов.
Зудели ноги, обожженные крапивой, и Женька приплясывал, то и дело почесывая их друг о дружку. Темнота была густой, как черничный кисель.
– Слышь! – хохотал Беня. – Ты старайся, а то задница получится.
Брига прыснул в кулак.
– Темно же!
Чудно: никто из дачников даже не пошевелился, пока парни лазили по огородам. Да и сейчас даже кобель Барановых спал. Днем голосил, как оглашенный, а тут замолчал.
– ЯТЛ напиши, – командовал Беня.
– Что?
– Я тебя люблю, ручник!
Хорошо, что Беня не видел, как вдруг покраснел Брига. Два стрельчатых гладиолуса сошлись макушками в «Л». Женьке захотелось завопить эти три слова так, чтобы эхо пошло по всей деревне, а потом мчаться, мчаться, даже не от собак, а просто так, чтобы выплеснуть невесть откуда взявшуюся силу.
– Наперегонки! – толкнул он приятеля и полетел по спящей улице, выстукивая шустрыми пятками: люб-лю-люб-лю-люб-лю!
Перемахнул через калитку и распластался у крыльца. Сверху щучкой свалился Беня.
– Втюрился!
– Иди ты! – захохотал Женька, сбрасывая его с себя.
Ага, шиш скинешь, Бенька впился дикой кошкой, локоть в горло.
– Сдаешься?
Брига перевернул его на живот и ударил головой в зубы, вскочил:
– На тебе! – рубанул ладонью по сгибу локтя, показывая неприличный жест.
– Спать идите, – зевнул Вадик, дожидавшийся парней на крыльце. – Завтра Алексей Игоревич приедет…
– Сегодня, Малой, – взъерошил его волосы Брига. – Уже утро почти! – Женьке захотелось обнять мальчишку, но он сдержался и проскользнул в дом.
– Я ж говорю: втюрился! – констатировал Беня.
* * *
– Брига! Брига! Брига! Там, там… Иди, иди! – Вадька, захлебываясь словами, тянул друга с кровати.
В полусне Брига перевернулся на бок.
– Там Ольгу твою мать бьет! Иди! – ударил Вадька в бок.
– Что? Ольгу?!
Брига наперекосяк захлестнул пуговицы рубахи и выбежал наружу.
У ворот Барановых собралась целая толпа, слышался гул голосов, и сквозь него тоненькое:
– Мама-а-а, я не буду, не буду!
Как камень в воду, Брига разрезал сгрудившихся. «Олюшка!»
Ремень хлестко прохаживался по худым девчоночьим плечам.
– Не бери чужого! Не бери! И кавалерам своим…
Брига цапнул кожаную змею:
– Не трожь!
Олюшка даже не подняла головы. Лежала, сжавшись в серой пыли, среди раздавленных цветов, подол сарафанчика задрался, на запретно-белом багровели следы ударов.
– Я! Это я! – закричал Женька.
* * *
– Куда он ломанулся? – зевнул Беня.
Вадька всхлипнул:
– Ольгу мать за цветы лупи-и-ит!
– Сдаст, сука. А ты-то что сопли развел? Тебя, что ли, лупят?
Парень неторопливо оделся: «А пусть докажет. Не был, не видел, за руку не схватили».
– Воды дай! – крикнул Малому, но тот точно оглох.
За калитку Беня не пошел – прислушался: «Вроде сюда не ломятся…»
* * *
Брига машинально намотал на кисть вырванный ремень, умело, бляхой кверху.
– Женишо-о-ок, – протянула Ольгина мать. – Ударишь, может, тещеньку?
– А такой и ударит. Ишь, зенками зыркает! – подхватила тощая рослая баба.
– А пусть попробует, – уперла руки в боки «тещенька» – и пошла вперед, как крейсер «Аврора».
Женька отступил, и еще на шаг. В спину как бульдозером толкнули – и парень упал лицом в Ольгины колени.
– Не бейте его! – взвилась девчонка. – Мама! Мама! – прильнула закрыть, уберечь. – Не хотел он!
Бабы онемели на миг – так, что внезапно стало слышно проезжающую мимо электричку.
– Не хоте-е-ел?! А в огород я лазила? Он те гряды копал? Все в кашу! Где капуста? Где свекла?
– Если бы рвал! С корнем драл!
– Спустить бы штаны и вложить хорошо, раз дядя ума не даст, – вынесла вердикт мать.
– А ты бы следила за девкой, Аглая! Притащит в подоле…
– Женилка не выросла брюхатить, – отозвалась Ольгина мамаша, но на дочь зыркнула. – А ты брысь домой! Вечером еще отец всыплет.
Олюшка все сжимала дурную Бригину голову.
