Догорели станицы, и грохот канонады больше не тревожил слух. Толпы беженцев прошли сквозь город и пропали. Войсковые команды собрали обмороженные тела и свезли прочь от людских глаз. Безлюдные бульвары завалило сугробами. И только бронзовый Платов, с облепленной вороньем шашкой, невпопад напоминал о войне.

Большевики окружили Новочеркасск тесным кольцом. Остатки Донской армии, обмороженные в степи, без оружия и командиров, прижались к пригородам и ютились на полустанках да ближних хуторах. Два дня на фронте было затишье. Словно напуганные грандиозностью своих успехов, красные остановились, а казаки не смели бежать. В истории Гражданской войны наступил психологический перелом. Преодолев его, белые были обречены на продолжение изматывающей борьбы, а уступив – на скорую гибель.

В девятом часу утра Зетлинг спустился из своего номера в фойе гостиницы «Дон» и отдал ключ администратору.

– Съезжаете? – с лакейской подобострастной ухмылкой поинтересовался тот.

– Да, – бросил Зетлинг.

– Что ж, в добрый путь!

С приближением большевиков слуги, извозчики и лавочники распоясались до безобразия. На улицах нередки были случаи драк и нападений. Усиленные воинские команды патрулировали город по ночам, но число разбоев и краж от того не уменьшалось.

Выйдя из гостиницы, Зетлинг поспешно направился к госпиталю. За прошедшие дни штабс-капитан произвел финансовые операции, которые всякому стороннему зрителю должны были бы показаться несуразными. Он продал своего коня и на вырученные деньги приобрел телегу, ломовую кобылу, ворох старых шуб и солидный запас консервов, водки и соли. Все это добро он укрыл в конюшне армейского госпиталя.

Благодаря строгой заботе Веры здоровье Минина пошло на поправку. К ротмистру вернулось сознание, горячка спала, и рана стала затягиваться. Он бодрился и рвался в бой. Но после долгих споров вынужден был признать правоту Зетлинга и согласиться на бегство. Зетлинг настаивал, чтобы Вера также оставила госпиталь и они втроем попытались добраться до Екатеринодара, а возможно, и до Новороссийска. И в случае поражения белых могли покинуть Россию. Но храбрая девушка со слезами на глазах наотрез отказалась. В госпитале не хватало рук, и ей было совестно бросать раненых на произвол судьбы. Она верила, что, одержав победу, большевики прекратят зверства и не тронут больных и побежденных людей.

Зетлинг спешил. Еще вчера он надеялся, что город продержится хотя бы несколько лишних дней. Из-под Ростова, где сражались Добровольческие части, приходили вести об успехах. По слухам, Ставка собиралась удержать донские столицы и даже перейти в наступление.

Но этим утром бодрый настрой нашего героя рухнул в мгновение ока. Зетлинга разбудил робкий стук в дверь. Он накинул халат и открыл. На пороге стояла горничная. Эта была молодая румяная казачка, с которой Зетлинг частенько заигрывал и шутил.

– Господин офицер, – полным таинственности голосом, боязливо оглядываясь по сторонам, заговорила она с порога, – я пришла вам сказать, что сегодня ночью армия, защищавшая город, бросила нас и ушла за Дон. Вам нужно срочно бежать, а не то большевики с минуты на минуту будут здесь…

Зетлинг спешил. Внезапно безлюдье и тишина вокруг, царившие, как казалось, во всем утреннем солнечном городе, рухнули. Выйдя на перекресток двух не запомнившихся ему улиц, Зетлинг словно бы оказался в другом, потустороннем, мире. Из двора навстречу ему, припадая на правую ногу, путаясь в юбках и снеге, выбежала баба с вытаращенными глазами и широко распахнутым ртом. Подбежав к Зетлингу, баба схватила его за рукав шинели, потянула к себе, но вдруг обмякла и упала. Ошеломленный Зетлинг поднял глаза и увидел в том дворе, из которого выбежала баба, двух мужиков в одинаковых тулупах и войлочных шапках. Один из них еще не успел опустить громоздкий кольт. Зетлинг перевел взгляд на лежащую у своих ног женщину и увидел растекающееся по ее спине багровое пятно. Он оторвал мертвую, вцепившуюся в шинель руку и потянулся к кобуре. Но убийц уже не было.

