— Ваш отец никогда не разрешит вам выйти за этого негодяя, — нарушил тишину кареты его тихий голос. — И я этого не допущу. Во всяком случае, пока вы на моем попечении.

— Я не на вашем попечении. Я ваша узница.

— В таком случае, как ваш тюремщик, я, вероятно, должен все время добавлять вам работы, чтобы вы постоянно были заняты. Завтра вы будете помогать кухарке. Мне кажется, нам требуются еще одни руки в буфетной.

— Вы, должно быть, рехнулись?!

— Уверяю вас, что мои умственные способности в полном порядке и функционируют эффективно.

— Я не стану этим заниматься! — с болью вырвалось у нее. — Когда я расскажу отцу…

— Ваш отец ничего не сделает, когда узнает от меня, при каких обстоятельствах это произошло. Он не одобрит также ваше появление в обществе вскоре после того, как вы устроили спектакль на балу у леди Стэнтон.

Не раздумывая о последствиях своих действий, Амелия бросилась на него.

Томас инстинктивно поднял руки, чтобы прикрыть лицо. Две женщины напали на него с разницей в один день! Боже милостивый! Неужели весь мир свихнулся?

После нескольких неудачных ударов по его плечам и груди она молниеносным движением кулака угодила ему в нижнюю челюсть. Он поспешил схватить ее молотящие по воздуху руки прежде, чем она успела нанести следующий удар.

— Господи! Уймитесь вы, чертова бешеная кошка! — пробормотал он.

Ему легко удалось одной рукой заломить ее руки за спину и наконец покончить с ее буйством.

Удерживая ее, Томас почти вплотную прижимал Амелию к себе. И как назло его чресла ожили, а естество его отвердело под панталонами. Рефлекторно он опустил ее на сиденье.

— Отпустите меня!

Ее неровное дыхание овевало его щеку, пока она извивалась под тяжестью его тела, пытаясь высвободить из-под него свои юбки, что только увеличивало его возбуждение.

— Перестаньте ерзать, — сказал он хрипло, сдавая позиции по мере того, как его самообладание таяло под воздействием близости ее нежной, женственной плоти.

Амелия замерла. Она не сводила с него огромных настороженных синих глаз, будто опасалась, что достаточно дыхания и он заметит, как плотно соприкасаются их тела.

— Как раз сейчас у меня нет искушения задрать вам юбки и овладеть вами. Но приведите-ка хоть один довод, почему бы мне этого не сделать?

Его взгляд опустился на ее соблазнительные розовые губы, и неутолимый голод, который он начал испытывать несколько недель назад, теперь грозил поглотить его целиком. Ему было просто необходимо снова ощутить ее вкус.

— Не смейте!

Ее голос прозвучал как писк, будто против воли вырвавшийся, из горла.

— Не слишком убедительно, — пробормотал он и опустил голову, заглушив поцелуем ее протест.

По его жилам устремилась жаркая густая кровь, запульсировав между бедер. Его возбуждение достигло такой силы, что это грозило взрывом. Нетерпеливый и жадный, он позволил своему языку вторгнуться глубоко в ее рот. По всему его телу пробежала дрожь, когда их языки соприкоснулись. Он попытался обуздать свое желание, но потребовалось всего одно легкое прикосновение к ее нёбу, восхитительно нежной пещере ее рта, чтобы она яростно и жадно, почти против воли, позволила своему языку вступить в эту чувственную игру.

Томас выпустил ее руки и принялся манипулировать с пуговицами ее плаща, легким и плавным движением спустил его с плеч без особых возражений с ее стороны. Плащ лег к ее ногам, образуя нечто вроде алтаря, ожидающего жертвоприношения. Проведя рукой по ее бедру и тонкой талии, он наконец нашел ее грудь. Амелия издала тихий стон, и ее руки крепко обвились вокруг его шеи.

Страсть сжала его в своих тисках, вытеснив из его сознания все, кроме физических потребностей. Из ее уст исходили слабые стоны, похожие на мяуканье, когда он склонил голову еще ниже, чтобы облегчить доступ к ее рту.