– Отцепись от него, бесстыжая! – размахнулась мать, думая ударить дочь.
Брига подставил плечо, ступор будто рукой сняло.
– Бежим! – и он рванул к реке, утаскивая за собой ничего не понимающую Олюшку.
– Куда? Куда?! Сучка-а-а! – неслось им вслед.
Женька срезал по проулку к косе, и влетев в стылую воду, понял: погони нет. Разжал вспотевшую ладонь:
– Больно? – спросил виновато.
Олюшка опустилась на желтый песок и заплакала. Тоненькие плечи, иссеченные ремнем, ходили ходуном. Брига хотел отвести глаза от сходящихся крест-накрест вспухших следов – и не мог. Разве этого он хотел? Разве этого?
Он зачерпнул воды, осторожно вылил на Олины плечи:
– Надо холодное, Оль, легче будет.
Девушка не ответила, только вздрогнула. Так Брига и лил ей на плечи енисейскую благодать.
А девчонка все не унималась: плакала, подвывала тоненько, поводя плечами.
Брига коснулся растрепанных кос:
– Прости!
Ольга встрепенулась, прижала ладошку к горячей щеке.
– Бриг… Я… сказать должна… я… люблю тебя. Наверное, – прошептала, глянула снизу вверх беспомощно, растерянно.
Женькино сердце свело сладчайшей судорогой – не выдохнуть; так и застыл.
– Оль…
Девушка не отвела взгляда.
– Не наверное. Совсем не наверное.
«Любит… Да разве меня можно любить?»
– Меня?
Олюшка кивнула головой. Счастье с размаху рухнуло на плечи, придавив Женьку к земле.
– Оля… я тоже… Оля!
Девушка ткнулась ему в плечо.
– Бриг, ты… – сбилась было, но выдохнула разом, торопливо. – Ты поцелуй меня! – и вскинула лицо с дорожками слез по запыленным щекам. Ресницы покорно легли на щеки. – Как вчера… – пролепетала.
Брига накрыл вздрагивающие губы, чувствуя, как его охватывает радостное, жаркое, незнакомое. Даже не целовал, а держал бережно ее уста в своих, боясь пошевелиться. Девушка сама отстранилась.
– Вот как, значит… Я не целовалась еще. Я с тобой хотела. Теперь меня первым никто не поцелует! Никто! А второй – это уже…
Бригу кольнула ревность:
– А второму я башку оторву, – уверенно пообещал он. – Ты моя теперь!
Но Олюшка отскочила в сторону.
– Бриг! Стой, где стоишь! Я сказать должна. Я, правда, правда, правда тебя люблю. И может, никогда никого любить не буду. Только нельзя нам дружить!
– С чего бы это? – Женька шагнул к девушке, хотел прижаться к ней, но Оля выставила руки перед собой, как бы защищаясь.
– Нельзя! Мама никогда не разрешит! Ты если любишь, обещай! Обещаешь?
Брига кивнул.
– Не приходи больше. И я не приду. Понимаешь, Бриг, понимаешь… – начала вдруг торопливо отступать Олюшка, все также держа перед собой вытянутые руки. – Ты… ты…
В два прыжка Брига оказался рядом, обхватил, привлек к себе.
– Не надо, Бригушка… Не надо. Мне еще вечером от отца попадет, – Оля повела плечами. – Ну, зачем ты, зачем? Цветы эти дурацкие… А теперь для всех ты вор! Понимаешь? Вор!
Сто раз примеряемое слово, которым Женька порой гордился, слово, которое никогда и бранью не считал, рухнуло между ними, размазывая парня осенней мухой по стеклу, в кашу, вдребезги, ломая, выворачивая.
Олюшка не убегала – уходила, но не догнать ее было, не вернуть.
Глава 24
Счастливый случай
На даче у Андрейченко опять всхлипнул баян. Музыка заструилась тонким ручьем. Олюшка прислушалась: в последнее время Брига все что-то грустное играл, будто забыл веселые песни. От этих песен ей хотелось не плакать – реветь. Конечно, можно было зайти в горницу, включить магнитофон – у него две большие колонки, они любую музыку заглушат. Только ведь ей хотелось стоять и чувствовать, как замирает сердце, так нежно, так ласково, так волнующе и так стыдно. Олюшка думала о Бриге. О том, как дрожали его губы, теплые и совсем не слюнявые, как Нинка рассказывала. И язык он ей в рот не пихал. Ольга обхватила плечи руками. Всякий раз, как она вспоминала тот поцелуй – ее душа словно таяла и обдавала жаром тело. Девушка чувствовала плечи Бриги под своими пальцами, даже покалывало, как тогда. Глаза закрыть – и будто не уходила с берега.