Зетлинг еще сомневался, как ему быть и стоит ли пуститься в погоню, как над его головой звякнуло. Он оглянулся и увидел пробитую и болтающуюся от удара медную вывеску «Цирюльня. Махеевъ» и обсыпавшуюся со стен штукатурку. Вдруг что-то сильно ударило Зетлинга в плечо, развернуло и опрокинуло оземь. Он упал в сугроб и на локтях, неуклюже толкаясь коленями через мешающие длинные полы шинели, отполз на тротуар. На другом конце улицы показались люди, не таясь перезарядили винтовки и куда-то исчезли. Зетлинг ощупал плечо. Пуля разорвала шинель и чиркнула по коже.

«Что же это? Опоздал?» – пронеслось в голове Зетлинга.

Оглядевшись, он встал и забежал во дворы. Пробравшись через несколько скверных загаженных тупиков с сараями и дровяниками, оказался на другой улице. В дальнем ее конце мельтешили какие-то люди. Завидев Зетлинга с браунингом в руке, они поспешили скрыться. Зетлинг развернулся и побежал в обратную сторону. Тут только барабанный бой в его висках прекратился, и он понял, что на самом деле по всему городу идет стрельба. Невозможно было определить, где именно шел бой. Стреляли беспорядочно и со всех концов.

– Опоздал! Опоздал! Бежать в госпиталь! Еще успею! Мандат!

Зетлинг помчался изо всех сил. Вдруг, едва не сбив его с ног, из переулка вылетел казачий полковник. Он был ранен в голову и обливался кровью. Отскочив от Зетлинга и бешено водя глазами, он бросился прочь, скинув шинель и на ходу срывая погоны с гимнастерки.

«Погоны! – мелькнуло в голове Зетлинга. – Погоны!»

Он судорожно рванул зеленые лоскутки на плечах и выдрал их с корнем.

«Черт! Следы! А! Теперь неважно! Бежать!»

Стрельба нарастала. Зетлинг опрометью выбежал на Платовский, рассчитывая, что в центре города продолжается сопротивление. Аллеи с покатыми отвалами сугробов на удивление были многолюдны. Зетлинга поразило царящее здесь веселье. Совсем рядом, в десятке шагов, какой-то казак в нахлобученной папахе залихватски отплясывал вприсядку. Кругом него толпились зеваки и ободряли ловкача свистом и несвязными окриками. Чуть в стороне Зетлинг приметил нескольких конных казаков и уже направился к ним, желая узнать обстановку, как вдруг на папахе одного увидел красную полосу.

«Не может быть! Здесь!»

Зетлинга кто-то толкнул. Обернувшись, он встретился глазами с тупым уродливым лицом какого-то гадкого типа. Зетлинг оттолкнул его и пошел прочь.

– Эй, товарищ! – кто-то окликнул его сзади.

Но Зетлинг прибавил шагу и затерялся в толпе. Чем дальше он шел, тем сильнее нарастало веселье. Бульвар запрудили темные личности всех мастей, вчерашние лакеи, трактирные половые, жулики и гулящие женщины. И все в необразимом восторге хохотали, галдели, бесновались. У бронзового Платова Зетлинг встретил большую шумную толпу. Все чего-то ждали.

Зетлинг протиснулся вперед и добрался почти до самого основания монумента. Здесь человек двадцать красноармейцев приноравливались к длинному, толстому, суковатому бревну. Подняв его и удало гикнув, они с силой ударили в грудь Платову. Памятник дрогнул, но устоял. Для второго удара они отошли дальше и с размаху вдарили по вытянутой руке бронзового генерала. Рука вместе с шашкой треснула и отломилась. А красноармейцы потеряли равновесие, бросили бревно и разбежались врассыпную. Толпа захохотала. Но бревно, скатившись с постамента, обрушилось на зевак. Кого-то придавило. Хохот перекрыли жуткие вопли.

«Упрямый русский народ, ты победил. И даже Аваддон не помог, ты все равно победил!»

Зетлинг с отвращением выбрался из людской массы. Тут только он увидел караулы у всех подъездов, рыскающих в толпе красноармейцев и понял, в какой опасности находится.

Опомнившись, Зетлинг шагом озабоченного, деловитого человека, стараясь смотреть в землю, прошел в проулок мимо совсем молодого красноармейца. На внутреннем дворе старинного трехэтажного особняка шел погром. Из окон на снег летели вещи и мебель, а собравшиеся внизу охотники с руганью бились за добычу. Зетлинг вспомнил виденные им два года назад, в августе семнадцатого, картины разорения Петрограда.