Его ладонь охватила упругую крепкую грудь, выступающую под тканью платья, а большой палец принялся снова и снова поглаживать круговыми движениями сосок, превратившийся под его прикосновениями в камешек, теперь отчетливо выступавший под бледно-зеленым шелком корсажа. Томасу мало было ощутить рукой тяжесть ее грудей. Он жаждал устроить себе пир для глаз, любуясь ими, и попробовать их на вкус.

Из его горла вырвался гортанный звук, когда Томас оторвался от ее губ и заглянул в ее пылающее румянцем лицо.

Он тотчас же охватил взглядом ее припухшие от поцелуев губы и закрытые глаза и перевел его на ряд жемчужных пуговиц, спускавшихся по груди ее платья до талии, ловко расстегнул их и обнаружил под лифом платья белый шелковый корсет, едва сдерживавший груди… и упругую гладкую кремовую кожу. Его плоть обрела немыслимую твердость.

Ее глаза, потемневшие от желания, медленно раскрылись, и она посмотрела на него. Хватило одного мгновения, чтобы из женщины, попавшей под власть глубочайшей страсти, она вернулась к своему обычному настороженному состоянию. Когда его пальцы принялись расстегивать пуговицы на ее талии, глаза Амелии тревожно расширились.

«Что, черт возьми, я делаю?» — мелькнуло у нее в голове, и она принялась лихорадочно бить его по рукам.

— Прекратите! Не… дотрагивайтесь до меня!

Томас замер и теперь смотрел на нее сверху вниз с выражением озадаченности и неутоленного голода. На мгновение ей показалось, что он собирается пренебречь ее слабеющим сопротивлением и заглушить любой ее протест. Но он все же медленно оторвал руки от ее платья и отстранился от нее.

Амелия тотчас же выпрямилась, схватила свой плащ и попыталась соорудить из него заслон в отчаянной попытке защититься от него. У нее не оставалось времени на то, чтобы привести в порядок пуговицы, особенно под его взглядом, пышущим жаром.

Переместившись на сиденье напротив, Томас молча наблюдал за ней, и губы его кривились в насмешливой ухмылке.

В прошлом, когда ей случалось видеть его в обществе, он обычно бывал одет, как теперь, в темное, что только подчеркивало его золотистость. Как умело он носил маску благородного джентльмена! Если бы его обожающие поклонницы видели его теперь, развалившегося на кожаном сиденье с раздвинутыми ногами, затуманенным взглядом и всклокоченными волосами, они тотчас же поняли бы, кто передними: распутник, каким она его знала и считала.

— Не становится ли это утомительно и скучно? — процедил он сквозь зубы, растягивая слова.

— Прошу прощения?

— Вы желаете меня физически. Вы сами это признали. Так к чему разыгрывать из себя оскорбленную невинность всякий раз, когда я вас целую? Не кажется ли вам это несколько однообразным и утомительным? Мне кажется.

— Разыгрывать! Вы полагаете, мне нравится, как вы ведете себя — с недопустимой и нежелательной развязностью?

С каждым словом ее голос становился все громче.

С его губ слетел сухой смешок.

— Нежелательной развязностью, Принцесса? — переспросил он тоном, который она ненавидела больше всего.

Впрочем, он никогда еще не сказал ничего тоном, который она сочла бы приятным.

— Джентльмен, способный доставить вам подлинное наслаждение, должен знать, как его доставить. Когда он вас целует, вы так же задыхаетесь и издаете такие же стоны, не правда ли? — Он опустил глаза ниже. — А когда он касается ваших сосков?

— Нет! — огрызнулась она, но вызванное им воспоминание пробудило в ней стыд.

— Хотите, чтобы я снова показал вам, как легко могу пробудить в вас желание?

В его голосе она расслышала мрачный вызов. Амелия поплотнее запахнула плащ в тщетной попытке скрыть дрожь, сотрясавшую ее тело.

— Не прикасайтесь ко мне больше!

Однако этот приказ прозвучал неубедительно: так могла бы говорить женщина, пытавшаяся сохранить остатки самообладания.

Казалось, прошла вечность, пока Томас не заговорил снова. Он сделал небрежный жест в сторону окна с ее стороны, штора которого была задернута.

— Мы уже минут пять, как остановились. Вы этого не заметили, так как были заняты своими мыслями. О, не волнуйтесь, Джонс откроет дверцу, только если штора будет поднята.